Куинджи получил пригласительный билет на выставку недавно образовавшейся в Петербурге художественной группы «Мир искусства», организатором которой был делец, балетоман, музыкант, поклонник всех и всяческих течений в западном искусстве Сергей Дягилев.
Пригласительный билет был отпечатан на дорогой сиреневой бумаге с золотым обрезом. В тексте словно ненароком оговаривалось, что приглашают таким образом только самых почетных и уважаемых представителей петербургского общества.
Архип Иванович брезгливо бросил билет на стол. Вере Леонтьевне, передавшей ему приглашение, не понравился этот размашистый жест.
- Ведь тебя не забыли пригласить, решили уважить как известного художника. Значит, они тебя ценят.
- Ценят? - переспросил недовольно Куинджи. - Нет, заискивают. У меня после этого приглашения такое противное чувство, будто мне взятку дали, чтобы я потом похвалил их в благодарность за этот билет! Взяток я в жизни не брал и хвалить их не буду, ни за что! На выставку пойду как простой зритель, без приглашения. Нарочно пойду, чтобы правду в глаза им сказать!
Куинджи не терпел модных веяний в искусстве. Возмущение новым, непонятным ему творчеством отнюдь не было боязнью уступить дорогу молодым или желанием сохранить свои позиции. Новая художественная школа пришла извне, проникла в русское искусство из западноевропейских салонов вместе с проповедью крайнего индивидуализма. И это новое - декадентское направление в искусстве было далеко и непонятно всем, кто любил Россию.
Вступая в открытую борьбу с художниками-декадентами, Архип Иванович не хотел уступить ни одного из завоеваний передвижников. Художественную группу «Мир искусства» и их журнал он возненавидел, как только мог. Для него это были враги, враги непримиримые и - как самый худший из видов врагов - опасные не в открытом бою, - нет, там у них не всегда хватало силы и мужества противостоять великим реалистам. Куинджи считал, что вредны и опасны они были даже и не тем, что выставляли много плохих, а подчас нелепых полотен, - они были страшны своей теорией, как яд проникающей в душу художников в часы сомнений, вытравляя из них все живое, своим неверием в лучшие общественные идеалы. Они призывали любоваться только собой, передавать на полотне только свои личные впечатления, какими бы незначительными и пустыми они ни были. Их девиз: «Искусство ради искусства».
Все это было противоположностью убеждениям и благородному горению лучших передвижников.
Куинджи пришел не к открытию выставки «Мира искусства», как его приглашали, а несколько дней спустя; покупая билет, он и тут, не утерпев, заметил:
- Видно, всему городу разослали приглашения, никто билетов не покупает!
С тревогой и неприязнью заходил он в давно знакомые залы Академии художеств: «Надо полагать, что передовых идей в картинах не сыщешь, а то бы в Императорскую Академию ие пустили, как это часто бывало с передвижными выставками».
Вот они, высокие залы академии, большие окна, закругленные сверху, величие и парадность восемнадцатого века. Вспомнилось, как впервые пришел он сюда лет сорок назад неопытным юношей, полным надежд и стремлений, но не был допущен. Потом он явился в академию как победитель, как реформатор и учитель молодого поколения художников и снова был изгнан. Но в своих убеждениях он остался тверд и непреклонен. Никаких ухищрений, никакой фальши он не терпел. Правда жизни, народность в искусстве -
вот что было его девизом, за него он боролся и будет бороться. Сейчас, в этом стане врагов, куда он снова пришел, он покажет себя ярым, непримиримым противником. Он заранее знал, что будет возмущен этим фальшивым, безжизненным, модным искусством.
- Так и есть, - проворчал он при входе, посмотрев на афишу, - собрали каких-то Бакстов, Боткиных и Бенуа, которые и знамениты только своими выкрутасами.
Весь выставочный зал был поделен перегородками на небольшие ячейки, в которых развешаны картины, этюды, эскизы. Такое разделение зала подчеркивало замкнутость выставки, ее салонность: негде развернуться, посмотреть картину на расстоянии, оценить сравнением.
Архипу Ивановичу было трудно сосредоточить свое внимание на произведениях живописи. На столиках, на подставках стояли горшки с цветами, привезенные из теплиц. На других подставках красовались изогнутые графинчики из глины, какая-то утварь неизвестного происхождения и назначения.
В следующем зале расположилась выставка резной стилизованной мебели, гобеленов и драпировок.
- Что эт-то, - спросил недоуменно Куинджи, - выставка картин или мебельная лавка в Гостином дворе?
За плечом он услышал приглушенный смешок. Обернувшись, Архип Иванович увидел сочувственную улыбку пожилого человека.
- Цветы, изволите видеть, поставлены тут для очищения воздуха, чтобы гнилью не так несло!
Куинджи присмотрелся к публике: несколько торопливых, все отрицающих, явно случайных посетителей. Они проходили мимо всех экспонатов, даже не остановились. Другие - «свои», очевидно, - медленно двигались от перегородки к перегородке, восклицали, ахали, умилялись. Общая черта объединяла их всех: холодность, безразличие, безжизненность в глазах, в движениях, даже в восторгах.
Художнику показалось, что все это какие-то обветшавшие, но когда-то именитые господа. Куинджи подумал с горечью: «Такие люди сбивают с пути талантливую молодежь, обманывают фальшивыми теориями, противопоставляют искусство жизни».
Ощущение лживости и пустоты усилилось, когда художник стал внимательнее рассматривать картины. Настоящих картин на выставке не было. На стендах висели этюды, недописанные наброски, эскизы декораций к каким-то фантастическим постановкам. Архипа Ивановича поразило отсутствие натуры, естественности. Все преувеличенно, расплывчато, неумело.
Он остановился перед портретом двух женщин и тщетно пытался вникнуть в суть. Они изображались длинными, худыми, с распущенными волосами, лица их были плоски и неровны, как отражения в плещущейся воде. Такое ощущение подчеркивалось и тонами: мутными, сероватыми, грязными.
Рядом с ними висело изображение арлекина. Он был в ярком клетчатом костюме, но совсем плоский, будто вырезанный из картона.
«Эт-то что же - насмешка над публикой или бред сумасшедших?» - и тут же он услышал пояснения к этим картинам:
- Мы хотим показать то, чего никогда не было и не будет, хотим пополнить ощущения изысканной души, заблудившейся в ужасах жизни.
Куинджи раздраженно фыркнул и, обернувшись, увидел низенького вертлявого человека, картинно рисовавшегося перед дамой в дорогих мехах. Архип Иванович постарался поскорее отойти, но из-за другой перегородки он услышал такой же бред:
- Мы поколение, жаждущее красоты. Мы ищем ее повсюду - в добре и зле. Мы каждый в себе носим свою красоту. Этот год, уже нового, двадцатого века, знаменателен для нашего нового искусства. Художники прошлого не оставят следа. Будет жить красота вечная, красота нетленная, грезы души и призрак фантазии.
Больше Куинджи терпеть не мог. Стремительно войдя за перегородку, он чуть не столкнулся с говорившим. Это был человек неопределенных лет. На нем была пара сиреневато-серого цвета, яркий цветок в петлице. Жидкие волосы на лысеющей голове как-то неестественно блестели, намазанные новейшим парижским снадобьем.
Увидев Куинджи, он воскликнул:
- О! - изысканно наклоняясь ему навстречу, и губы сложились в слащавую улыбку. - Привет, привет знаменитому художнику!
- Эт-то, послушайте-ка, господин, жаждущий красоты! - почти закричал Архип Иванович, наступая. - Что за чушь вы здесь несете? О каком новом искусстве проповедуете? Эт-то что же? Будто реалистическое искусство, передвижники, по-вашему, устарели? А Репин, а Ярошенко, а Верещагин? Нас всех вы, видно, похоронили! Ложь! Сумасшедший дом! Наше русское искусство будет жить вечно, потому что это настоящее искусство, а у вас мазня, выкрутасы, никому они не нужны! - Куинджи задыхался от возмущения, кулаки его напряглись, того и гляди, прижмет к стене и поколотит эту тощую сиреневую фигуру.
Дама в мехах испуганно прошептала:
- Уйдемте, это безумец!
Вокруг начала собираться толпа. Одни глядели с любопытством, радуясь бесплатному зрелищу, другие смотрели на этого представительного старика с почтением и явным сочувствием: «Чаще бы им правду в глаза говорили!»
Высокий, скромно одетый посетитель в очках поклонился художнику и с удовольствием сказал:
- Так им и надо, господин Куинджи! Может, впредь постесняются выставлять такую мазню!
Архип Иванович, поняв, что может начаться скандал, повернулся, махнул рукой и направился к выходу.
В соседнем зале, взглянув на стенды, он вздрогнул, кольнуло сердце, - целая стенка была завешана работами Рериха.
Куинджи растерялся: «Как же не удержал его? Зачем тратил зря время? Вкладывал душу! Хорошо, что хоть Рерих, а не самые любимые: не Богаевский, не Химона, не Рылов!» Он не мог согласиться с мыслью, что его ученик - и вдруг декадент!
Навстречу ему шел Рерих. Увидев возмущенное и взюолнованное лицо профессора, он нерешительно стал оправдываться:
- Архип Иванович! Эта выставка всего лишь коммерческое объединение по сбыту картин!
Куинджи гневно отстранил протянутую им руку.
- Объединение для обмана публики, для проповеди лжи и бредовых идей о грезах и призраках! - прохрипел он, задыхаясь, и прошел мимо, больше не взглянув на своего бывшего ученика.
Вдруг что-то знакомое донеслось до слуха, он сначала услышал, потом увидел Владимира Васильевича Стасова. Громогласный, седобородый, могучий, как глыба гранита, стоял он в последнем перед выходом зале и зло, возмущенно кричал на жалкую кучку людей. Среди них Куинджи увидел издателя и коммерсанта Дягилева, который почему-то всегда представлялся ему в позе лакея с салфеткой: «Чего угодно-с?» За ним стоял и быстро перебирал своими кривыми ручками Александр Бенуа, теоретик и вдохновитель декадентского журнала «Мир искусства», дальше будто прятался от стасовских слов ничем не примечательный Бакст.
И не они, устроители выставки, а возмущенный Стасов был хозяином положения.
- Это не художники, а пачкуны! - раздавался его раскатистый бас. Повелительный взмах руки обращался к картинам. - Пачкуны могут плевать, если им угодно, вместе со всякими декадентами на наше искусство, которое всегда брало одну и ту же ноту правды и реализма с Пушкиным, Грибоедовым, Гоголем, Тургеневым, Островским, - Стасов передохнул и весомо добавил: - и, наконец, Львом Толстым. Они могут плевать, если им угодно, но от этого дело ни на йоту не переменится. И мы, русские, все-таки останемся верными сторонниками и поклонниками того, что русский талант и гений создал не мало великого и несокрушимого - картины Репина, Верещагина, Куинджи, Маковского, Сурикова, Шишкина и лучших их товарищей!
Он окинул всех орлиным оком, презрительно сморщился.
- А тут все неважно: как скудно, как робко, как ограниченно! Все это, - Стасов еще обмахнул выставку одним жестом, - глуповато по содержанию, плоховато по исполнению!
Ни на кого не глядя, он вышел из зала. Публика задвигалась в волнении. Многие не знали, что им делать - аплодировать или молчать. Раздалось несколько робких хлопков, но декаденты зашикали, зашипели.
Куинджи догнал Стасова на парадной лестнице.
- Владимир Васильевич, я счастлив, что слышал вашу защиту искусства, а то хоть в петлю!
Стасов пожал ему руку.
- И вы смотрели эту мазню! Самое скверное в декадентском деле то, что эта компания часто пачкает и марает совращенных ею художников и стягивает их с высоты в болото!
- Я, знаете, эт-то взбунтовался сейчас, накричал на них, не утерпел...
- Мне уж сказали, - сочувственно улыбнулся Стасов, - так им и надо! Рад я, что вы попрежнему неистовы!
Он взял Куинджи под руку, и они вместе вышли из здания академии и направились по набережной Невы к мосту: разные внешне до противоположности, единые общими мыслями.
На Невском, недалеко от Публичной библиотеки, где чуть ли не половину века работал Стасов во имя русской культуры, облегчая труд многим художникам и композиторам в подборе тем и исторических материалов для своих произведений, Владимир Васильевич остановился.
- Простите, Архип Иванович, одну минуту, журналы свежие продают, - заговорил он, поглядывая через головы прохожих в газетный киоск.
Продавец, такой же старик, как Стасов, с особым почтением подал ему журнал. Владимир Васильевич на ходу перелистал страницы, остановился, захохотав.
- Нет, вы посмотрите, Архип Иванович, ну и молодец же Щербов!
- Щербов? - Куинджи насторожился. Лет двадцать назад он боялся отточенного карандаша прославленного карикатуриста, который не раз создавал шуточные композиции, изображая Куинджи изобретателем «солнечных» и «лунных» красок.
Стасов протянул ему открытый журнал. Карикатура изображала Дягилева, посаженного на кол. Вместо настоящего кола Щербов посадил его на шпиль Академии художеств, одетого в балетный костюм.
- Вот здорово! - засмеялся Куинджи. Он больше не помнил обид, нанесенных карикатуристом. Архипу Ивановичу хотелось остановиться на перекрестке и всем показывать, как замечательно изображен провал декадентов.
Вернувшись домой, Куинджи долго не мог успокоиться. Он сидел в своей мастерской и думал, что предпринять, чтоб удержать своих учеников от ложного шага, чтобы они не погнались за модой, не приняли фальшь за правду.
Под вечер пришел Никольский. Он часто теперь заходил, и Архип Иванович всегда с нетерпением ждал его прихода.
- Понимаешь, я был сегодня на выставке у декадентов. До сих пор не могу успокоиться. Только и радости, что Стасов разбил их. Те не знали, куда деваться!
Никольский внимательно слушал.
- Там один проповедник философствовал, я его знаю. Несколько лет назад мы с ним столкнулись, он до сих пор помнит - не здоровается! «Вы, говорит, импрессионист». Ты понимаешь, Антон, каким словом меня назвал! Я ему отвечаю: я, де, не знаю, что это значит. Он тужится, объясняет: «Перевод с французского, значит «впечатление», - ваши картины были не
суть воспроизведение действительности, а первое впечатление, не так, как есть, а как могло показаться художнику». Я тогда рассердился и говорю: «Вы натуры никогда не видали! Жалко мне денег вам на билет. Займите у кого-нибудь да поезжайте на Украину, посмотрите, так ли? Там убедитесь, откуда мои картины!» А теперь, говорят, Бенуа везде проповедует, будто я тогда только художником стал, когда побывал в Париже, будто там и писать научился, а не в России. Как тебе это нравится?
Архип Иванович говорил обиженно, со всей горечью, - только ему, Антону, и можно излить свою душу, он все поймет, а в суждениях будет прав, как бывало раньше.
Никольский долго молчал, на лбу, поперек, пролегла глубокая складка. Он совсем не походил на прежнего Антона, студента, но что-то близкое, понятное, почти родное слышалось в его голосе:
- Ты понимаешь, декаденты выражают мысли отжившего мира, они боятся правды, правда против них.
Куинджи кивнул.
- Вот-вот, верно. Я давно замечал, что Рерих не хочет писать натуру, он боится, что не сумеет ее написать!
Антон усмехнулся.
- Нет, немножко не так. Хотя и отсутствие мастерства тоже является одним из признаков разложения искусства. Тут дело глубже! Раньше мы боролись за народ в одиночку, нас ссылали и вешали, а теперь нас много и нас боятся... - Антон понизил голос: - Понимаешь, сам народ - фабричные, мастеровые начинают заявлять свои права на жизнь. И они ее завоюют. Для них, для тех, кто по-настоящему трудится, будет все на земле, в том числе и искусство. А эти, декаденты и прочие, совершенно чужды народу, их выкрутасы в живописи направлены на то, чтобы отвлечь от показа настоящей жизни, от правды жизни. Эти декаденты боятся за свое будущее, им кажется, что наступит конец мира, потому они и беснуются. Наоборот - будет только начало. Большое, великое!
Куинджи смотрел на Антона внимательно, слушал его с большим интересом: опять его друг говорил что-то непонятное, явно запретное...
- Ты такой же непоколебимый, - сказал он. - Помнишь, как рассказывал мне о Чернышевском?
Антон снова чуть печально улыбнулся.
- Мне бы хотелось прожить еще полсотни лет, чтобы своими глазами увидеть все то, за что мы боролись всю жизнь!
- Ты и сейчас борешься? - спросил Архип Иванович. - Тебя могут снова сослать? - в его словах звучало беспокойство.
Никольский как-то неопределенно пожал плечами.
- Не привыкать... А насчет борьбы... Теперь и молодых много! Чем могу, помогаю... Поборемся... - И, будто меняя тему разговора, Антон мимоходом спросил: - А ты как?
- Я в политике не разбираюсь, - добродушно-ворчливо произнес Куинджи. - Мое дело - искусство!
- Искусство тоже политика! - сказал серьезно Никольский. - Вот ты, Архип, и раньше отмахивался от политики, а когда приходило время действовать, почти всегда поступал правильно: чутье, душа народная выручали. А если и ошибался, то так, по своей доброте сердечной!
- В чем же эт-то я ошибался, позволь узнать?
- Хотя бы с куплей и продажей домов, с накоплением денег.
- Так ведь не для себя, для нуждающихся художников...
- Только их не убавилось, этих нуждающихся, а, пожалуй, наоборот.
Куинджи с горечью посмотрел на друга и тихо сказал:
- Знаю, на всех у меня бы не хватило!
На следующий день Куинджи, задумавшись, шел по улицам. Над городом хмурилась ранняя петербургская весна. Сердце заныло и сжалось: «Жизнь прошла тут, на этой набережной. А след остался? - Он отогнал эту мысль. - Конечно, остался... И не только
мой: у меня есть ученики, и они будут вкладывать свое... Будут помнить и наших славных художников Крамского, Шишкина, как помнят сейчас многих мастеров прошлого... Может, не забудут и мои пейзажи - широкие, вольные просторы родины».
Архип Иванович поднялся по лестнице в одну из частных мастерских, которую снял для своих учеников. Там его ждали. Снимая в передней шубу, Куинджи думал: «Столкновение неизбежно, а если так, пусть оно будет сегодня!»
В мастерской его окружили.
- Архип Иванович, мы так боялись, что вы не придете!
- Пришел, коли сказал. - Он смотрел на них, приветливо щурясь. - Вас мало, а где же остальные?
Ему не ответили.
- Они, наверное, в «Мире искусства», там бал сегодня по поводу провалившейся выставки. Поздравляю! - Он старался сдержать себя, потом закричал: - Так знайте, кто будет выставлять у Дягилева, кто будет слушать Бенуа, тот больше мне не друг! С тем будет, как с Рерихом.
В мастерской нависло тяжелое молчание, в котором таился протест.
Куинджи быстро посмотрел им в лица. «Богаевский, Рылов, Химона, Зарубин, Калмыков - все свои, а остальные смотрят в сторону, в пол, нарочно избегают взгляда».
Раздался нерешительный голос:
- Они хоть куда-то зовут!
- Ваше творчество тоже двадцатилетней давности! - вызывающе произнесли из дальнего угла. - Нового-то вы ничего не даете.
Куинджи замер, горячей волной подступила обида.
- Эт-то критики «Мира искусства» говорят, что творчество мое устарело, что искусство стало выше моего понимания. Ложь! Если хотите видеть мои новые картины, пожалуйста, покажу! Приходите завтра ко мне в мастерскую в два часа дня. Я писал эти годы и буду писать, потому что я художник и могу думать только с кистью в руках. А не показывал - ждал, пока будет подходящая выставка. Не у декадентов же выставлять!
Он махнул рукой и повернулся к выходу. Ученики не успели опомниться, как уже хлопнула входная дверь.
Рылов и Химона рванулись вслед. Их удержали. В мастерской начался ожесточенный спор.
Старые приверженцы Куинджи защищали художника, а другие, которые стали посещать мастерскую уже после его выхода из академии, нападали:
- Распетушился! А что он покажет? Ведь нечего!
- Куинджи никогда не обманывал.
- Так он и сейчас уверен, что он гениален! Аркадий потянул Богаевского за рукав.
- Пойдем, этот спор бесполезен.
- И я, Костя, с вами! - подхватил Калмыков, присоединяясь к товарищам.
Куинджи всю дорогу торопил извозчика. Ночью они с Верой Леонтьевной носили картины из мастерской в квартиру, устанавливали на мольбертах, на стульях, приводили в порядок комнату.
Уже рассвело, когда они закончили расстановку. Архип Иванович прилег отдохнуть, но в дверь осторожно постучали.
На лестнице стояли Рылов, Богаевский, Калмыков и Химона.
- Вчера вы обещали показать нам свои картины, - начал, запинаясь, Костя. - Мы рассудили так: если вы не показывали их раньше, значит имели основание. Мы не хотим воспользоваться вашим, быть может, случайным словом.
У художника задрожали губы, он потянулся к ним, готовый обнять.
- Благодарю вас, вы хорошие люди, бережете меня, старика, только Куинджи не такой: что сказал, то и сделать должен, а то как же? Мое слово крепко! Приходите все вместе, как мы условились вчера.
В тот же час приехал Менделеев, предупрежденный Верой Леонтьевной. Пришли и ученики, человек восемнадцать.
Архип Иванович жестом пригласил собравшихся в столовую. Там стояли мольберты, закрытые черной материей. Он быстро сдернул одно покрывало. Зрителям открылась светлая, солнечная картина «Днепр». У Богаевского невольно вырвалось восхищение:
- Как светло и как просто!
В левом углу картины - трава с торчащим бурьяном, дальше - тихая река, за ней бесконечные дали и прозрачное небо, высокое, теплое от солнечных лучей.
Когда Куинджи снова закрыл картину, осталось впечатление золота и серебра.
Все стояли молча, пораженные свежестью и новизной, несмотря на то, что это был вариант уже известной картины «Днепр в туманное утро».
Дмитрий Иванович закашлялся, - сердце охватило каким-то новым, еще неизведанным чувством.
- Вы кашляете? - спросил Куинджи как ни в чем не бывало.
- Я уж шестьдесят восемь лет кашляю, это ничего, а вот картину такую вижу впервые!
Снято еще покрывало. Картина «Дубы» поразила зрителей могучей ясной мыслью художника. Кряжистые, раскидистые дубы были выписаны на первом плане. Дальше - широкая поляна, она окаймлена зеленовато-голубой полоской леса. Простор и воздух, свет и тишина.
Следующее полотно - новый вариант залитой солнцем «Березовой рощи», и снова глубина, прозрачность нагретого солнцем простора.
Последней он показал «Туман на море», написанную после поездки с учениками в Кекенеиз, - с полным правом она могла равняться с лучшими полотнами художника. В ней удалось передать равномерный и бесконечный бег небольших легких волн на песок. С истинным вдохновением работал Куинджи над этим полотном, передавая неторопливый ритм вечного движения моря.
Богаевский смотрел на картину, затаив дыхание, и думал: «Никому из нас не передать на полотне столько жизни, радости бытия, молодости человеческой души!»
Аркадий ему шепнул:
- Мы ведь там вместе были, сами видели, а никогда не сумеем так!
Куинджи задернул покрывало. Все взгляды обратились к нему с восхищением и с благодарностью.
Художник стоял счастливый и гордый своим трудом.
- Там, на этой проклятой выставке декадентов, я слышал, будто наш век прошел, а двадцатый будет их веком. Ложь! Не им судить о силе и величии настоящего творчества. Оно будет жить, как живет у людей мечта, как жива и прекрасна природа, сколько бы ни лгали одиночки из «Мира искусства» об их «особенном», «неповторимом» восприятии мира. Пусть воспринимают, как им вздумается, а мир любит и будет помнить художников-реалистов!
Эпилог
За три года до смерти Архипа Ивановича Куинджи, в 1907 году, было создано Общество его имени, которое имело цель: «...оказывать как материальную, так и нравственную поддержку всем художественным обществам, кружкам, а также отдельным художникам; содействовать им устраивать выставки как в Петербурге, так и в других городах и за границей; оказывать им постоянную поддержку покупкой у них лучших их произведений, чтобы образовать национальную художественную галерею...» Куинджи пожертвовал этому Обществу все свое состояние и землю в Кекенеизе, оставив жене небольшую пожизненную пенсию.
Общество имени Куинджи просуществовало более десяти лет, и польза его была ощутима особенно для начинающих художников.
В начале 1911 года в тех же знакомых залах Академии художеств была организована посмертная выставка произведений Куинджи, который умер полгода назад. Выставку организовало Общество его имени, в которое входило большинство его учеников - Химона, Рылов, Богаевский, Калмыков, Зарубин и другие. Всем хотелось, чтобы память об их учителе осталась светлой.
Подбирая картины к выставке, взятые из частных собраний, а также из мастерской художника, где они хранились долгие годы, ученики Куинджи как бы заново пересматривали все его творчество, изучали каждую картину, любой, даже маленький этюд. Многие работы художника приходилось им видеть впервые. Среди них было несколько неоконченных картин, были и неудачные произведения. Прав был Архип Иванович, никому не показывая этих вещей. Плохой картиной он не хотел портить своего доброго имени.
В последний вечер перед открытием выставки в залах все было уже размещено и прибрано. Произведения Куинджи, труд всей жизни, собранные в одном помещении, создавали впечатление радости и света - солнечные лучи на зеленой траве, глубокое без края небо, лунные блики на темной воде.
Вот «Исаакий при лунном свете» - это начало пути. Дальше «Осенняя распутица», «Забытая деревня», «Чумацкий тракт», «Украинская ночь», «После дождя», «Вечер на Украине», «Березовая роща» - напоминают о лучших годах творчества, о передвижниках. Вершина славы - «Ночь на Днепре» - была помещена одна в конференц-зале. К великому горю художников, тех, кто видел ее во всем неподражаемом сиянии красок, она уже несколько поблекла, как и предсказывал Крамской, в ней уменьшилась сила фантастического свечения, но все же и до сих пор сохранилась прелесть и величие южной ночи. Потемнели и другие картины, особенно «Украинская ночь», менее естественным стал свет в «Березовой роще». И все же это были полотна великого мастера.
Совсем небольшой этюд привлек внимание собравшихся учеников: огненно-красное солнце заходит за тучи, зажигая воду и небо, кажется - все горит. Он выполнен много поэтичнее, чем большая картина «Красный закат», помещенная тут же рядом.
«Вот ведь эта же самая красная охра, о которой говорил Архип Иванович тогда у моря. У него светит, горит, а у меня не получилось», - невольно вспомнил Богаевский один из разговоров с учителем на черноморском берегу.
Рылов долго смотрел на это полотно: «Сколько силы и жизни было у Куинджи даже в последние годы, но стилизация все же чувствуется в этюде, особенно в картине. А нас от этого старался уберечь!»
В парадных залах академии, затихших перед завтрашним торжественным открытием выставки, все напоминало о художнике. Так и хотелось услышать знакомое, такое привычное для слуха словечко: «Эт-то, эт-то», которое обязательно произнес бы Архип Иванович, увидеть его небольшую крепкую фигуру с красивой гордой головой.
- Аркадий, - тихо позвал Химона, - поедем к Куинджи. Там недавно памятник установили.
- Поедем, - сразу согласился Рылов, - зови остальных.
Все зашумели, стали собираться, вышли на набережную нанимать извозчиков.
Рылов переходил из одного зала в другой, выключая свет. Бледные лучи от фонарей из окон освещали картины. В конференц-зале Аркадий задержался: «Ночь на Днепре», почти как прежде, стала глубокой, светящейся, величественной. «Напрасно горевал Куинджи, картина еще жива. И сейчас она прекрасна, как прежде, наполнена светом и воздухом. Не хочется от нее отходить», - размышлял он.
Когда Рылов вышел на улицу, компания уже разместилась на трех санях. Аркадий прыгнул на последние. Лошади взяли враз, Рылов покачнулся, чуть не упал, его схватили и обняли сильные руки друзей.
- На Смоленское кладбище!
Извозчики погнали лошадей по затихшим улицам столицы. Скрипел под полозьями снег, в открытых местах и на пустыре перед кладбищем дул леденящий ветер. Луна освещала заиндевевшие деревья у ограды.
Сторож, седой и старый, похожий на сказочного деда-мороза, не хотел пускать компанию ночью на кладбище, но его сумели уговорить.
По колено в снегу, натыкаясь на занесенные могилы, пробирались вереницей к памятнику.
Вот он - выложенный из тесаного гранита крымский колодец, домик с прямоугольной крышей. У самой ниши - пьедестал, на нем установлен бюст.
На пьедестале надпись:
Куинджи
Сторож принес фонарь. Микола Химона поднял его над головами. Красноватыми бликами засветилась бронза, оживляя образ человека непобедимой воли, великого художника с неиссякаемым темпераментом творца.
.
Дети и искусство
Искусство является уникальным явлением в жизни общества. Приобщаясь к искусству, ребенок учится смотреть на мир совсем другими глазами, учится видеть и беречь его красоту.
Роль народного искусства и традиционных народных промыслов в воспитании детей огромна. Помимо эстетического аспекта, народные промыслы обучают ребенка многим навыкам.
Ознакомление ребенка с живописью будет невозможно без проведения краткого экскурса в основные ее виды и жанры, к которым относятся портрет, пейзаж, натюрморт, интерьер.
Основная цель приобщения детей к искусству – это развитие их эстетического восприятия. У детей возникает интерес и формируется понимание прекрасного, развивается воображение.
Как научить ребенка рисованию? Готовых рецептов в данном случае нет и быть не может. Обучение рисованию – это не менее творческий процесс, чем само изобразительное искусство. Для каждого ребенка, для каждой группы необходимо найти индивидуальный подход. Есть лишь некоторые общие рекомендации, выполнение которых поможет облегчить задачу педагога.
Для занятий с детьми младшего возраста, которые еще только начинают учиться рисовать, лучше всего использовать нетоксичные водорастворимые краски – акварельные и гуашь. Преимущества этих красок очевидны – для работы с ними используется вода, они легко отстирываются от одежды, и, самое главное, не вызывают аллергии и пищевых отравлений.
Психологам и педагогам давно известно, что работа руками и пальцами развивает у детей мелкую моторику, стимулирует активность тех участков головного мозга, которые отвечают за внимание, память, речь. Одним из вариантов такого полезного детского творчества является оригами – создание различных фигурок из бумаги. Для этого нужны лишь бумага и ножницы
Очень важно, чтобы родители осознавали свою роль в формировании эстетических представлений ребенка, стимулировали его познавательную и творческую активность.
Для детского творчества используются два основных материала – глина и пластилин. Каждый из них имеет свои особенности в работе, преимущества и недостатки.
Плетение из бисера – это не только способ занять свободное время ребенка продуктивной деятельностью, но и возможность изготовить своими руками интересные украшения и сувениры.
Скульптура развивает пространственное мышление, учит составлять композиции. Рекомендуется обращать внимание детей на мелкие детали, важные для понимания сюжета.
Макраме уходит своими корнями в древнейшую историю, в тот период, когда широко использовалась узелковая грамота. Сегодня макраме выполняет декоративную функцию.
Плетение из проволоки стимулирует работу пальцев рук и развивает у ребенка мелкую моторику, которая в свою очередь стимулирует множество процессов в коре головного мозга.
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +