Поздняя осень. Куинджи шагал по боковой аллее Летнего сада и с удовольствием вдыхал бодрящий осенний воздух. Направляясь в Общество поощрения художеств, он прошел по набережной несколько лишних кварталов, чтобы побродить по саду. Стоял хороший денек, небо было по-осеннему прозрачное, синее, под ногами похрустывали сухие листья. Радовала тишина. На душе у Архипа спокойно и легко. Уже около трех месяцев он снова с друзьями, снова пишет свои любимые пейзажи, работает много и с удовольствием.
Сейчас самому трудно поверить, что мог почти забросить искусство, отойти от прямого пути, к которому так упорно, наперекор всему, шел он долгие годы. «Правы были тогда друзья, когда, вытащив меня из фотографии, привели в «Мазаниху» и крепко, но по-братски отругали... Страшно даже вспомнить, сколько времени проведено попусту в этой проклятой фотографии! Непростительно бесполезно потрачено время... Надо суметь наверстать его! - думал Куинджи, шагая по улице. - Пейзажи уже закончены. Один из них, наверно «Исаакий», надо представить в академию, чтоб доказать им, что я не сдался, а два других постараться устроить на выставку в Общество поощрения художеств. Там они будут проданы еще до открытия выставки, если понравятся меценатам».
Вот за этим и шел сейчас Куинджи в Общество на Большую Морскую, чтобы сразу обо всем договориться.
Дойдя до Общества, Куинджи поднялся по лестнице, заглянул в комнату, где обычно заседали члены правления, но там были совсем другие люди, - большая оживленная группа художников, которые взволнованно разговаривали. Какая-то особенная радость объединяла их. Голоса громкие, возбужденные.
Куинджи остановился: что-то очень значительное должно было произойти, если так взволновались художники.
У окна стоял широкоплечий человек с окладистой бородой. Это художник Шишкин. Архипа недавно познанакомили с ним, и сейчас Куинджи сразу направился к нему.
- Здравствуйте, Иван Иванович, что случилось? Почему все так возбуждены?
- А, Куинджи, и вы здесь? - приветливо пробасил Шишкин. - Случилось многое, друг мой! Новая эра в жизни изобразительного искусства начинается прямо на наших глазах. Раньше мы трудились разобщенно, в одиночку, а теперь будем вместе, и дело наше пойдет! Вы знаете, кто сказал, что произведения искусства должны объяснять явления жизни?
- «Объяснять явления жизни»? - переспросил Куинджи, с опаской посмотрев по сторонам, и подумав: «Ведь это же Чернышевский писал. Что это он так прямо, в открытую?» Но тут же, устыдившись своей тревоги, добавил: - Знаю. Это слова Чернышевского.
Иван Иванович засмеялся. Смущение Куинджи его забавляло.
- Так вот, идеи Чернышевского начинают воплощаться в жизнь!
- То есть? - не понял Куинджи. Он бесцеремонно потянул Шишкина за рукав. - Отойдемте в сторону, - и настойчиво попросил: - Расскажите подробнее, Иван Иванович.
- Да вы, видно, тоже приверженец реалистического направления!- обрадовался тот. - Праздник у нас: художники Москвы и Петербурга решили объединиться и устраивать совместные ежегодные выставки, чтобы возить их по городам России. И, понимаете, не только в обеих столицах, но и в провинциях народ увидит настоящие картины русских художников. И там зародится большая любовь к искусству! Отныне творчество наше будет известно народу, будет учить его... Вон, видите, там, за столом, только что подписали устав Товарищества передвижных выставок.
Несколько месяцев тому назад Мясоедов специально приезжал от группы московских художников с предложением объединиться. Его горячо поддержал Крамской. И вот сегодня состоялось это объединение!
- Кто возглавляет? - спросил Куинджи.
- Перов, Мясоедов, Саврасов, Крамской. Архипу многое хотелось еще узнать, но Шишкина подхватили его друзья, заговорили с ним, увели. Тот только издали улыбнулся, как бы прося извинения: мол, сами видите, торопят!
А из глубины комнаты, где за столом сидели художники, слышался уверенный голос:
- Искусство сломало замки, распахнуло двери частных галерей и дворцов, наконец-то вырвалось оно к народной жизни! Пусть семидесятый год девятнадцатого века станет вехой в истории русского изобразительного искусства!..
Вечером Архип передал содержание разговора Репину.
- Я знаю об этом, - сказал тот. - Разве ты забыл? Я же тебе говорил, что я был приглашен на «четверг» к Крамскому и там тогда впервые заговорили о передвижных выставках.
- Так то «говорили», а эт-то, эт-то же действительность! - Волнуясь, Архип никак не мог обойтись без своего любимого словечка.
Обоим стало радостно от нового чувства взаимной творческой дружбы. Объединение художников прежде всего создавало реальную опору для творчества, для воплощения в полотнах новых идей и мыслей, для смелого движения вперед без боязни остаться непонятым и одиноким.
Картины Перова и Мясоедова, представителей московской школы живописи, Архип Куинджи знал очень мало, но по рассказам художников составилось мнение, что они талантливые жанристы и портретисты, лично познавшие тяготы жизни народной.
Но произведения Крамского Куинджи знал хорошо: это были портреты известных в Петербурге людей. Художнику удавалось передать основное в характере изображаемого человека. Интересна была и жизнь Крамского. Родом из бедной семьи, он с трудом сумел попасть в Академию художеств. Заканчивая ее одним из лучших учеников, он во главе большой группы конкурентов отказался участвовать в конкурсе на золотую медаль, получение которой давало право на шестилетнюю поездку за границу за счет академии. Это был «бунт четырнадцати» - бунт против академического искусства, против дипломной работы на тему из древних скандинавских саг.
Демонстративно выйдя из академии без чинов и званий, вчерашние ученики столкнулись сразу со всеми тяготами ремесла живописцев: поиски заказчиков, случайный заработок, отсутствие мастерской и средств для работы над своими произведениями. Но молодые художники хотели независимости и творчества реалистического, народного, национального.
Они объединились в артель, наняли общую мастерскую и дом. Хозяйство артели вела молоденькая жена Крамского - Софья Николаевна. И что больше всего нравилось художникам, объединяло их, - это вечерние занятия в общем зале, когда все занимались своим трудом, а кто-нибудь, обычно из гостей, читал вслух интересную книгу или позировал для желающих писать портрет.
На таких вечерах в расцвет работы артели удалось побывать и Репину. Его - как особенно одаренного молодого художника - с уважением принимали в среде уже маститых живописцев. Некоторые представители артели вошли теперь в Товарищество передвижных художественных выставок. В их опыте была порука для успеха нового большого предприятия.
Картины Куинджи, выставленные в Обществе поощрения художеств, произвели на зрителей сильное впечатление, и на них быстро появился желанный для художников ярлык: «Приобретено...» Имела успех и картина, показанная в академия. После закрытия выставки Совет академии разрешил ему сдавать экзамены на звание классного художника, в виде исключения освободив его от общеобразовательного курса - истории изящных искусств, археологии, анатомии, перспективы, архитектуры. Теперь жизнь Куинджи была направлена по одному определенному руслу - к накоплению профессионального мастерства. Два больших события за эти несколько лет нарушили размеренный темп его жизни.
Первым было открытие передвижной художественной выставки поздней осенью 1871 года.
Долгожданная, взлелеянная мечтами художников, она оказалась неожиданной для тех, кто не принимал в ней участия, не выставлял своих картин.
Широко распахнулись двери академических залов, и зрителям открылась выставка особенная, еще небывалая. Картины отличались от произведений академической школы своей правдивостью в изображении жизни. Как замечательно они подходили одна к другой по настроению, по мысли разных, но близких по духу художников!
Картин и рисунков было не много, не больше полсотни, и две-три скульптуры, но выполнено все было мастерски, с душой.
Характерной для выставки была небольшая картина Прянишникова «Порожняки»: морозный зимний день подходит к концу, проселочной дорогой возвращается из города порожний обоз в несколько старых розвальней. На последних, съежившись от холода, едет юноша, очевидно студент, со стопкой книг. Он попал на сани не за деньги, куда там! Просто по доброте мужиков. Может, возвращается он к родным на каникулы, может, так - немного подкормиться. Учение без средств дается не легко!
Привлекала внимание картина Николая Николаевича Ге - Петр Первый в кабинете своего маленького дворца в Монплезире допрашивает сына Алексея. Художник показал мощь человека, радеющего во славу своей отсталой, но великой страны, и недомыслие, тупость царского наследника. Гнев, презрение горят во взгляде Петра. Противник, сын его, ничтожен в своем безволии и трусости.
Еще картина из жизни Петра, и она не случайна, два разных художника думали о возрождении своей страны после глубокого, тяжкого сна. Это историческая картина Мясоедова - «Дедушка русского флота»: Петр, еще мальчик, приходит в восторг от показанного ему в селе Измайловском английского ботика. Картина свежа, интересна по мысли.
«Привал охотников» Перова очень понравился зрителям. Картину хотелось рассматривать в деталях, запомнить характерные типы трех охотников, случайно встретившихся поздней осенью после охоты. Все они разные по характерам, по взглядам, по отношению к охотничьему рассказу, которым так увлекся один из них.
На выставке были портреты работы Перова, Крамского, его «Русалки» из «Майской ночи» Гоголя, много хороших пейзажей, и среди них выделялась своим поэтическим настроением картина Саврасова «Грачи прилетели», - все это ценно, интересно по замыслу, близко русскому сердцу. Все собранное вместе, показанное на первой передвижной выставке, радостно встречено публикой.
Репин, Куинджи, Васнецов и их друзья, младшее, еще не вошедшее в эту группу художников поколение, чувствовали себя на выставке передвижников не в гостях, не на приеме знатного сановника, как это бывало на академических выставках, а попросту, по-братски, в своей семье. Они горячо принимали каждую картину нового направления, - ведь теперь они тоже представители и проповедники этого нового национального искусства.
В журнале «Отечественные записки» появилась статья Салтыкова-Щедрина, где он писал: «.. .русское искусство отныне вышло из стен Академии и сделалось достоянием всех, искусство перестает быть секретом, перестает отличать званых от незваных, всех призывает и за всеми признает право судить о совершенных им подвигах».
Вторым событием этих лет была картина Репина «Бурлаки на Волге», показанная публике в 1873 году на академической выставке художественных произведений, отправляемых на Всемирную выставку в Вену. Большой радостью для передовых русских людей было появление этой совершенной по мастерству картины молодого талантливого живописца.
Холст, растянутый в ширину: бескрайный простор над Волгой, а навстречу зрителю, выбиваясь из сил, тянут бечеву одиннадцать оборванных, опаленных солнцем людей. Они разных возрастов и характеров, начиная от шагающих впереди - могучих и сильных - до чахоточного старика и мальчишки, которым лямка не под силу.
Несколько лет Репин работал над этюдами к этой картине. Бурлаки, встреченные им когда-то на Неве, не давали покоя его творческому воображению. Позднее он ездил на Волгу в поисках типичных образов бурлаков. И вот они найдены, вдохновенно и мастерски переданы на полотне. Это живые люди со всеми своими чувствами, разумом, муками, доведенные рабским трудом до разряда рабочего скота, простого тягла. Но нельзя забывать, что они люди, и именно людьми показал их Репин. В этом звучал громкий голос художника, протестующего против рабства и угнетения, против существующей действительности, унижающей человека.
Здесь, у картины, в первый раз Куинджи посмотрел на Репина как бы со стороны. Перед ним стоял человек невысокого роста, подвижной, с пышной копной волос и курчавой бородкой клинышком. Он чуть застенчиво улыбался советам, которые давали ему признанные художники. Архипу казалось, что, выслушав все, Репин в будущих полотнах непременно поступит по-своему, как подскажет ему талант, и это будет единственно верно.
Куинджи ясно представлял себе, как Илья повстречался на берегу с бурлаками. Наверное, он говорил с ними, трогал их руки, литые из чугуна, с жилами, толстыми и натянутыми, словно веревки, видел эти лохмотья, нужду, загрубелость. Но больше всего художника, должно быть, притягивали к себе их лица - порою добрые, порой угрюмые и глаза их, отражающие внутренний мир, природную неисчерпаемую мудрость.
Тут же, на выставке, Куинджи впервые близко увидел Стасова - глашатая и пропагандиста русского реалистического искусства. Это был человек лет пятидесяти, высокий, крепкий и сильный. Он смотрел в упор, говорил громко, значительно:
- Художественная ценность вашей картины огромна. Это праздник в русском искусстве, дорогой Илья Ефимович!
Архипу вспомнилось, что противники, приверженцы академического направления, называли Стасова «иерихонской трубой».
С истинным чувством и радостью Владимир Васильевич поздравил Репина, пожал ему руку, пожелал и впредь трудиться столь же успешно.
Стасов отзывался о «Бурлаках» с неподдельным волнением и жаром. После напыщенных лекций академических профессоров Куинджи казалось удивительным, что Владимир Васильевич говорил так образно и просто.
Архип смотрел на него с уважением и интересом, но вдруг появилась озорная мысль. Он толкнул Васнецова под локоть.
- Знаешь, Виктор, что мне представилось: его надо вместо коренного бурлака поставить, - кивнул он на Стасова и на картину, - а другими художниками, что создали Товарищество передвижников, остальных бурлаков заменить.
Виктор недоуменно посмотрел на Архипа.
- Что ты вдруг?
- Они русское искусство вперед тянут. Васнецов, не оборачиваясь, улыбнулся краешком губ, потом не утерпел, добавил:
- Для полноты картины пририсовать академическую рутину в образе ведьмы. Она мешает движению вперед.
Архип засмеялся, прикрыв ладонью рот.
- Чему вы? - спросили товарищи, стоявшие рядом.
Виктор ответил:
- Да так, сочиняем аллегорию на заданную тему, как положено в академии.
На выставке у картины то и дело собирались большие группы учащейся молодежи. Вполголоса, но с жаром и негодованием читались тут строки стихов Некрасова:
Выдь на Волгу; чей стоя раздается Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется - То бурлаки идут бечевой!
То и дело слышались возмущенные реплики:
- Позорно, что у нас так угнетают таких вот обездоленных тружеников! - Каторжный труд! Рабы в девятнадцатом веке!- возмущенно говорил какой-то студент в очках. - Всмотритесь в картину, вникните в суть ее, многое поймете в современной жизни!
Как только около «Бурлаков» собиралось много форменных студенческих курток, сейчас же медленно и важно к картине подходил кто-нибудь из дежурных по выставке профессоров, останавливался и с невозмутимым видом рассматривал полотно. И студенты, вынужденные при нем молчать, уходили от картины.
Многие удивлялись, как самодержавие разрешило показывать публике это произведение, так явно протестующее против российской действительности. Но судьба картины была уже решена, все было сделано правительством, чтобы картина получила меньшее звучание: великий князь Владимир изъявил желание ее приобрести. И сколько ни старались Репин, Стасов, чтобы картина попала в знаменитую галерею Третьякова, она была скрыта от народа в пустующей всегда биллиардной великокняжеского дворца. И позднее «Бурлаков на Волге» с большей охотой давали экспонировать на выставках за границей, чем в родной стране.
Но славу картины нельзя было скрыть, ее знали в России по репродукциям, опубликованным в журнале. Значение «Бурлаков» было огромно.
Как у Репина, так и у Куинджи за это время были свои большие успехи в творчестве. Архип Иванович стал известен как живописец. За это время развивался его талант, росло мастерство. После «Татарской сакли», «Исаакия при лунном свете», «Рыбачьей хижины на берегу Азовского моря» на выставках появились его картины «Ладожское озеро», «Вид на острове Валааме». Это были произведения уже настоящего, зрелого художника, большого мастера. Доказательством этому послужило и то, что Павел Михайлович Третьяков впервые приобрел его картину «Вид на острове Валааме».
«Так, значит, принят... - взволнованно думал Архип. - Ведь Третьяков! А он для своей галереи выбирает на выставках полотна самых талантливых художников!» Тут же пришла мысль: «Жаль, что не видел он мое «Ладожское озеро», поторопился я, какому-то сановнику продал... - Возникло горькое чувство досады: - Задумаешь картину, вынашиваешь, создаешь, - а купят... и не увидишь!»
Никто, ни зодчие, ни литераторы, ни композиторы не испытывают столько мучительных раздумий, сколько приходится на долю художников, когда произведение уже принято, когда им восторгаются, его ценят, - оно уже продано, стало чужой собственностью, а с собственностью поступают, как вздумается владельцу!
Сколько пришлось поработать для «Вида на острове Валааме» на этюдах и в мастерской! С волнением ждал Куинджи отзыва о своих новых картинах. Еще бы: они так мало походили на пейзажи, выставленные ранее в академии! В «Татарской сакле в лунную ночь», в «Рыбачьей хижине на берегу Азовского моря» был создан образ родной южной природы. А работая над новыми картинами, Куинджи стремился передать настроение непогоды, холодок от прозрачной воды, протекающей по камням. В неярких, но искренних тонах находил он выражение своих мыслей - показать жизнь, как она есть.
В «Ладожское озеро» вложил художник много чувства. Даже теперь, когда не видел картины почти целый год, он помнил в ней каждый мазок, каждый оттенок. Под прозрачным небом плещется холодная вода. Мастерски выписан берег, уходящий далеко под воду. Освещенная солнцем, отражается рябь на подводном песке. Ни одному художнику не удавалось передать так выразительно глубины под покровом воды.
После покупки Третьяковым картины Куинджи сменил свою маленькую комнату на чердаке на небольшую мастерскую и расположился в ней, как хотелось ему давно. За перегородкой, куда обычно художники убирали неоконченные картины, запасной мольберт, холсты и прочее хозяйство живописцев, он поставил кровать и стол. Стены и потолок мастерской выбелил известью, как это делают хозяйки в хатах на Украине. У единственного, но очень большого окна он поставил мольберт и с удовольствием начал работать.
Один за другим появлялись его пейзажи на выставках Общества поощрения художеств - то занесенная снегом равнина, то дорога в бескрайной степи. Просто, без выдумки, прямо из жизни, и почти каждая картина была новой ступенью в трудном пути художника к вершинам мастерства. Фамилия Куинджи все чаще стала появляться на страницах газет в обзорах художественных выставок. Его уже знает и любит публика.
В часы исканий, когда желание работать, творить обгоняло взволнованную мысль о новом, еще не до конца продуманном произведении, Куинджи подолгу ходил по своей мастерской. Вспоминались виденные когда-то картины природы. Он останавливался у окна и смотрел вдаль, за город, к горизонту. Там, далеко-далеко на юге, была Украина, а до нее дороги, города, деревни, поля, перелески. Будто снова проходил он по ним в Петербург.
И часто при виде унылых клочков и полосок полей, нищеты и бесправия народа возникало ощущение скорби: «Как была деревня «забытой», так и осталась после освобождения крестьян». Образ обездоленной деревни возник у него как сюжет картины: соломенные кровли изб, размытая дождями дорога, ни одного яркого, освежающего пятна на всем полотне.
И вот в 1874 году Куинджи создает новое произведение - «Забытая деревня». Появление его на третьей выставке передвижников как бы говорило: давайте крепко подумаем и о таких уголках родной земли! То же настроение звучало и в картинах «Осенняя распутица» и «Чумацкий тракт». Написанные в серебристых тонах, они создавали образ природы в унылую осеннюю пору: небо, покрытое тучами, повозки в грязи, холодно и неуютно людям на этих грязных бесконечных дорогах.
С нетерпением ждал Куинджи открытия очередной выставки передвижников. Только там находил он ответ своим исканиям, только в картинах передвижников жизнь народа получила многогранное отражение.
Новое направление в живописи, так долго, с трудом пробивавшее себе дорогу, теперь окончательно вырвалось из строгих рамок академизма и забурлило, словно могучий поток, вбирая в себя все лучшее, что росло, развивалось в русском изобразительном искусстве.
Передвижники не только отражали окружающую жизнь, но зачастую выносили строгий приговор явлениям русской социальной действительности. Все это было близко Куинджи: направление их творчества, и выбор художественных средств, и свободная манера письма, и любовь к выразительной, не заглаженной фактуре. У Архипа Ивановича был один путь с передвижниками, поэтому «Забытая деревня» только официально подтвердила его пребывание в рядах Товарищества.
В день закрытия третьей передвижной выставки Иван Николаевич Крамской сам подошел к Куинджи.
- Картина ваша «Забытая деревня» - проникновенное, волнующее произведение. Ваше заявление о приеме в члены Товарищества мы встретили с радостью. Общее собрание единодушно решило принять вас.
- Я давно с вами, - ответил Куинджи, крепко пожимая протянутую ему руку.
- Искренне рад, - улыбнулся ему Крамской.
С этого дня Куинджи близко познакомился с Крамским. Однажды вечером, сидя в его небольшой, но уютной гостиной, они проговорили до полуночи, каждый старался понять убеждения и взгляды другого.
Куинджи с интересом рассматривал человека, о котором так много слышал от Репина и от других.
Своими длинными черными волосами, расчесанными на прямой ряд, и жидкой бородкой Иван Николаевич походил на студента или провинциального учителя. Бледное скуластое лицо выражало усталость. Но в темных глазах, светившихся энергией и мыслью, то и дело вспыхивали живые, веселые огоньки. Куинджи казалось, что Крамской не только хорошо понимает его, но и читает его мысли.
С затаенной грустью Иван Николаевич говорил:
- Хорошее было время, когда создавалась наша художественная артель. Хоть трудновато нам было, но весело. Молодость и дружба - один за всех и все за одного. В одряхлевшей Императорской Академии мы не могли оставаться. Наш организованный выход был продиктован самой жизнью. И год-то шестьдесят третий каким был! Волна народного движения. Возмущение куцей крестьянской реформой. Подъем национальной гордости, - а мы в академии ходим на иностранных помочах. Знаете, какой сюжет был дан историкам-живописцам? «Пир в Валгалле», где герои-рыцари вечно сражаются, где председательствует бог Один; у него на плечах сидят два ворона, а у ног - два волка, и, наконец, там, в небесах, между колоннами месяц, гонимый чудовищем тоже в виде волка... И много другой галиматьи! А в это время в деревнях крестьянские бунты. Народ тянется к грамоте, к жизни, а получает нагайки и плети.
Иван Николаевич замолчал и задумчиво прошелся по комнате. Куинджи с уважением смотрел на Крамского и ждал продолжения его взволнованной речи; только теперь ему стало понятно, каким прекрасным умением обладал тот, - умением сплачивать людей большой общей целью, вести их вперед, быть душой коллектива.
Крамской в раздумье потянулся к верхней пуговице своей бархатной куртки, машинально покрутил ее длинными тонкими пальцами, потом заговорил:
- Вот мы и потребовали от начальства академии: подавайте нам национальное, русское, да еще народное. Не можете? Не надо. У нас у самих есть сила. Мы не зависим от вас. И золотые медали и заграничные поездки нам не нужны, если нельзя писать конкурсной работы на близкую душе тему. Так и вышли все четырнадцать из академии перед выпуском - тринадцать художников и один скульптор. Мы воевали за свою независимость, за свободные темы, за новые мысли, за русское реалистическое искусство. Идея работать вместе, жить коммуной была нам подсказана романом «Что делать?» У нас была общая мастерская, вместе обедали, проводили вечера за работой, помогали друг другу...
- А может быть, следовало остаться в академии, - задумчиво сказал Куинджи. - Вы ушли без борьбы, а надо было стать преподавателями и все переделать по-своему.
- Как, вы за... ? - взволновался Крамской.
- Нет, я против академии, но ваше поколение доказало ее ветхость, ушло, отстранилось. Профессора там старые: одни уходят в отставку, другие пока еще держатся. А дальше? Профессорами станет новое поколение, следующее после вашего. Пойдут ли они по пути передвижников или сохранят в искусстве старые академические традиции? Крамской встал, прошелся по комнате. Дойдя до стены, он остановился. На фоне белых печных изразцов ярче выделилась его фигура в черной бархатной блузе, свободно висевшей на сутуловатых плечах. Ивану Николаевичу не было и сорока лет, но выглядел он значительно старше: он устал от непрерывной работы мозга, от постоянного физического напряжения и душевной борьбы.
- Может быть, передвижники сами пойдут учить? - спросил у него Архип.
- Я думал об этом лет пять назад, - задумчиво ответил Крамской. - И мне кажется, я уверен, что пойти сейчас преподавать в академию - это свернуть в сторону с правильного пути, изменить идеалу русского национального искусства. По крайней мере я не могу свернуть.
- А молодежь куда учиться пойдет? В академию? Значит, она может оказаться подкреплением в стане врагов!
- Не все молодое поколение осудит нас за то, что мы, имея возможность захватить в свои руки власть для торжества иных порядков, не захватили, устранились. Поймите и вы, что переделанная по новому уставу академия все равно останется императорской! Все равно это будет казенное заведение со штатом чиновников.
Так проходили вечера. Художники говорили об искусстве, о значении старой академии, о ее прошлом и настоящем. Иван Николаевич вспоминал заграничные поездки.
Уложив детей, в комнату входила Софья Николаевна. Она садилась с работой в углу дивана и внимательно слушала разговоры мужчин, отдыхая за рукоделием от дневных забот. В руках ее быстро двигались спицы. Тихая и спокойная, она была незаменимым другом вечно мятущемуся Крамскому.
Сидя в гостиной, Архип думал об их отношениях, простых и близких. Однажды, когда Софья Николаевна на минуту вышла из комнаты, Крамской, будто прочитав его мысли, подтвердил и дополнил их.
- Жена большой друг мне. Даже в самые трудные годы, когда нам приходилось нуждаться, Сонечка находила, что это не только не скучно и бедно, но весело и сытно. И к довершению чуда: ее интересы - мои интересы, все, что меня трогает, волнует и радует в жизни, в искусстве, не чуждо и ей. Я люблю ее просто, обыкновенно, по-человечески, всеми силами души
и вместе с ней чувствую себя способным если не на подвиг, то, по крайней мере, на серьезный труд.
Куинджи еще долго сидел у Крамских, наслаждался тишиной и уютом. Возвращаясь к себе, он задумчиво брел по улицам. В голубоватой дымке мартовских сумерек затих и притаился город. Под светом фонарей блестели падавшие снежинки. Но в воздухе было что-то весеннее, талое.
Изредка проезжали извозчики, шли молча люди, невольно поддаваясь настроению сумерек и тишины. Куинджи не хотелось возвращаться к себе в пустую, холодную комнату. Бесцельно бродя по улицам, о» старался разобраться в своем настроении.
Сейчас, весной, его особенно сильно тянуло на родину. В груди поднималось и росло несвойственное Куинджи чувство грусти. Одно за другим он перебирал события дня и разговоры, чтобы найти причину такого настроения. «Неоконченный пейзаж? - думал он. - Нет, колорит в нем удался. Задачи современного искусства?.. Я вполне разделяю взгляды передвижников».
Архипу представился Крамской, потом вся комната - небольшая, небогатая, но уютная. «Грелся у чужого камина», - подумал Куинджи.
От этой мысли стало еще тоскливее.
Стемнело. Снег перестал. Было туманно и сыро. «В Мариуполе, наверное, уже весна, цветут сады, солнце...» С минуту он еще колебался, потом, повернувшись, быстро направился к дому.
На следующий день Архипа уже не было в Петербурге.
По редким письмам братьев Куинджи знал о бедности родных. Раза три он посылал им деньги - то на покупку вола, то на починку хаты. Много лет он не был в Мариуполе, а приехав, нашел все, как прежде, только увеличились у братьев семьи да меньше и теснее казались их хаты.
Куинджи, как в детстве, проводил все дни у моря или в степи. Его увлекала южная весна: первая зелень, свежие краски, яркое солнце и звонкая, неугомонная песня жаворонков.
Вскоре Архип решил писать картину степи: солнечную высь, простор и весеннюю свежесть земли. В хате негде было поставить мольберт. Приходилось искать мастерскую.
В праздничный день на базаре Куинджи встретил купца Шаповалова, хозяина бывшей его квартиры. Он попрежнему носил запорожские усы и начисто брил лысеющую голову. Узнав Архипа, купец отошел от возов с кукурузой, смахнул с шаровар приставшую пыль и поправил папаху.
- Леонтий Игнатьевич! - обрадовался Куинджи земляку.
Через час они вместе подходили к двухэтажному домику, обнесенному новой изгородью. На крыльце стояла девушка и улыбалась. Архип посмотрел на нее, и ему почудилось, что еще светлее и радостнее стало вокруг, - такие добрые, приветливые были у нее глаза.
- Верунька, дочь, - торжественно представил Шаповалов.
- Я вас знаю, - поклонился Архип.
- Меня? - неуверенно переспросила она.
- Вы были совсем маленькая, бегали босиком по двору, - пояснил он, приветливо глядя на нее.
Верунька смущенно улыбнулась.
Леонтий Игнатьевич провел Куинджи в небольшую светлую комнату, заставленную цветами. Он усадил гостя в красный угол, старался занять разговором. И как не занять, ведь гость приехал из Петербурга, образован, известен и не кичится в простой семье!
Архип Иванович разговаривал с удовольствием, смеялся от души. Давно он не чувствовал себя так легко и спокойно, как тут, на родной земле, среди людей, когда-то близких ему. Нравилось все: и холодный грушевый взвар в кувшине с аляповатой росписью, поставленный Верунькой на стол, и широкие вышивки на концах полотенца, спущенного из-за иконы в углу, и пестрые тканые дорожки, застилавшие пол.
Леонтий Игнатьевич предложил под мастерскую мезонин, потом долго расспрашивал Куинджи о Петербурге, о его работе, особенно интересуясь доходами художников.
Архип Иванович рассказал ему о своей жизни, о друзьях, о том, как любит он искусство, о признании публикой его картин и о желании поехать за границу, чтобы познакомиться с творчеством художников Запада.
На следующий день Архип Иванович был в своей маленькой комнате с покатым в обе стороны потолком. Прошло пятнадцать лет, а тут все было попрежнему. Будто снова возвратилась юность.
Он подошел к открытому окну, с удовольствием вдохнул свежий запах цветущих яблонь, посмотрел кругом и улыбнулся: здесь он натянул свой первый холст на самодельный подрамник, здесь мечтал о настоящей картине. Сколько мыслей родилось тогда!
По тропинке между стройными стволами яблонь прошла Верунька. Она подняла голову и приветливо улыбнулась. Архип залюбовался ее свежим, чуть загоревшим лицом.
Тут, в своей первой мастерской, Куинджи принялся за «Степь в цвету». Работалось спокойно и легко. Светлые, весенние тона картины будто сами ложились на холст, соответствуя настроению художника.
Правда, уже через неделю после приезда Куинджи стал ощущать, что ему не хватает петербургских друзей, споров об искусстве, художественных выставок.
Однажды ясным, солнечным днем он бродил по степи: все кругом распускалось, цвело; дикий ирис спрятался у камня, его лиловые лепестки, причудливо изгибаясь, тянулись к солнцу...
Архип шел напрямик, целиной, посвистывал, подражая птицам.
В полдень налетела гроза. Темная фиолетовая туча быстро закрыла небо. Испуганно метнулись птицы. Оранжевая молния рванула низкие клубившиеся облака. Грянул и перекатами прокатился по степи гром. Захваченный порывом разбушевавшейся стихии, Куинджи готов был кричать от восторга.
Первыми крупными каплями прибило на дороге пыль, и вдруг полил буйный южный дождь.
Скоро гроза пронеслась, но туча еще закрывала даль. На темном фоне, вдали, под ярким солнцем виднелся хутор и ветряная мельница. Поблескивала мокрая трава. «Только бы суметь передать все это, только бы не забыть», - думал Архип.
Насквозь промокший, но особенно радостный, Куинджи возвращался домой. У калитки стояла Верунька. Ее большие темные глаза смотрели встревоженно, но губы улыбались.
Она виновато сказала:
- Я беспокоилась за вас.
- За меня беспокоились? - переспросил Архип, взглянув в ее лицо. Ему никогда не приходило в голову, что кто-то о нем беспокоится. - Хорошая вы какая! - произнес он, улыбаясь, невольно задержавшись у калитки.
Вечер и ночь чудился ему ласковый взгляд Веруньки. Казалось, будто в ее простых словах скрывался особый для него смысл.
Через несколько дней они случайно встретились у маленькой пересохшей речки у самого моря. Верунька поднималась вверх по уступам камней. Куинджи шел ей навстречу.
- Если бы я знал, что вы куда-то собирались, обязательно пошел бы с вами.
- Я ходила в шалаш к рыбакам, но там нет никого. Баркасы придут на закате.
- На закате баркасы? Это красиво! Хочу их увидеть.
- Чего ж проще, пойти и посмотреть!
- Пойдемте вместе! - обрадовался Куинджи. Он потянулся к ней, хотел взять за руку, но она, задорно улыбнувшись, убежала вверх по тропинке.
А он устроился с этюдником между камнями, выбрал удобную позицию: с одной стороны берег острым мысом уходил в море, с другой - беспредельная морская ширь. Равномерно набегали на камни небольшие волны и с плеском уходили назад. Во многих местах вода казалась прозрачно-зеленой. По небу медленно двигались облака.
Проработав без отдыха часов пять или шесть, Куинджи растянулся на большом плоском камне. Он долго смотрел в небо и незаметно заснул. Легкий морской ветерок приятно обдувал лицо. Солнце, склонившись к западу, уже не припекало так сильно.
Сквозь сон Куинджи почувствовал, будто мошка ползет чуть повыше усов. Он постарался смахнуть, но через мгновение снова что-то шуршало у подбородка. Окончательно просыпаясь, Архип вдохнул тонкий запах цветущей сирени. Радостное чувство поднялось в груди. Не открывая глаз, он тихо сказал:
- Не уходите!
Ветка сразу исчезла с лица. Архип приподнял голову и посмотрел: Верунька сидела на краешке камня, готовая вскочить и исчезнуть в любую секунду. В опущенной руке еще покачивалась свежая кисть сирени.
Взгляд ее, в одно и то же время задумчивый и озорной, скользнул по его лицу и, будто испугавшись, перебежал куда-то вдаль, к бескрайному морскому горизонту.
Куинджи снова опустил голову на камень и, глядя вверх, в вечернее небо, снова повторил чуть слышно:
- Милая, не уходите! Мне так хорошо!..
Он сам не узнал своего голоса - столько в нем было ласки.
И она не ушла, а только чуть отвернулась. Архип молча смотрел на ее длинные опущенные ресницы. Верунька не могла скрыть волнения и радости. Она показалась ему еще красивей и неожиданно близкой.
- Вы хотели видеть рыбачьи баркасы, а сами спите! - сказала Верунька, стараясь показать, что ничего не произошло. Но нового тревожного чувства скрыть уже было нельзя ни в голосе, ни во взгляде, ни в движении рук, теребивших ветку сирени. - Пойдемте, - почти неслышно добавила она, вставая.
Куинджи поднялся, взял этюдник и пошел вслед за ней по тропинке вниз. Неожиданно стало весело. Он, как мальчишка, перепрыгнул через камень, догнал Веруньку и засмеялся.
- А здорово вы меня уличили! Хорош художник - пошел картину писать, и спит себе, растянувшись!
- Я увидела ваш ящик с красками, подумала - забыли. Подхожу, а вы и о себе забыли: и пообедать забыли.
- Ведь верно, забыл! - снова засмеялся Архип. - А где же ваши рыбаки?
Она молча кивнула в сторону: у небольшой скалы покачивались у берега три старые рыбачьи лодки. Около них возилось с сетями несколько человек.
- Дядя Панас, - позвала Верунька.
Крепкий, мускулистый рыбак поднял голову, но не бросил своей работы.
- Что надо? - спросил он густым и хриплым голосом.
- Батько велел зайти.
Тот молча кивнул и снова наклонился к сетям.
- Торопятся засветло кончить починку, сети у них все рваные, - пояснила Верунька.
На обратном пути шли молча. Небо потемнело, кое-где зажигались звезды. Море равномерно плескалось о камни. При повороте на крутую тропинку Куинджи подал Веруньке руку. На этот раз она не отстранилась, пошла рядом, притихшая, робкая. Архип посмотрел ей в лицо. Оно светилось неподдельным счастьем.
На следующее утро около большого камня он нашел завядшую ветку сирени. Архип обрадовался находке. Он постарался расправить свернувшиеся лепестки, потом осторожно убрал ее в этюдник.
Весь оставшийся день он провел у себя наверху. Пробовал работать, не получалось, шагал по комнате и думал, то хмурился, то улыбался. Когда стемнело, он долго стоял у окна. Где-то в степи прокричала ночная птица.
В конце сада, в одноэтажной конторе Шаповалова горела на столе керосиновая лампа. Архип отправился туда. Леонтий Игнатьевич сидел за столом, распоясанный и сонный, рылся в своих бумагах, щелкал костяшками счетов, вслух повторяя каждую цифру. Услышав шаги, он вздрогнул, непонимающе раскрыл глаза.
Куинджи, волнуясь, начал говорить о петербургской жизни, о семье Крамского. Купец удивленно смотрел на него, потом вдруг ухмыльнулся.
- Жениться задумал, с того б и начинал! Леонтий Игнатьевич, как истинный купец, боясь продешевить, стал говорить, что замуж Веруньке рано, что много он в приданое не даст.
- Как? Я не приданое прошу, я сам сумею заработать!
- А без приданого я тоже не отдам. Тебе не заработать столько... - Он на минуту замолчал, для большего эффекта... - Тысяч десять! - самодовольно хлопнул он ладонью по столу. - Но только ждать придется год.
- Целый год! - воскликнул Архип Иванович.
- Ну, половину. Ты говорил, что за границу собирался, вот и поезжай на полгода. И решение свое проверишь за это время. А Верунька и подождать может...
Пришлось согласиться. Куинджи сказал, что отправится к Репину в Париж, потом вернется через Одессу в Мариуполь.
Утром Архип вышел в сад. Осыпался яблоневый цвет. Под деревьями лежали только что опавшие, еще свежие лепестки. После вчерашнего разговора с Леонтием Игнатьевичем ему захотелось скорее увидеть Веруньку. Из открытого окна донесся девичий голос, она тихонько пела, накрывая на стол. Куинджи снова стало необычайно радостно и легко. Он протянул руку и осторожно потряс за ствол молодую яблоню. Частым дождем посыпались розоватые лепестки. Засмеявшись от удовольствия, он быстро пошел к крыльцу.
Верунька стояла у буфета спиной к дверям.
- Вера Леонтьевна! - еще с порога начал художник.
Девушка обернулась к нему, веселая и счастливая. Остановившись посреди комнаты, Куинджи неожиданно для себя сказал скороговоркой:
- Я уезжаю в Париж!
Это было совсем не то, о чем он так много думал. Ему хотелось сказать, что он одинок, что с тех пор, как увидел ее, в жизни появилась большая радость. Так бы хотелось, чтобы она была с ним, навсегда только с ним. И вдруг: «Я уезжаю...»
Улыбка исчезла с лица Веруньки. Она смотрела серьезно и опечаленно.
- Вы,правы, Архип Иванович, ваше место среди образованных, а не таких, как мы.
Девушка быстро отвернулась к окну, но Куинджи успел заметить, как дрогнули ее нахмуренные брови.
- Вера Леонтьевна! Я скоро вернусь, приеду обратно, сюда. Можно? Вы будете ждать?
Она хотела уйти, но остановилась и как-то сразу поверила его голосу, словам, выражению лица.
- Вернетесь? - нерешительно спросила Верунька. - Вернетесь! ..
Перед отплытием старого парусника, на котором должен был ехать Куинджи, они с Верунькой, не сговариваясь, пошли к большому, обтесанному бурями камню и долго сидели там, любуясь спокойным морем.
- Посмотри, - сказал Архип, показывая в сторону небольшой лужицы на берегу, оставшейся после весеннего потока. Там плескалось несколько скворцов. Один из них, взъерошенный и мокрый, сидел на тонкой, только что зазеленевшей лозе дикого виноградника.
- Вот забавно, - понравилось Веруньке, - сохнуть на ветку повис!
...Парусник давно уже плыл на запад, а у Куинджи в памяти то и дело возникало ее лицо, то печальное перед разлукой, то смешливое и веселое.
Архип редко умел быть спокойным и счастливым до конца, но в эти дни хорошо ему было.
За несколько дней до отъезда он был свидетелем гнетущей сцены. Его будущий тесть, купец Шаповалов, торговался, покупая новый улов у того рыбака, которого вечером на берегу Верунька назвала Панасом. И в рваной, как у нищего, одежде и во всей его фигуре было что-то приниженное и угнетенное.
Шаповалов развалился на лавке и размеренно ударял большим волосатым кулаком по столу.
- Мало, говоришь? Не дам больше, пусть вся твоя рыба сгниет, не дам! И никто больше не даст...
И Панас, должно быть отчаявшись уговорить его, вынужден был за бесценок отдать весь улов.
- Бери уж, знаешь, что некуда деться...
Он вышел из конторы, безнадежно опустив свои крепкие узловатые руки.
Всмотревшись в лицо рыбака, медленно шагавшего к берегу, Архип узнал в нем когда-то самого отважного и гордого человека в округе. Раньше казалось, что нет такой силы штормов и бурь, чтобы покорить этого рыбака, теперь его согнули нужда и бесправие.
- Дядя Панас, - окликнул его Куинджи, - возьми меня рыбу ловить!
- Для интереса? Полюбопытствуй, как она достается нам, рыбка! Старыми сетями ловим, их рыба рвет и уходит, и нам только дыры...
- Так приду, не прогонишь? Рыбак понуро кивнул.
Куинджи пришел к рыбакам на закате. Они сидели на земле и хлебали уху, собравшись у одного котла. Архип поздоровался, ему ответили хмуро, недружелюбно.
- Эх, дядя Панас, - лукаво улыбаясь, упрекнул он, - помнишь, как ты собирался меня за уши драть? А теперь и признать не хочешь!
Рыбаки от удивления даже есть перестали - одет как барин, а говорит такое...
- Забыл; видно, как мы с Грицьком твою лодку за мыс угнали?
Панас бросил ложку, быстро взглянул в лицо Архипа и, молодо засмеявшись, крикнул:
- От бисов хлопец! Так это ты, Архипка?
Куинджи шутя подставил ему правое ухо. Панас качал головой:
- Ну и ну... - Вдруг он нахмурился: - Барином стал?
- Не барином, а художником, картины пишу, понимаешь, рисую.
- Помню, помню, - снова засмеялся Панас, - весла у меня все гвоздями исцарапал - рисовал!
- Вот-вот, - обрадовался Куинджи.
Рыбаки потеснились, Архип сел с ними на землю, кто-то сунул ему деревянную ложку, подал большой ломоть хлеба. Его перестали сторониться. Под утро Куинджи на первом баркасе ушел в море, вместе с рыбаками.
Ветхие снасти не могли удержать хорошего улова, и часто, потратив время и силы, люди поднимали пустые сети: рыба прорывала их и уходила в море.
Архип теперь видел, с каким трудом достаются рыбакам гроши, уплывавшие потом в глубокие карманы Шаповалова.
На следующий день Куинджи ходил по базару, приценялся к сетям, торговался, спорил. Наконец он купил оснастку на целый баркас. Дорого отдал, но что поделать, жаль людей!
Тут же вместе с хромым стариком, что плел и продавал сети, Архип снес их в лодку, нанятую у мальчишек, сел сам на весла и направился к шалашу рыбаков.
- Принимай! - закричал он, увидев на берегу Панаса, выбиравшего улов. - Моими завтра будем ловить, - сказал Архип, когда Панас и еще два парня подошли к причалившей лодке.
Они с завистью осматривали сети, приговаривая:
- Вот это снасти! Такими можно ловить! ..
На рассвете все три баркаса были уже далеко в море. Помогая рыбакам, Куинджи наблюдал, как спорилась их работа, как весело они поднимают сети, полные живой, трепещущей рыбы.
- Век не работали так, - говорил Панас, когда они вернулись на берег. Он бережно раскладывал намокшие снасти на горячем прибрежном песке. - Раза в два больше рыбы взяли. Бери половину.
Архип покачал головой.
- Мой пай продайте... - Он посмотрел на небо, солнце уже заходило. Надо было торопиться, чтобы застать Веруньку в саду.
- Завтра придешь? - спросил его Панас.
- Нет, - ответил Куинджи, - сети берите и завтра.
Он махнул рыбакам на прощанье рукой и ушел по тропинке в сторону города, а они постояли на берегу и снова принялись за работу.
Куинджи, повстречав Веруньку у калитки, в первый раз назвал ее просто по имени.
- Веруня моя, - сказал он, взяв ее руки в свои, - не грусти, родная, ведь я ненадолго, как-нибудь вытерпим. Завтра проводишь меня на корабль?
Открытым, преданным взглядом посмотрела она в лицо Архипу и молча кивнула.
Не выпуская рук ее из своих, Куинджи продолжал:
- А потом, под вечер, сходи к рыбакам, скажи им, что сети я покупал для них. Ни рыбы, ни денег мне с них, понятно, не надо, - уж больно бедны...
Она опять посмотрела на Архипа, так же серьезно и нежно, потом сказала:
- Спасибо вам, за них спасибо...
Искусство является уникальным явлением в жизни общества. Приобщаясь к искусству, ребенок учится смотреть на мир совсем другими глазами, учится видеть и беречь его красоту.
Роль народного искусства и традиционных народных промыслов в воспитании детей огромна. Помимо эстетического аспекта, народные промыслы обучают ребенка многим навыкам.
Ознакомление ребенка с живописью будет невозможно без проведения краткого экскурса в основные ее виды и жанры, к которым относятся портрет, пейзаж, натюрморт, интерьер.
Основная цель приобщения детей к искусству – это развитие их эстетического восприятия. У детей возникает интерес и формируется понимание прекрасного, развивается воображение.
Как научить ребенка рисованию? Готовых рецептов в данном случае нет и быть не может. Обучение рисованию – это не менее творческий процесс, чем само изобразительное искусство. Для каждого ребенка, для каждой группы необходимо найти индивидуальный подход. Есть лишь некоторые общие рекомендации, выполнение которых поможет облегчить задачу педагога.
Для занятий с детьми младшего возраста, которые еще только начинают учиться рисовать, лучше всего использовать нетоксичные водорастворимые краски – акварельные и гуашь. Преимущества этих красок очевидны – для работы с ними используется вода, они легко отстирываются от одежды, и, самое главное, не вызывают аллергии и пищевых отравлений.
Психологам и педагогам давно известно, что работа руками и пальцами развивает у детей мелкую моторику, стимулирует активность тех участков головного мозга, которые отвечают за внимание, память, речь. Одним из вариантов такого полезного детского творчества является оригами – создание различных фигурок из бумаги. Для этого нужны лишь бумага и ножницы
Очень важно, чтобы родители осознавали свою роль в формировании эстетических представлений ребенка, стимулировали его познавательную и творческую активность.
Для детского творчества используются два основных материала – глина и пластилин. Каждый из них имеет свои особенности в работе, преимущества и недостатки.
Плетение из бисера – это не только способ занять свободное время ребенка продуктивной деятельностью, но и возможность изготовить своими руками интересные украшения и сувениры.
Скульптура развивает пространственное мышление, учит составлять композиции. Рекомендуется обращать внимание детей на мелкие детали, важные для понимания сюжета.
Макраме уходит своими корнями в древнейшую историю, в тот период, когда широко использовалась узелковая грамота. Сегодня макраме выполняет декоративную функцию.
Плетение из проволоки стимулирует работу пальцев рук и развивает у ребенка мелкую моторику, которая в свою очередь стимулирует множество процессов в коре головного мозга.
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +