Архип прожил в Одессе больше полгода, чем придется зарабатывая на хлеб. После долгих скитаний он узнал, что в городе есть иконописные мастерские и несколько студий художников, но нет художественной школы.
Куинджи мечтал о Петербурге. Живо и очень ярко представлялась ему величественная академия, о которой много рассказывал Мишель, чудились просторные, светлые мастерские, похожие на студию Айвазовского. Все больше и больше хотелось учиться!
Архип возмужал. Купленный на одесском базаре поношенный черный сюртук, с трудом натянутый на широкие плечи, неожиданно сделал его взрослым. Первое путешествие казалось теперь полудетской забавой, чем-то очень простым и легким.
Осенью Куинджи снова был в дороге, нанявшись в чумацкий обоз, который шел до Киева. Архип покинул Одессу без сожаления. Чужд остался ему этот богатый, нарядный город. Куинджи не нашел в нем того, к чему стремился: цель его - учиться живописи и тут не осуществилась.
Получив свою пару волов и подводу, которую надо было грузить тяжелыми, крепко упакованными тюками, Архип призадумался - он не знал, как приняться за эту работу. Посмотрел на другие подводы: там грузили по двое, по трое. Все чумаки были заняты.
Ухватив один тюк, Архип взвалил его на плечи и поволок к подводе. Мешок был большой, неуклюжий, того и гляди, придавит к земле. Казалось, что ноги сейчас подломятся под тяжестью взваленного груза. С трудом дотащив до места, он свалил его на подводу, обтер с лица пот.
Второй тюк, за который Архип постарался взяться удобней, казался полегче. Потом он таскал их один за другим: короткая передышка, и снова на плечи наваливался тяжелый, давящий к земле мешок.
Оставалось уже намного. Архип отдыхал у воза, прислонившись к тюкам спиной.
- Фью, - послышался легкий свист. - Чи копна, чи гора? - опросил из-за воза насмешливый голос.
Куинджи оглянулся. У его воза стоял детина, лихо подбоченившись и широко, словно крепкие подпорки, расставив ноги. Он с насмешкой смотрел на мешки, неумело нагруженные Архипом; чтобы подчеркнуть удивление, он глуповато раскрыл и без того большой рот, потом перевел свой взгляд на Куинджи и так же насмешливо стал рассматривать его.
Обида вскипела в Архипе. Напряженные от тяжести руки сжались в крепкие кулаки. Еще одно насмешливое, неосторожное слово, и Архип бросился бы на этого наглого парня. Тот, взглянув на крепкую, коренастую фигуру Куинджи, видно, понял его, быстро изменил позу, сунул руки в карманы широких штанов и как ни в чем не бывало отошел от воза.
Архип передохнул, принес последние тюки и начал увязывать кладь. К нему подошел невысокий худощавый возчик, оборванный, пропитанный запахом степи, чем-то - повадкой или взглядом - напоминающий того чумака, что растолковывал ему путь в Феодосию. Этот был слабее и ниже ростом, но длинные молчаливые дороги и на него наложили свой отпечаток.
- Выжил из силы, должно надорвался, помоги, хлопец, забросить тюки наверх, - глуховато проговорил он и, посмотрев на Архипов воз, добавил: - Свалится так. Задние мешки поперек надо ладить.
Куинджи пошел за ним к соседнему возу. Немного спустя на подмогу явился еще чумак - одноглазый. Черный глаз его остро выглядывал из-под нависшей брови.
Архип забрался на воз, уложил тюки, как велели, перекинул веревку. Работать втроем было быстрее и легче. Куинджи удивился: угрюмые с виду люди были дружны в работе, будто сначала дичились они нового человека, потом, убедившись в его доброте, подобрели и сами. Архип почувствовал, что принят в артель чумаков, как равный.
Затягивая наверху веревку, он увидел хлопца, посмеявшегося над его работой.
- Кто? - кивнул он в сторону прохожего.
- Фома-насмешник, - ответил с неприязнью одноглазый.
Так же молча и слаженно работали они и у воза Архипа. Мешки были переложены и накрепко прикручены веревками.
Как обычно положено у чумаков, обоз снялся в путь с восходом солнца. Сонные волы недовольно мычали. Возы, нагруженные кладью, нестройно скрипели.
...Уже много дней шел Архип с возами; его захватила и понесла, словно вода спокойной реки, размеренная на версты жизнь украинских чумаков. По ночам жгли костры, на привалах ели из общих котлов всей артелью.
Архип попал в вереницу пятым. Спереди один за другим шли уже знакомые ему чумаки. К удивлению Архипа, Фома-насмешник тоже оказался возницей.
Особенно запомнился Архипу вечер у переправы через Буг. До реки добрались еще засветло, но плоты оказались на той стороне. Приходилось дожидаться утра. Куинджи долго бродил по берегу. Одолевало безделье. Медлительность движения обоза больше всего огорчала его.
Когда он вернулся к своим, костер уже ярко горел. Одноглазый помешивал кашу в котле. Остапенко - тот чумак, что в Одессе попросил Архипа помочь ему, - придвинулся ближе к огню и, подогнув по-турецки ноги, что-то чинил, управляясь зараз двумя большими иглами, как сапожник. У костра сидели и лежали еще несколько чумаков. Они лениво спорили о том, сколько времени понадобится на перевоз через реку и когда, наконец, доберутся до Киева.
Архипу стало тоскливо - по их подсчетам выходило, что быть обозу в дороге не меньше недели. Куинджи неудержимо тянуло вперед, хотелось скорее увидеть Петербург, академию, картины, начать учиться рисовать.
Он встал, потянулся и снова побрел по берегу. На выжженной солнцем траве лежала пара волов. Большие задумчивые глаза животных смотрели на Архипа будто с участием. Он погладил лежащего ближе вола. Тот, словно жалуясь, замычал протяжно и скорбно.
- И тебе надоело бродить по дорогам? - спросил он вола, похлопав по жилистой шее. Под рукой вздрогнула натруженная ярмом кожа с вытертой шерстью.
Освещенный красноватым светом заката, он казался красивым и сильным.
Архип достал из-под рубахи тетрадку с крепкими корками, купленную в Одессе на большом базаре. Порывшись в кармане, нашел карандаш, подаренный ему на прощанье Мишелем, и стал рисовать уставшее животное: сначала морду с печальными воловьими глазами, потом натертую ярмом шею с отвисшими складками кожи. Он не заметил, как подошел Фома, остановился, подбоченился, хотел, видать, понасмешничать, да раздумал - заинтересовался, чем так занят Архип. Тот кончил работать, отвел подальше руку с рисунком, посмотрел, улыбнулся.
- Покажи, - попросил Фома.
В другую минуту Куинджи, пожалуй, вспомнил бы о нанесенной обиде, но тут, довольный удачей, он не мог не показать своего мастерства.
- О, - протянул Фома,- да ты малюешь!
Архип снова улыбнулся, сунул тетрадку за расстегнутый ворот рубахи, встал, и они вместе пошли по берегу.
Стемнело. Издали приветливо мерцал огонек костра. Вдали у переправы чуть белелась хатка перевозчика.
На хлопцев, подошедших вместе, Остапенко посмотрел с любопытством: он был свидетелем их столкновения в Одессе. Другой чумак недовольно сказал:
- И чего ходите, есть пора, жди вас тут.
Поев кукурузной каши, Архип растянулся невдалеке от огня и долго смотрел, как вспыхивали стебли сухой травы, подброшенные в костер, потом повернулся на спину. Ночь была теплой, но по-осеннему темной. Небо все искрилось голубоватыми звездами. Тоска Архипа постепенно прошла, растворилась в величии беспредельного звездного неба. Хотелось чего-то большого, смелого.
Фома подошел к Архипу, лег рядом.
- Ты сказки знаешь? - опросил он шепотом.
- Какие сказки? - переспросил Архип, не поворачиваясь и продолжая смотреть на звезды.
- Разные... о великанах, о людях, которые могут летать под облаками, о змее, он ночью выползает из-под земли и дышит красными искрами. За день-то намаешься, а ляжешь вот так на землю да сказку послушаешь, так и душа отойдет!
- Фома, за что ты насмехаешься над людьми? - тихо спросил Архип.
- А кто те сказал? - насторожился тот.
- Я ведь и сам вижу, - спокойно ответил Куинджи.
- А за что их любить, людей-то? - бросил резко и зло Фома. - Хочешь, скажу, только смотри - никому!
Архип повернулся к нему, приподнялся на локтях, увидел лицо Фомы, совсем еще мальчишеское, безусое, даже мечтательное. Трудно было поверить, что он произнес сейчас злые слова.
- За что их любить? - снова повторил Фома и стал рассказывать: - Я из Черниговщины, только здесь калякать научился, как малороссы. Бунт в нашем селе был - землю помещик забрал. Тятьку моего до смерти засек, мамку продал - не знаю, куда.
- А ты?
- Я мальчишкой был, убежал. Хозяин нашего обоза меня заховал. А почему? Ему выгодно - он ведь меньше мне платит.
Архип молча смотрел в темноту, на спящую вольную степь, на спокойную широкую реку.
- Так то ж помещик, - в раздумье сказал он, - а Остапенко и другие чем виноваты?
Фома приподнялся, посмотрел удивленно.
- Виноваты? Ничем! Только какие они люди? На людей они не похожи, за себя постоять не умеют! - Он с минуту подумал, потом совсем другим голосом произнес: - Вот в сказках - люди! Один богатырь семиголовое чудовище изрубил, потом на том месте из камней гору сложил, чтобы не ожило чудовище. Говорят, далеко где-то и теперь есть та гора, «Семиглавой» зовется. Ты вот походишь с обозом, тоже сказки больше людей полюбишь.
Архип отрицательно покачал головой.
- Люди хорошие, только несчастных много, им помогать надо. А я ведь с вами до Киева. Там, как расчет получу, в Петербург пойду, в академию, учиться.
- Ты вольный? - с тоской и завистью спросил Фома.
Архип кивнул. Ему стало жаль этого одинокого мечтательного хлопца, которому весь век и в холод и в зной ходить по чумацкому тракту, понукая ленивых волов. А дальше и податься некуда.
Со следующего утра, переправившись через реку, Архип и Фома шли вместе. Будто и время летело быстрее и дорога казалась короче. Сдружились они.
В Киеве, когда обоз подошел к высокому каменному сараю и тюки были уложены под его угрюмыми сводами, чумаки получили расчет. Не замедлив, они отправились в ближайший шинок отпраздновать конец благополучного пути.
Куинджи распрощался со всеми, кроме Фомы, который куда-то исчез. Уже уходя из обоза, Архип встретил его за сараем - Фома запыхавшись бежал навстречу. В руках он держал подовую пшеничную булку.
- Только попробуй откажись, - сказал он насмешливо-весело.
Архип смутился.
- Зачем ты?
Фома замахал руками.
- Тебе ведь дальше идти одному.
Куинджи вынул тетрадку с крепкими корками и протянул:
- Возьми на память мои малюнки.
Фома с застенчивой улыбкой перелистал тетрадь: на первой странице ветряк на пригорке махал своими крыльями, будто стремясь улететь; дальше был берег реки и хата, потом степь; перевернув еще, он увидел нарисованного Архипом вола и с волнением сказал:
- Это ведь ты моего...
Куинджи вышел из города по северной дороге. Еще много раз пришлось ему ночевать у чумацких костров. Вечерами любил он слушать плавные, задумчивые и бесконечные, как дорога, песни чумаков. В них была удаль, и сила, и великая тоска народа, лишенного воли.
Постепенно менялась природа. Не было больше белых акаций, каштанов, малороссийских садочков и праздничных беленых хат. Русские деревни выглядели угрюмыми и темными после станиц и хуторов Украины. Да и осень, такая теплая и мягкая на юге, в средней полосе давала себя знать. Небо заволокли тяжелые дождливые тучи, трудно было шагать по грязным, размокшим дорогам.
Неуютно было Архипу на этой земле.
Как-то под вечер, проходя по деревне, он был остановлен группой крестьян, расположившихся у старой избы.
- Эй, молодец! - окликнул Архипа высокий седой старик.
Куинджи подошел к ним.
- Должно, из дальних ты мест? Скажи, христа ради, может, ты слышал указ, будто царь волю дал барским крестьянам, да господа не отпускают?
Архип покачал головой.
- Поговаривает о свободе народ, только я такого не слышал указу, хоть и много прошел.
Он пригляделся к людям. Одни сидели на узлах, другие лежали тут же, на старых бревнах. Бабы держали грудных ребят.
- Чего вы сидите тут? - спросил Архип.
- Продали нас издалека, - угрюмо ответил широкоплечий мужик, сидевший до этого молча, - верст за сто сорок продали. Староста сказал, чтобы ждали, да, видно, про нас позабыл.
Начавшийся утром дождь продолжал моросить. Архип шел по обочине дороги, глядя себе под ноги. Душа разрывалась от горя за судьбу этих людей, кем-то проданных и забытых. При выходе из деревни он обернулся, но крестьян уже не было видно за поворотом деревенской улицы.
- Эх! - громко вздохнул Архип. - Что же это делается? ..
Не прошел он и пяти верст, как навстречу промчались отряды конных казаков. Куинджи смотрел им вслед: крепкие кони, широкие спины седоков, наготове нагайки... Видно, недаром чумаки говорили, что всюду поднимаются крестьянские бунты.
Нередко вечерами, шагая к ночлегу, Куинджи видел языки пожаров, обугленные помещичьи усадьбы.
- Волю крестьянам, волю! - слышалось во всех хуторах и станицах, в убогих деревнях русских губерний.
Куинджи все дальше идет на север, версту за верстой, от деревни к деревне. Вон телега завязла в грязи по оглобли. Баба не может справиться с лошадью; плачет маленькая девчонка, хватаясь за материнский подол.
Архип подходит к телеге. Он крепок и силен. Подналег плечом, лошадь рванулась и вытянула воз на косогор. Оглянулась женщина, благодарит. Девчонка перестала плакать, смотрит на Архипа с любопытством, а он махнул им рукой и быстро зашагал своей дорогой.
В Москве Куинджи не задержался, побоявшись опоздать к началу занятий в академии. Древняя столица поразила его своеобразной красотой. Тут легко уживался роскошный особняк, украшенный вычурной лепкой, рядом с покосившимся деревянным строением,
обросшим, как пень грибами, пристройками и флигелями.
В каждом квартале можно было увидеть церковь, часовню, а порой и собор, которые в это воскресное утро гудели, перекликаясь всеми своими колоколами.
Куинджи вспомнились слова чумака Остапенко: «Придешь в Москву, послушай, как зазвонят к обедне в колокола... Говорят, церквей там сорок сороков...»
Долго ходил Архип вокруг собора Василия Блаженного, любуясь яркими куполами, разноцветными витыми луковками, всем его видом - стройным и легким. Не утерпел, зарисовал...
Рассматривал он и кремль, восторгаясь его высокими красными башнями, стараясь припомнить скудные знания истории русского государства, полученные в уездном училище. «Подумать только, века стоит!»
Поразила Архипа и железная дорога, которую он увидел впервые. Громадное чудовище, пыхтя и посвистывая, свободно тянуло десяток домов на колесах. Вот это сила!
В Петербург Куинджи поехал по железной дороге. Поезд шел быстро. Архип стоял в вагоне третьего класса, прислонившись к оконной раме, и задумчиво смотрел вперед. Тянулись поля, березняк, мелькали деревни и городки. Чем дальше он ехал, тем холоднее становился воздух, бледнее краски природы.
Под самым Петербургом начался дождь. Мелкие капли, переливаясь одна в другую, косыми струйками стекали по стеклу.
Что ждет его там, в огромном незнакомом городе?
Исчезли последние деревья, мелькнул шлагбаум, полицейская будка, дома один за другим все больше и выше вытягивались в одну линию.
Прямо с вокзала Куинджи отправился разыскивать Академию художеств. По Невскому спешили люди. Сквозь серую сетку дождя выступали огромные мрачные здания.
Оглядываясь по сторонам, неловко натыкаясь на прохожих, он шел вперед, то и дело спрашивая дорогу. Голубовато-серые сумерки сглаживали контуры здания академии. Большой черной тенью возвышалось оно над Невой. В окнах тускло горели огни. Из парадного выходили люди и быстро исчезали в сырой полутьме.
Вот она, долгожданная академия, сколько трудов и сил потрачено лишь для того, чтобы добраться сюда! А впереди еще самое трудное - суметь поступить учиться!
Постояв на набережной, Куинджи пошел разыскивать жилье. Он свернул в узкий, как коридор, переулок и побрел по нему в надежде узнать у встречных, не сдается ли где-нибудь комната. Двух, трех прохожих он пропустил - не решился спросить. Следующим повстречался человек в студенческой шинели.
- Не знаете ли, где можно снять комнату?
В переулке было темно. Человек с трудом рассмотрел Куинджи, потом ответил:
- Не знаю. Да сегодня вам ничего не найти. Поздно, наклеек о сдаче комнат не видно, а хозяева не откроют дверей. Поздно, - еще раз повторил он, особенно звучно делая ударение на «о».
- Эт-то как же? - растерянно переспросил Архип.
- Не знаю, - улыбнулся прохожий, намереваясь пройти. Но ему стало жаль оставлять этого неуклюжего детину на всю ночь на произвол петербургских переулков. Сделав шаг, он оглянулся.
Приезжий взволнованно всматривался в ночную темноту незнакомого города.
- Идемте со мной, - сказал он; в его окающем голосе звучала неподдельная теплота.
Они прошли вместе несколько кварталов, свернули в темный, как колодец, грязный двор, прошли его насквозь до других ворот и снова вышли в переулок.
- Так быстрее, - пояснил Архипу спутник.
В следующем дворе через вход без дверей они прошли на крутую темную лестницу.
- Наверное, вам кажется, что я завел вас бог весть куда! - услышал Куинджи где-то впереди веселый голос. - Утром увидите - все очень просто, обычное жилище студентов.
Архипу стало как будто легче, а то он и впрямь усомнился в честности провожатого.
На лестнице было темно и пахло плесенью. На верхней площадке - Архип это понял, потрогав рукой перила, которые выше не поднимались, - открылась дверь. В глубине коридора стояла пожилая женщина со свечой в руках. Архип разглядел лицо, оно было морщинистым и добрым.
Свечу внесли в небольшую комнату, в которой была кровать, стол, две табуретки и полка книг.
- Ну, вот... - сказал человек, снимая свою долгополую шинель.
Архип увидел, что спутник, пожалуй, немного старше его, такого же роста, только слабее и тоньше. А глаза добрые, озорные.
- Сознайтесь, что испугались, когда мы поднимались по лестнице? - спросил он.
- Пожалуй, немного, - с запинкой ответил Куинджи.
- Давайте знакомиться. Меня зовут Антоном, студент естественного факультета Санкт-Петербургского университета, - в шутку рапортовал он, не переставая улыбаться.
- А я приехал в академию учиться, - смело сказал Архип.
Антон принес самовар, потом большой таз и ведро с водой.
- Мойся, - сказал он. - А можно на «ты»?
- А как же, конечно, - ответил Куинджи, неумело возясь над тазом.
Через полчаса умытый, причесанный, в чистой рубахе, Архип сидел за столом и пил горячий чай. Ему было удивительно тепло и уютно. Очень хотелось спать.
Антон снова ушел в коридор и, вернувшись, сказал:
- Хозяйка обещает освободить тебе комнату. Там жил художник.
У Куинджи заблестели глаза.
- А где он?
- Он умер от туберкулеза. - Лицо Антона сразу опечалилось, - видно, он хорошо знал своего бывшего соседа. - И талантливым был, да выбиться не мог, все бедствовал.
На следующее утро Куинджи снова бродил по набережной около академии. Несколько раз он нерешительно останавливался и наконец пошел к дверям.
Войдя в парадное, Куинджи огляделся: он стоял внизу, на большой круглой площадке, выше амфитеатром поднимались мраморные ступени, которые скрывались где-то вверху за поворотом.
Торжественная тишина наполняла здание. Прислушавшись, Архип пошел наверх, стараясь ступать осторожно. Молча встречали его античные боги. Сотню лет простояли они здесь - в вестибюле, на лестницах, в залах, строго охраняя искусство, чтобы не приблизился к нему простой, не отмеченный даром богов человек. Сколько пришлось им увидеть взлетов и падений, высоких порывов и разбитых надежд!
Архип почувствовал себя каким-то маленьким и ненужным среди дворцовой пышности академического искусства.
Глядя в прекрасные лица богов, Куинджи понял свое бессилие. Его опыт и знания были слишком малы, чтобы попасть в академию.
Как в трудные минуты раньше, так и теперь поднялось сопротивление, подобное страсти, - преодолеть!
Твердым шагом вышел Куинджи из высоких парадных дверей, уверенный в том, что вернется сюда.
Антон Никольский уговорил квартирную хозяйку обождать с уплатой за комнату, пока Куинджи не найдет подходящей работы. В маленькой каморке под крышей, половину которой занимала неуклюжая, давно не беленная печка, Архип чувствовал себя хорошо. Правда, из большого полукруглого окна ничего не было видно, кроме стены соседнего дома да тусклого серого неба. Прямо от подоконника начиналась пологая крыша соседнего дома, по которой прыгали нахохленные воробьи.
В наследство от прежнего жильца, одинокого, забытого художника, достался Архипу настоящий мольберт и несколько баночек высохшей краски. Антон часто забегал к Куинджи, заботливо давая наставления. Он был всегда подтянутым и бодрым.
- Ты, Архип, на одном кипятке не сиди, обязательно ходи обедать. Тут за углом есть кухмистерская. На барках, на Большой Невке кормят еще дешевле. Там едят поденные рабочие, грузчики и моряки. По всем линиям Васильевского острова, на чердаках и в подвалах, обитает наш брат - студенты. Почти все, как я грешный, пробиваются уроками, перепиской актерских ролей, копировкой и ретушерством.
Выходя утром из дому, Куинджи наблюдал, как в любую погоду разбегались студенты на лекции или по делам, далеко за пределы Васильевского острова, к вечеру они возвращались обратно, торопясь в дешевую кухмистерскую.
Когда нашлась постоянная работа в фотографии, Архип занялся подготовкой в академию. Вечерами он рисовал, копировал рисунки с гипса, работал упорно и долго, но времени на учебу оставалось мало, - он слишком медленно подвигался вперед.
Изредка посещая академию, он понял, что знание форм человеческого тела и чистота штриха были основными требованиями для поступающих туда хотя бы вольнослушателями в вечерние классы. Рисунки небольших гипсовых фигур выходили у Архипа грубовато и примитивно. Форма ему не давалась. При всем старании он не в силах был хорошо передать основное в натуре - ее истинную форму и материал.
Куинджи неудержимо тянуло к масляным краскам, к простому пейзажу с его пространством, светом и глубиной.
Жизнь столицы, такая новая и непонятная вначале, больше не пугала его. Утром и вечером, делая длинные переходы от квартиры до фотографии и обратно, Архип наблюдал нищенскую жизнь окраин в самое жестокое время года - зимой, когда каждая кацавейка и рваный шарф на согнутом, промерзшем человеке кричали о его бедственном положении... Барски нарядным был только Невский проспект и прилегающие к нему улицы, где Архипу почти не приходилось бывать.
Длинная северная зима тянулась для Куинджи бесконечно, но однажды он, наконец, увидел, что серое небо поголубело, воробьи на соседней крыше запрыгали веселее обычного.
В воскресный день рано вставать не хотелось. В комнате не топлено, сыро.
Архип потянулся с удовольствием, прислушался: «Что за звон?» В единый голос сливались звуки всех колоколов. Казалось, что сам Петербург гудит торжественно и напряженно.
- Антон, ты спишь? - постучал Куинджи в соседнюю комнату.
- Нет, - послышалось через тонкую перегородку. - Одевайся, идем узнаем, что так благовестят.
Выйдя из ворот, они направились к ближайшему собору и, еще не дойдя до него, узнали причину трезвона: во всех церквах читался царский манифест: «Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости».
Архип схватил Никольского за руку, чтобы бежать скорее к собору и самим услышать радостную весть. Сразу вспомнилось лицо и голос Фомы, когда он спросил с тоской: «Ты вольный?»
Антон не двигался с места. Он продолжал расспрашивать прохожего чиновника, который только что сказал о манифесте:
- Как? С землей?
- За выкуп-с.
- За выкуп... - вытянулось у Антона лицо.
- Но ты подумай, - тормошил его Куинджи, - подумай, ведь теперь народ не будут сечь и продавать. Вспомнилась другая сцена, виденная в дороге: «Продали нас, да, видно, забыли».
- А выкупить землю оии не смогут! - оказал Антон.
- Выкупить? Почему? Заработают, - неуверенно возразил Куинджи.
Антон зло усмехнулся. И в этой усмешке было что-то скрытое, не досказанное им... Они шли дальше, молчали. Архипу стало досадно, что его друг так холодно воспринимает радостную весть об освобождении крестьян. Ведь сам Антон был сыном крепостного. Его отец, Егор Никольский, умолил одного вольноотпущенного музыканта выкупить Антошку, когда тому было пять лет. Целью жизни Егора было увидеть сына свободным. Антона отпустили на волю, и тот же музыкант спустя два года пристроил его в городское училище. А отец так и умер крепостным.
Архип знал сокровенную мечту Никольского - выкупить мать и сестру. И вдруг... освобождение крестьян, казалось, не обрадовало Антона.
Куинджи снова потянул его за рукав.
- Но ведь мать у тебя теперь свободна! Антон покачал головой.
- Она больна и, наверное, не встанет. Поздно...
- А сестра?
- Ей с мужем не выбраться из кабалы. Вот если б с землею...
Они возвращались домой. Радостное настроение у Архипа прошло. После разговора с другом осталось ощущение какого-то обмана, в котором Архип не мог до конца разобраться.
Антон оказался прав: в народе пьяная радость первых дней сменилась недоумением и тревогой, потом возмущением - крестьянам дали волю, но не дали земли.
Как-то вечером Никольский сказал Архипу, что во многих губерниях поднимаются волнения, крестьяне думают, что настоящая воля осталась скрытой, будто ее незаконно утаивают помещики.
Куинджи и сам не однажды видел, как мимо окон проходили войска. Вот и вчера хозяин фотографии шепнул, показывая на солдат в походной форме:
- Это, наверное, крестьян усмирять, в деревнях опять волнения...
Снова где-то вдали зазвучала солдатская песня, сердце сжалось, но даже вздохнуть оказалось нельзя: в мягком кресле против фотографического аппарата сидел высокий полицейский чин и, уставившись прямо вперед, снисходительно-надменно улыбался.
Архип продолжал готовиться в академию. Постепенно он стал понимать, что в русском изобразительном искусстве существуют два различных направления. Произведения первого служат для украшения дворцов. Они далеки от представления Архипа о вдохновенном творчестве. Боги, спустившиеся с Олимпа, не волновали его души. При всем поклонении искусству, Куинджи не мог восторгаться даже шедеврами русского академизма.
Подолгу всматриваясь в полотно, он оставался неудовлетворенным, хотя и понимал, что для него это недосягаемо по мастерству. Картинам классической школы Архип не хотел подражать, в них не хватало главного - простой и искренней правды, в них не было души.
Отходя от картины он шептал:
- Не понимаю, где они такое видели! Этакого в жизни не встретишь!
В свободное время он часто бродил по выставкам и музеям, стараясь хоть издали, со стороны приобщиться к искусству. Куинджи особенно нравилось бывать на выставках вместе с Антоном. Он тоже любил искусство и знал его лучше Архипа. Замечания Никольского были метки, всегда интересны.
Так однажды они рассматривали картину «Купающиеся итальянки». Антон сказал:
- Модный придворный художник, показное изящество и никакой мысли! Такое совершенное мастерство исполнения истрачено на безделушку!
- Для бар эт-то, - с досадой проговорил Архип.
- Для бар-то для бар, ты верно сказал, - улыбнулся Антон. - А все-таки у этих художников из академии есть чему поучиться. Посмотри, как натурально выписаны тела. Живописцам этим не хватает главного - идеи, вот и получаются этакие девицы, созданные для любования...
- Вот ты говоришь идеи, а меня ведь только к пейзажам тянет. Понимаешь, все время думаю, как написать настоящий.
- А разве в пейзаже не должно быть идеи? Нарисуй ты нашу бедную деревеньку, передай природу так, чтобы картина будила в человеке большие мысли, хорошие чувства, - вот тебе и идея. Или нарисуй дали наши русские, широкие, чтобы душе просторно, вольно было. Разве не будет здесь мысли большой? ..
Из представителей старой школы Куинджи любил только Айвазовского. Однажды, увидев на выставке его новые картины, Архип пришел в восторг - пахнуло чем-то далеким, родным.
- Это же здорово! - заговорил он со случайным соседом, стоявшим у картины. - Это живое море, сама природа...
Куинджи взглянул на окна, за которыми дремал молочно-серый петербургский день: «Вот бы сюда солнца из Феодосии, - ожили бы тогда и заиграли волны, как в галерее Ивана Константиновича».
Только теперь Куинджи по-настоящему понял талант Айвазовского, и полудетское преклонение постепенно перешло в осознанную оценку и уважение. Тем более, что в Петербурге его картины были единственными, воспевающими солнечную природу российского юга.
Картины второго направления, которых на выставках было значительно меньше, ближе подходили к окружающей жизни.
С любопытством рассматривал Архип широкие панорамы Владимира Орловского, простые знакомые места, написанные пейзажистом Михаилам Константиновичем Клодтом: то стройные стволы осин, то в полной силе дубовая роща, то осенняя равнина с размытой дождями дорогой. Как-то неожиданно и ново было появление картин молодого профессора Шишкина, где деревья, пеньки и трава с любовью списаны с живой натуры. Часто любовался Куинджи серебристо-пепельными тонами пейзажей Лагорио.
Все чаще стали появляться на выставках жанровые картины - сцены из русской действительности. Это были небольшие полотна. Столько в них вложено чувства, а зачастую печальной правды, что Архипу начинало казаться, будто сам он наблюдал эти сцены,
шагая по бесконечным дорогам просторной Российской империи.
Куинджи примечал, что у этих жанровых картин, передающих подлинную жизнь народа, всегда останавливалось много посетителей.
За время пребывания Куинджи в Петербурге Антон Никольский уже окончил естественный факультет университета, но остался в городе слушать курс медицины: он решил ехать в деревню врачом.
Неожиданно Антона арестовали.
Жандармы явились ночью, прошли по коридору, отчаянно топая. Хозяйка стояла в дверях комнаты Антона. Во время обыска она тихонько причитала.
- Хороший был жилец, душевный. И за что забираете? .. Я на соседа его, пьяницу, сколько квартальному жаловалась, он только отмахнется и все тут!
Архип попытался пробраться в комнату.
- За что? - спросил он жандармского чиновника, который рылся в бумагах Антона.
- За проступки противу царя и отечества, - посмотрев исподлобья, ответил тот. - А ты тут не стой, молодой человек, и тобой поинтересоваться не мешает.
- Несправедливо! - возмутился Куинджи.
- Приказано выйти! - крикнул на него жандарм. Архип хотел подать Никольскому руку, но ему не позволили.
На пороге Куинджи еще оглянулся: Антон запомнился ему спокойным, подтянутым, сдержанным. Он был совсем не таким, как в первый вечер, когда привел Куинджи ночевать. Никольский вырос, возмужал, обычно добрые с хитринкой глаза смотрели на жандармов с откровенной ненавистью.
Когда его увели, во всей квартире стало как-то холодно и пусто. Хозяйка долго всхлипывала в своем углу, а Куинджи до рассвета не мог уснуть, догадываясь, в чем обвинили Антона.
Совсем недавно, этой же весной 1864 года, когда Архип случайно зашел к нему в комнату, Антон пытался спрятать какую-то вещь неопределенной формы, обернутую в тонкую бумагу. На следующее утро, очень рано, Антона уже не было дома. Комната была открыта, и на полу виднелось что-то яркое, красное. Куинджи нагнулся и подобрал еще неувядшие лепестки розы. Как было не удивиться: у бедного студента в комнате свежие розы! Такие цветы Архипу доводилось встречать только в оранжереях у Айвазовского. Вечером Куинджи упрекнул Антона.
- Жениться, что ли, собрался? А от меня в секрете держишь!
Такого обвинения Антон не ожидал.
- Жениться? Я?
- Может быть, я? - не унимался Куинджи. - Может, это я цветы купил для невесты?
Антон рассмеялся, потом лицо его стало серьезным, даже печальным.
- Нет, Архип, я никогда не женюсь. Женитьба мешает большому делу. - И, сделав повелительный жест, чтобы Куинджи его не перебивал, он продолжал: - Я только сейчас хотел тебе рассказать, какое великое злодейство учинено самодержавием. Сегодня на Мытнинской площади устроили гражданскую казнь великому русскому человеку - Николаю Гавриловичу Чернышевскому. Это был гнусный спектакль, опозоривший всю Россию... Самодержавие казнило разум!
У Антона от волнения и злобы потемнело лицо. Он замолчал, потом продолжал уже другим, чуть торжественным, тоном:
- Но за это воздастся! Сегодня многие люди в душе поклялись продолжать его дело, начать настоящее, понимаешь, настоящее освобождение России!
Куинджи онемел от этой неожиданной страстной, взволнованной речи. Поставив себе цель - достичь возможного предела в искусстве, Архип мало интересовался политикой. Ему казалось, что существующее неизменно, что так и было с библейских времен. А дальше? Кто его знает! Может, когда и будет народу полегче!
И вдруг протест, взволнованный, осознанный и смелый! Подумав немного, Куинджи спросил:
- А букет?
Антон улыбнулся.
- Букет был куплен в петергофских теплицах на собранные деньги. Мы бросили его к ногам Николая Гавриловича. Ты думаешь, легко было кинуть из толпы и не промахнуться? Вот жандармы-то злились! А народу было! Знаешь, ведь Чернышевского два года держали в каземате Петропавловской крепости. Его привезли на площадь под конвоем, в жандармской карете, поставили на коленях на помост. Над головой сломали шпагу, в знак лишения прав, потом привязали цепями к позорному столбу.
Архип вспомнил, как за несколько дней до этого Антон и его друзья на пустыре за домом бросали камешки, - кто дальше. Тогда он упрекнул их в непростительном ребячестве. Теперь-то он понял, зачем они это делали.
До поздней ночи рассказывал Антон о Чернышевском, и в эти тяжелые дни, когда Куинджи, после ареста Никольского, остался один, ему особенно четко вспомнились слова Чернышевского об искусстве.
Антон пробовал привлечь Архипа к изучению политических и философских вопросов, но тот, сочувствуя и разделяя его взгляды, все же целиком был захвачен только искусством. Поняв это, Никольский приложил все усилия, чтобы растолковать ему магистерскую диссертацию Чернышевского: «Эстетическое отношение искусства к действительности».
В четких формулировках научного трактата, которые так ясно излагал Антон, Куинджи находил подтверждение своим смутным мыслям о целях и назначении искусства.
«Прекрасное есть жизнь» - как трудно проложить дорогу в искусстве этой простой и ясной мысли. Куинджи был благодарен Антону за это открытие. «Надо, чтоб жизнь, настоящая жизнь, отражалась в искусстве,- думал он, ворочаясь до утра в кровати..- Ее надо суметь передать. Но как? Спросить-то ведь не у кого. И Антона нет. За что он боролся? Где он сейчас? В предварительном заключении или в страшных казематах Петропавловской крепости?»
Несколько дней спустя Куинджи встретил на улице знакомого студента, хотел у него узнать о судьбе Никольского, но тот ничего не знал.
Уже попрощавшись, Архип вдруг потянул его за рукав и тихо сказал:
- Не сможете ли вы мне что-нибудь достать из сочинений... - он невольно замялся, - по искусству, понимаете?
Тот молча кивнул.
Не прошло и недели, как у Архипа в руках, правда всего на два дня, оказалась знаменитая диссертация. Он читал ее торопясь, стараясь побольше запомнить, даже успел сделать несколько выписок из труда Чернышевского: «...Искусство только напоминает нам своими воспроизведениями о том, что интересно для нас в жизни, и старается до некоторой степени познакомить нас с теми интересными сторонами жизни, которых не имели мы случая испытать или наблюдать в действительности».
«Воспроизведение жизни - общий характеристический признак искусства, составляющий сущность его; часто произведения искусства имеют и другое значение - объяснение жизни; часто - имеют они и значение приговора о явлениях жизии».
Эти мысли Чернышевского взволновали Куинджи. Ночью он не мог заснуть, вскочил, зажег свечу и снова перечитал отмеченные им места.
«Какие замечательные правдивые слова, как жалко, что нельзя оставить книгу у себя! А все не спишешь... Впрочем, зачем их списывать, они запомнятся мне навсегда. И я ведь об этом думал... «Прекрасное есть жизнь». Искусство должно «объяснять ее»... В этом будет смысл и моего творчества».
Искусство является уникальным явлением в жизни общества. Приобщаясь к искусству, ребенок учится смотреть на мир совсем другими глазами, учится видеть и беречь его красоту.
Роль народного искусства и традиционных народных промыслов в воспитании детей огромна. Помимо эстетического аспекта, народные промыслы обучают ребенка многим навыкам.
Ознакомление ребенка с живописью будет невозможно без проведения краткого экскурса в основные ее виды и жанры, к которым относятся портрет, пейзаж, натюрморт, интерьер.
Основная цель приобщения детей к искусству – это развитие их эстетического восприятия. У детей возникает интерес и формируется понимание прекрасного, развивается воображение.
Как научить ребенка рисованию? Готовых рецептов в данном случае нет и быть не может. Обучение рисованию – это не менее творческий процесс, чем само изобразительное искусство. Для каждого ребенка, для каждой группы необходимо найти индивидуальный подход. Есть лишь некоторые общие рекомендации, выполнение которых поможет облегчить задачу педагога.
Для занятий с детьми младшего возраста, которые еще только начинают учиться рисовать, лучше всего использовать нетоксичные водорастворимые краски – акварельные и гуашь. Преимущества этих красок очевидны – для работы с ними используется вода, они легко отстирываются от одежды, и, самое главное, не вызывают аллергии и пищевых отравлений.
Психологам и педагогам давно известно, что работа руками и пальцами развивает у детей мелкую моторику, стимулирует активность тех участков головного мозга, которые отвечают за внимание, память, речь. Одним из вариантов такого полезного детского творчества является оригами – создание различных фигурок из бумаги. Для этого нужны лишь бумага и ножницы
Очень важно, чтобы родители осознавали свою роль в формировании эстетических представлений ребенка, стимулировали его познавательную и творческую активность.
Для детского творчества используются два основных материала – глина и пластилин. Каждый из них имеет свои особенности в работе, преимущества и недостатки.
Плетение из бисера – это не только способ занять свободное время ребенка продуктивной деятельностью, но и возможность изготовить своими руками интересные украшения и сувениры.
Скульптура развивает пространственное мышление, учит составлять композиции. Рекомендуется обращать внимание детей на мелкие детали, важные для понимания сюжета.
Макраме уходит своими корнями в древнейшую историю, в тот период, когда широко использовалась узелковая грамота. Сегодня макраме выполняет декоративную функцию.
Плетение из проволоки стимулирует работу пальцев рук и развивает у ребенка мелкую моторику, которая в свою очередь стимулирует множество процессов в коре головного мозга.
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +