Ворота были деревянные, декоративные, — их поставили по случаю фестиваля, увешали гирляндами цветов, лентами и надписью над перекладиной: Открывайтесь, стражницкие ворота! Это — строка из народной песни.
Ворота широко открыты. Но сперва, прежде чем мы въедем, несколько слов о Стражнице и о здешнем крае. Мы находимся в Моравском Словацко — так называется эта южная оконечность Моравии у стыка с Словакией. Если по всей стране имеет силу пословица «Чех родился со скрипкой», то здесь — в особенности. Стражнице — признанный центр края, подлинная сокровищница народного творчества.
Под осень, когда заканчивается уборка пшеницы и кукурузы, здесь, по древнему славянскому обычаю, бытующему всюду в Чехословакии, устраивают «дожинки». И можно сказать с уверенностью — нигде так пышно не уберут лентами «дожиночный» сноп, сплетенный наподобие кренделя, нигде не споют таких песен, как здесь, во время торжественной процессии со снопом и при его вручении. С строжайшей точностью будет произнесено традиционное приветствие вручающего: «Желаю вам много хлеба, много богатства и счастья в этом году и в будущем». Правда, жизнь изменилась — дожинки созывает не помещик, не кулак, а дружство, принимает сноп председатель дружства, но обычай остается, наполняясь новым, коллективным, социалистическим смыслом.
Позже, в сентябре, начало сбора винограда отмечается праздником «винобрани». В иных местах дело ограничивается митингом, выступлением плясунов, хора, и только в Стражнице это торжество справляют как положено исстари. На площади, на вешалах протягиваются срезанные лозы с гроздьями. Рвать еще нельзя, «гора» — так именуется в фольклоре виноградник — еще «закрыта». Шустрая молодежь подбирается к лозам, но пойманный с поличным платит «штраф», — он должен спеть что-нибудь или сплясать. Потом, по знаку старейшины, «гора» открывается. Виноград созрел. Звучит обрядовая песня. На площади пляшут, пьют вино прошлогоднего урожая, выставленной в ларьках.
Праздник, начинающийся сегодня, не связан с сельскохозяйственным календарем, но тоже уходит корнями в прошлое. По преданию, в средние века каждое лето между сенокосом и жатвой крестьяне тешили местных панов плясками и музыкой. Но никогда не было в Стражнице так весело, так пышно, как теперь, при народной власти. В прошлом году, говорят, на фестиваль собралось тридцать тысяч человек, нынче будет сорок тысяч...
Шумит, пылает красками улица села. Вся она в цветистом убранстве. Дома — толстостенные, длинные, к дороге повернутые боком, как всюду на юге Моравии, — до слепящей яркости натерты мелом и оттого кажутся легкими, как декорации. Обновлен к празднику узор над входом, над окнами — красно-синие цветы, четко выписанные на белом фоне. Но этого мало! Под окнами вкопаны деревца, увешанные лентами. Это — так называемые «майки». «Майка» украшает любой праздник в Чехословакии, «майку» юноша ставит у крыльца девушки в знак любви. Здесь эти деревца, соединенные бечевкой с пучками лент, образуют две цветные шпалеры, справа и слева от дороги. А шоссе запружено людьми. Как они одеты! Народный гений веками трудился, создавая убранство зданий, улицы, тонкую роспись на кружках и кувшинах, выставленных за окнами, но главные силы он посвятил самому человеку.
Я чуть не зажмурился, — так ударил в глаза водоворот шелков, ситцев и кумачей. Сначала в сплошном потоке, заливающем улицу, нельзя было различить отдельные фигуры, но вот из него вышла девушка, стройная, в черных сапожках и такого же цвета чулках, в короткой колоколом покачивающейся, накрахмаленной красной юбке. Из-под голубой безрукавки выбиваются рукава белой блузки, на голове маленькая красная шапочка.
— Откуда, слечно? — спрашивает Коварж, высовываясь из машины, катящейся все медленней.
— Угерске Градиште, — отвечает она и вдруг, отходя, звонко запевает песню. Ей вторят подруги в таких же удивительных костюмах — молодые работницы сахарного завода, садовники, доярки. За ними шеренгой идут парни, на них все белое, кроме красных полос на длинных передниках и широких черных шляп с перьями.
— Откуда, хлапцы?
— Из Грубой Врбки.
— Деревня, — объясняет Коварж. — Недалеко отсюда. Знаете что! В радиусе этак полусотни километров в каждом городке, почти в каждом селении — свой костюм! Где еще в Европе есть такое!
Шеренга за шеренгой, волнами красок движется молодежь. Наша машина все замедляет ход и наконец останавливается на площади, где десятки машин и мотоциклов уже нашли пристанище. Но не здесь центр праздника, а за селом, на лугу, у старого, грузного замка.
Скамьи амфитеатра уже заполнены зрителями. Полуденное солнце припекает, некоторые мужчины сидят без рубашек. У женщин — бумажные зонтики, покрытые пестрым стражницким узором. Посередине, на круглой эстраде, расположились музыканты с цимбалами и скрипками. Вот один скрипач отделился от других, повернулся к оркестру, взмахнул смычком — и на сцену выплыла пожилая женщина, прямая, суровая, в тяжелых шелках.
Ей шестьдесят восемь лет. Композиторы приезжают к ней записывать мелодии, балетмейстеры — чтобы постигнуть красоту национальной пляски. Исполняет она стражницкий «данай» — медленно, под грустное пение скрипок, так, как плясали в прежние времена, при панах, придавленные нуждой крестьяне.
И вот тот же танец, но по-новому, в нынешней Стражнице! Весело завладевают эстрадой юноши — черные штаны, белые рубашки и ленты, свешивающиеся с пояса почти до земли, — и девушки в белых блузках, красных нагрудниках и голубых передниках. Оркестр играет в другом ритме, бодрее, танцоры рассыпаются на пары и поют. Поют, пока юноша стоит против своей партнерши и перебирает ногами; молча кружатся, взявшись за талии, а потом песня взлетает снова. Чтобы понять ее, надо знать диалект Словацко, в котором, например, чешское слово «хлапец» заменено местным — «шогай», вместо «дивки» — девчице, вместо. .. Но, каюсь, я ничего больше не успел запомнить. В этом говоре много словацких слов, что вполне естественно, — жители Словацко и по узорам на домах, и по мелодиям, и по многим вообще деталям быта составляют как бы промежуточное звено между чехами и словаками, но с примесью чего-то особого, самобытного. Неожиданно в стражницкой песне звучит мотив, занесенный явно издалека, с востока, перекликающийся с грузинской «Сулико»...
Буржуазные этнографы здесь бывали часто, фотографировали, составляли коллекции, но объяснить явления были неспособны. Только теперь будет изучено происхождение этого своеобразного племени и его изумительное художественное творчество.
Не одному Словацко принадлежит эстрада фестиваля. Степенно входят на нее рослые, плечистые «ганаки». Я развертываю карту, Коварж тычет пальцем в среднюю Моравию, пониже города Оломоуц, — там хлебородный, богатый тучными почвами и урожаем «ганацкий» край. Девушки — в белых одеяниях с пышными кружевными воротниками, с черными поясами и красными повязками на головах. «Неподвижны, как ганаки», — говорит пословица. Танец их — с резко меняющимся ритмом, то медлительный и словно ленивый, то бурный, и тогда девушки поднимаются на воздух, поддерживаемые крепкими руками парней, и опускаются все разом, с гулким стуком каблуков. Потом исполняется хороводная пляска «Александр:», вошедшая в обиход, как говорят, со времени войны русских с Наполеоном. Кружится кольцо не торопясь, с истинной «ганацкой» важностью, и вдруг каждый второй парень падает назад, повиснув на руках товарищей, ловко перевертывается... Не похоже ли это, в самом деле, на русскую пляску!
Возможно, от русских солдат здесь и заимствовали какое-нибудь коленце. Но вообще хоровод так же присущ славянскому народу, как и искусство «цыфрования», то есть танца вприсядку. Тут первенство — у «валахов». Живут они к северо-востоку от Готвальдова, земля там тощая, и костюм их незатейлив, — нет ни шляп с перьями, ни изобилия лент, ни кружев. Парень, или, по-валашски, «огар», одет в синие штаны, красный жилет и белую рубашку, подпоясан он крест-на-крест, причем ответвления этого сложного пояса сзади охватывают ляжки и, кажется, должны мешать пляске. Но как лихо «цыфрует» он, выделывает вензеля вокруг «церки», а она стоит и притопывает и поводит плечами!
А вот гости из Словакии. Они выбегают на эстраду с маленькими медными топориками на палках. Грозно сверкают они в воздухе. Это боевой танец «Яношик», названный так по имени народного героя, поднявшего восстание против помещиков. Кончилась схватка, топорики с грохотом вонзают в пол, и юноши, взявшись за руки, пляской выражают радость победы. Никто не мог одолеть Яношика в открытом бою. Сгубила его измена. Приходит печальная весть о гибели атамана, под скорбную песню девушки развертывается медленный, скованный горем танец...
У словаков и валахов употребительный музыкальный инструмент — свирель. Вот целый оркестр свирельщиков из шести человек. А один музыкант из-под Готвальдова ловко играет на «концовке» — свирели, у которой единственное отверстие находится на конце. Пальцем он то прижимает, то приоткрывает дырочку, регулируя доступ воздуха. Что же до скрипок, до цимбал, то они вообще не исчезают с эстрады фестиваля. Вот за цимбалы садятся девушки. Среди зрителей оживление. Для всех в стране привычен цимбалист, но цимбалистки! Это новшество!
Песенно-музыкальные богатства народа, впрочем, лишь приоткрыты здесь, — ведь главное место занимают танцы. А так как выступают, по преимуществу, ансамбли южной и средней Моравии, то приходится лишь удивляться, какая яркая танцевальная культура сосредоточена на небольшой территории, размером этак с одну украинскую область. Снова появляются стражничане, — теперь плясуны, подергиваясь в мелкой дрожи, исполняют забавную «тшаску» или, по-нашему, «тряску». Вновь выходят «ганаки», кружатся сперва в спокойном, маршевом хороводе, а затем попарно, взявшись за концы платка. Опять появляются мораване из-под Готвальдова, из-под Брно, самодеятельные артисты, неутомимые, неисчерпаемые в танце. .. И, наконец, «гвоздь» программы... На эстраде — кряжистый крестьянин в шляпе с пером и широченных шароварах. Музыканты отдыхают, вытирают струны скрипок и пот со лбов, с амфитеатра несется навстречу этому человеку приветственный гул, кто-то смеется, предвкушая удовольствие.
— Ну, ну, здравствуйте, братцы, давненько мы с вами не виделись, — начинает он негромко, непринужденно, совсем по-домашнему. — Вижу, что многие рады мне. Очень тронут, право. Однако не все рады. Один парень, с которым я сидел в подвальчике и который остался мне должен две бутылки вина, даже вон спрятался за соседа...
Легкий смешок пробегает по рядам.
— Вообще, я с этим парнем собираюсь поговорить серьезно. Не из-за вина, нет. Все равно не отдаст. Негусто ему причитается за трудодни. Вообразил себя, видите ли, городским франтом. Нацепил желтый галстук с какими-то обезьянами, пиджак вроде мешка из-под картошки, длинный, до колен, и ходит ручки в карманах. Это в сенокос-то! В воскресенье встретил его, он смеется над моей одеждой, — и рассказчик хлопает себя по расшитому жилету. — А я говорю: не задавайся, ты свое быстро истреплешь. А у меня — делу время, гулянке — час. Свое буду еще долго одевать. А потом лошадь покрою. На лошади истреплется — на жеребенка накину. Жеребенок будет зябнуть — козе отдам. Ну, и все-таки еще останется тебе сукна на свадебный костюм, если только найдется девица, готовая выйти за тебя — лентяя.
Амфитеатр хохочет, рукоплещет. А человек в шароварах все так же обстоятельно, деловито, просто передает еще эпизод из сельской жизни, еще... Это «лидовы виправеч», то есть «народный рассказчик», один из популярнейших в Моравии.
Он завершает первый день фестиваля. Вечер спускается быстро, словно налетает с свежим дуновением ветерка. Кажется, даже эстрада отдыхает, истоптанная крепкими каблуками. Разноцветная толпа растекается по улицам села, по берегу реки. Художники складывают мольберты, закрывают альбомы. Трудно представить, как десятки тысяч людей найдут место на ночь! Я спрашиваю Коваржа, он смеется:
— Сегодня в Стражнице в каждом доме — гости. И верно, из всех окон бьет веселый шум. Звучат песни. Да, они не умолкли, они перекинулись в село — в дома, в подвальные «винарни», в «гостинцы», и за село, туда, где артисты и гости разбивают палатки, устраивают шалаши из ветвей.
— Мы тоже направимся в гости, — говорит Коварж, — но прежде надо найти Травника.
Это не так легко. Травника только что видели у почтового автобуса, но там его нет. У ларьков со съестным, у сосисочной, у ларьков с глиняной посудой, с вышивками — тоже нет. Мы уже хотели бросить поиски, когда он вдруг вынырнул из ворот замка, где штаб фестиваля.
Как и многие председатели дружств, Травник привез сюда свой ансамбль. Сам он не выступал, скрипку свою оставил дома, но одет по-деревенски — в расшитом жилете и в шляпе с пером.
— Ну, как дела? — и Коварж дружески жмет его руку. — В Прагу не тянет?
История Травника любопытна. Народ выдвинул много талантливых организаторов коллективного сельского хозяйства — и Травник из их числа. Пять лет назад он еще был единоличником, потом вместе с тремя крестьянами заложил дружство. Потом поехал учиться. Работал в Праге, в министерстве земледелия. Между тем в дружстве дела шли неважно. Травник попросил отпуск на год, чтобы поставить дружство на ноги. Отпуск давно прошел, но он и не думает возвращаться в министерство.
— Что у вас нового? — допытывается Коварж.
— А ты сразу на карандаш? Нет, приезжай, посмотри сам, ничего я не скажу.
Но молчать он, как видно, не может. Как не поделиться радостью! Урожай зреет хороший, на две трети его уберут комбайнами, быстро. И травы удались. Начали сеять суданку, чумизу. На трудодень в этом году придется, по предварительным подсчетам, 18—20 крон деньгами, полтора килограмма мяса, четыре килограмма винограда и еше немало другого, короче говоря, в два с половиной раза больше, чем в прошлом году. А как не похвастать общественной столовой! Это — нововведение самого Травника. Женщины теперь предпочитают работать в поле и не готовить для себя, и дружству это выгодно, хотя обеды в столовой бесплатные.
— А еще что нового? — не унимается Коварж, карандаш которого усердно работает.
— Опыты с хлопком начинаем. Не пишите пока, еще неизвестно, что получится. Лобач — тот, что вернулся из Аргентины, — горячо взялся за это дело. С нашим агрономом. И рис пойдет. Климат у нас не хуже, чем в южной Словакии, а там уже сеют рис. Вот что, вы пожалуйте, товарищи, к нам на «дожинки». А? Все увидите. Хозяйки таких колачиков напекут — язык проглотите.
«Колачики» — это сладкие маковые булочки, без которых не обходится ни одно сельское торжество.
— Пиши, пиши, — добродушно продолжает Травник. — Утиную ферму заводим. Овцеводство. В горах, поблизости, есть пастбища... Пиши, что с тобой сделаешь. Хочешь, я скажу, как ты закончишь свою корреспонденцию? «Достижения наших дружств — вот что наполняет радостью сердца певцов и плясунов на фестивале!» А? Угадал? Нет, кроме шуток, товарищи, я каждый раз бываю в Стражнице. Все веселее, из года в год! Это факт...
И он ушел, помахивая шляпой в руке, сверкая золотым шитьем.
— Ог-ромный парень, — восхищенно проговорил Коварж, глядя ему вслед. — Ог-р-ромный!
Два дня шумел-гремел фестиваль. Наступило время разъезда. Я без робости ждал этого, — ведь у нас машина. Однако читатель, верно, давно ждет каких-нибудь дорожных приключений. Что за путешествие без них!
И они настали. Именно здесь, в Стражнице. Началось с того, что мы лишились нашей «шкодовки». Она и надобилась редактору газеты, где сотрудничает Коварж. Мы трое остались в селе, охваченном суматохой разъезда. Как быть? На вокзале — столпотворение, рейсовые автобусы набиты битком. С площади отходят автобусы, законтрактованные ансамблями, — не двинуться ли туда?
Утомленная фестивалем Люба не возражала. Потолкавшись с полчаса на площади, мы втиснулись в машину, наполненную, казалось, охапками цветов, — так были разодеты пассажиры. Любе дали сесть, она через минуту пришла в себя и спросила, куда мы едем. Оказалось, в Угерски Брод. Люба бросила на мужа убийственный взгляд.
— Узнаю своего супруга, — сказала она. — Влез в машину, не спросив... Что мы будем делать в Угерском Броде? Ты отдаешь себе отчет?
— Отдаю, детка. Главное, понимаешь, выбраться отсюда.
Она что-то ответила, но я не разобрал, — автобус тронулся, и пассажиры тотчас затянули песню. Не пел, кажется, только один человек — мой сосед, крестьянин средних лет. Я всмотрелся в него. Знакомое лицо... Да, конечно, он рассказчик, выступавший позавчера. Рядом с ним сидела курносая девочка-подросток в яркокрасной плиссированной юбке и сапожках, она запевала оглушительно звонким, необычайным для ее возраста голосом, отбивая ногой такт, — и я кричал на ухо соседу:
— Вы сами пишете текст?
— Да, сам. А кто же мне напишет!
— Кто вас учил?
— Отец. Он был знаменитый рассказчик. А что, у вас в Советском Союзе тоже есть рассказчики?
Этого я не знал. Может быть, и есть. Не поискать ли их в нашем обширном отечестве? Есть ведь и в наших селениях люди, славящиеся остроумием, собирающие по вечерам, у заваленок, слушателей. Интересный, ценный жанр художественной самодеятельности, бытующий у братского народа, не может быть чужд нам. Бесспорно, имеются и у нас народные сатирики, — надо найти их, дать им эстраду.
Пение в автобусе не умолкало два часа, до самого Угерского Брода. Девочка-запевала не ведала усталости. Мы сошли, шагнув в вечернюю прохладу и тишину. Сияла луна, обливая молочным светом бронзового Коменского; от него бежали улицы, застроенные низенькими зданиями, молчаливые, безлюдные.
— И что дальше? — спросила Люба.
— Угерский Брод — родина Коменского, — задумчиво произнес Коварж.
— Великолепно. Дальше что?
— Мы пойдем на вокзал, — храбро заявил Коварж.
— В Прагу! С первым же поездом! — проговорила Люба, и на розовом лобике ее обозначилась острая складка.
Два километра до вокзала мы прошли пешком и, войдя в крохотное помещение для пассажиров, отыскали глазами расписание. Впрочем, его нельзя было не заметить. Вправленное в массивные рамки, застекленное, подвешенное на шарнирах, оно, казалось, занимало половину помещения. Нигде нет такого уважения к расписанию, как в этой стране. Однако порадовать нас оно не могло. Ближайший поезд в столицу — завтра. Что же делать? Тащиться обратно в город, искать гостиницу?
— Ехать, — тряхнула головой Люба. — Все равно, куда. Хотя бы до Готвальдова, — рамки с расписаниями яростно заскрипели, отбрасываемые ее рукой. — Стойте, стойте! Через час — поезд на Лугачовице!
— Лугачовице! — оживился Коварж. — А что, в самом деле! У нас там тетя...
— У тебя тетя, — уточнила Люба. — Но это, в данной ситуации, все равно.
— Видите, — улыбаясь, сказал мне Коварж, поднимаясь со скамьи. — У каждого чеха есть тетя. И это, пожалуй, неплохо.
Он взвалил на спину рюкзак, мы взяли билеты и влезли в темный вагон, стоявший в ожидании состава. Сон скосил нас, как только мы вошли в купе с двумя диванами, впрочем не приспособленными для спанья, так как в каждом таком мягком купе — шесть «сидячих» мест. Но мы были совершенно одни в вагоне. Сквозь дремоту я слышал, как что-то сорвалось и оглушительно разбилось за окном, — то был фонарь, сорванный внезапно налетевшим ураганом. Стенки вагона гудели под его напором, резкие, сухие молнии полыхали почти непрерывно, — так, во всяком случае, казалось мне в дремоте.
Несмотря на очень поздний час, тетя не отказала нам в крове и пище. Наутро, из ее окон, мы увидали Лугачовице — хорошенький курортный городок — в сетке моросящего дождя. Клочья тумана лежали на горах, не зеленых сейчас, а черных. Редкие пациенты в плащах ходили по аллеям парка с кружками, потягивая целебную воду из минеральных источников, благодетельных для желудка, почек, печени. Царствовала глубокая тишина — непривычная и приятная после шумных дней фестиваля.
В тот же день мы выехали автобусом в Готвальдов, и я распрощался с Коваржами, — меня ждал Паличек с тщательно проверенной и чисто вымытой «восьмичкой». Словно домой вернулся я к ней!
— Ой-ей! Представляю, как было интересно, — сказал Паличек, выслушав мой рассказ о поездке. — А что касается студента Грушки, то, просим вас, забудьте его. Да, да. Совершенно незачем было искать его. Я ругаю себя стократ за то, что назвал вам это имя. Забудьте, просим вас. Однако поиски студента Грушки в действительности не закончились.
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +