По общественной значимости, социальной остроте и художественному своеобразию драматургия Шоу занимает в истории национального театра Англии наиболее значительное место вслед за Шекспиром.
Выдающийся мастер социально-сатирической драмы Шоу, используя острое оружие смеха, в течение всей своей творческой жизни оставался беспощадным и непримиримым врагом капитализма. Перо драматурга, отточенное в лучших традициях Чехова и Ибсена, обращалось против социальных устоев буржуазного общества, его гнилой морали, экспансионистских устремлений, его милитаристической сущности, против всей ложной системы его ценностных ориентации.
Социальные взгляды писателя-демократа были достаточно противоречивыми. Знакомство с «Капиталом» Маркса открыло ему, по собственному признанию, «цель и смысл жизни», но последовательным марксистом Шоу так и не стал. В 80-х годах драматург вступает в Фабианское общество (Фабий Кунктатор— Медлитель — римский полководец, сторонник тактики выжидания). Фабианцы полагали возможным достичь социализма путем реформ, медленного врастания социализма в капитализм, «пропитывания либерализма социализмом».
Затушевывая классовую борьбу, пропагандируя «муниципальный социализм», фабианцы оказывались в конечном итоге соглашателями и оппортунистами. Ф. Энгельс и В. И. Ленин выделяли Шоу из среды фабианцев, отмечая его субъективную честность и относительную левизну.
С фабианством связана и философская идеалистическая концепция Шоу о «жизненной силе», созидающей самое себя, первооснове и цели существования. Цель эта — всеобщая гармония — должна осуществляться в эволюции общества по сути дела вне какого бы то ни было значимого вмешательства людей.
Шоу приветствовал Октябрьскую революцию в России и до конца дней оставался другом Советского Союза.
Строительство социализма в СССР, демократическое движение во множестве стран, отстаивавшее право народов России на избранный ими путь, способствовало выступлениям Шоу в защиту диктатуры пролетариата как средства достижения социализма. Личное знакомство писателя с жизнью Страны Советов еще более укрепило его в этом убеждении, насытило его творчество яркими политическими красками. В последнем из своих многочисленных интервью Шоу резко осудил использование атомной энергии в военных целях.
В 1891 г. вышла из печати книга Шоу «Квинтэссенция ибсенизма», сформулировавшая творческое кредо драматурга и во многом предупредившая проблематику его произведений.
Ярчайшая особенность драмы Шоу — ее проблемный интеллектуализм. Фабула имеет в ней куда меньшее значение, нежели спор, дискуссия, столкновение жизненных кредо. Суть реализма Шоу не во внешнем правдоподобии ситуаций; неожиданность, необычайность, парадокс с огромной впечатляющей силой раскрывают истинный мир, таящийся под покровом буржуазной благопристойности, выворачивают наизнанку «общепринятое», идет ли речь о прописных истинах буржуазного общества или о типичных его представителях.
Несоответствия и контрасты жизни — основной предмет исследования драматурга, отсюда и насыщенная странностями и кажущимися несообразностями атмосфера его пьес. За экстравагантностью героев и фантастичностью событий легко угадывается проникновенное сочувствие автора жертвам буржуазного образа жизни, саркастическое неприятие его общественных норм, его апостолов и верных служителей.
В этом смысле пьесы Шоу глубоко гуманистичны.
Сарказм, обращение к образам гипертрофированным или остро буффонным особенно разительны в политической драме Шоу позднего времени.
Проблема парадокса в драматургии Шоу почти неисчерпаема, и ей посвящены труды многих зарубежных и советских исследователей литературы. Может показаться, что Шоу сознательно стремится к парадоксу, однако это не так. Болезненное неприятие «обычного» в его буржуазном смысле заставляет писателя таким способом обнажать истинное, стыдливо прячущееся, или — в иных случаях — продемонстрировать бессмысленность общепринятого, правильного, которое в свете истинной социальной правдивости должно быть отброшено и заменено.
В этой связи очень точным было замечание Горького: «Мне думается, что такие явления, каковы Уайльд и Бернард Шоу, слишком неожиданны для Англии конца XIX века и в то же время они вполне естественны: английское лицемерие—наилучше организованное лицемерие и полагаю, что парадокс в области морали очень законное орудие борьбы против пуританизма».
Если ограниченность роли парадокса естественнее связать здесь с местом в английской литературе Уайльда, то генезис его возникновения применительно к обоим писателям выявлен поразительно точно.
Проходят десятилетия, но интерес к пьесам Шоу не угасает: они не только памятник времени писателя, оригинальный и запоминающийся, они нержавеющее оружие в борьбе против косности, лицемерия, бездушия буржуазного мира. Современному читателю хорошо известны циклы Шоу «Неприятные пьесы», «Приятные пьесы», «Пьесы для пуритан», пьеса «Дом, где разбиваются сердца», политический памфлет «Тележка с яблоками» и многие другие пьесы писателя.
Пьеса «Пигмалион» (1912—1913) относится к завершающему этапу первого, довоенного периода творчества Шоу. Ей предшествовал опыт нескольких десятилетий работы в литературе, философских исканий, выработки определенной системы эстетических взглядов.
Сюжет пьесы навеян широко известным античным мифом о великом скульпторе Пигмалионе, изваявшем Галатею, статую совершенной красоты. Страстно влюбленный в прекрасное творение, Пигмалион силой своего чувства сумел вдохнуть в Галатею жизнь, и миф завершается их счастливым союзом.
История одухотворения человека в английском обществе начала XX столетия выглядит, по Шоу, совершенно иначе. Знаменитый ученый-лингвист, специалист в области орфоэпии Генри Хиггинс случайно встречается с уличной цветочницей, обитательницей лондонских трущоб Элизой Дулиттл и на пари со своим коллегой, отставным полковником Пикерингом, берется за несколько месяцев превратить вульгарную замарашку в светскую женщину, «герцогиню».
Внешне этот «опыт» завершается блестящим успехом, но порождает совершенно неожиданное окончание: героиня оказывается в отчаянном положении человека вне общества, безвозвратно покинувшего свой старый круг и не располагающего возможностями приобщиться к новой референтной группе — ведь Элиза остается нищей. Отказавшись от традиционного «рецептурного» решения проблемы с помощью брака учителя и ученицы, Шоу обнажает некоторые существенные противоречия буржуазного образа жизни, ставит под сомнение основы буржуазной морали, сатирически осмеивает болтовню о независимости личности и человеческом достоинстве, которые якобы охраняются капиталистическим обществом.
Все это становится более понятным в свете изображенных Шоу характеров.
Состоятельного джентльмена и ученого Хиггинса восхищает и увлекает трудность стоящей перед ним задачи: сделать герцогиню из «чумазой замухрышки», которая «так неотразимо вульгарна, так вопиюще грязна». В научном плане для него эксперимент с Элизой отнюдь не забава. Это «самая трудная работа», за которую он «когда-либо брался»; «если бы не пари», он «бы уже давно послал все это к черту». И вообще: «Больше я производством герцогинь не занимаюсь. Это была сплошная пытка»,— признается герой.
В известном смысле на карту была поставлена научная репутация Хиггинса, его вера в относительную неограниченность своих экспериментальных и педагогических возможностей.
В ходе эксперимента Элиза для Хиггинса на первых порах не более чем объект исследования, некая специфическая форма искажения правильной, литературной речи. Личность девушки с ее индивидуальным психическим миром, потребностями, мотивами и целями поведения попросту не существует для Хиггинса. Он «не джентльмен» по отношению к ней даже во внешних формах общения: неприветлив, несдержан, груб, третирует ее с высокомерным равнодушием.
Хиггинс третирует людей без злого умысла, просто ему, как правило, неинтересны заботы и занятия окружающих, и здесь столько же от осознания собственного превосходства, сколько и от нежелания размениваться на пустяки. Он считает, что живет жизнью «деятельной и свободной от страстей». Элиза сравнивает Хиггинса с автобусом: «прете себе вперед, и ни до кого вам дела нет». Такое сопоставление не оскорбляет героя, он сам провозглашает единственную, с его точки зрения, ценность осмысленного существования: «Я иду своим путем и делаю свое дело, и при этом мне в высокой степени наплевать на то, что может произойти с любым из нас».
Хиггинс бесцеремонен в обращении с людьми, не делая различия между светской дамой и уличной продавщицей цветов. Это так. Но нельзя забывать, что он не располагает возможностью с обеими поступить так, как он это делает с Элизой, подбирая ее, словно камешек на дороге, ломая не только речь, но и судьбу, не заботясь о будущем жертвы своего эксперимента.
А будь Элиза не столь уникально способна и не так хороша собой, не свались на ее отца негаданное богатство, как устроилась бы ее судьба? Ведь и Шоу менее всего видит в своей пьесе просто историю завязавшейся и благополучно завершившейся любовной истории.
Что можно сказать относительно общественной позиции преуспевающего ученого?
Хиггинс социально ограничен, его взгляд на мир и людей сословно узок настолько же, насколько широк и всепроникающ взор ученого-специалиста Хиггинса, способного по звукам нескольких слов, произнесенных человеком, определить его родословную, место жительства и общественное положение. Величие Хиггинса-лингвиста и его ничтожество в качестве социального психолога иллюстрирует вся пьеса, но вот кусочек диалога, где Хиггинс предстает во всей наготе своей потрясающе равнодушной наивности:
Пикеринг (добродушно-увещевательным тоном). Хиггинс, а вам не приходит в голову, что у этой девушки могут быть какие-то чувства?
Хиггинс (критически оглядывается). Да нет, едва ли. Во всяком случае, не такие чувства, с которыми стоило бы считаться...
Понимая и характеризуя свое время как век беспардонной спекуляции и рождения множества нечистоплотных состояний, Хиггинс, презирая выскочек-нуворишей, фактически отдает им свои знания, чтобы вчерашний безграмотный торгаш мог блеснуть образованием и светскостью:
«Наш век —это век выскочек. Люди начинают в Кептиштауне, живя на восемьдесят фунтов в год, и кончают на Парк-Лейн с сотней тысяч годового дохода. Они хотели бы забыть про Кептиштаун, но он напоминает о себе, стоит им только раскрыть рот. И вот я обучаю их. ...Именно такого рода услуги я оказываю нашим новоявленным миллионерам. А на заработанные деньги занимаюсь научной работой в области фонетики и немного — поэзией в мильтоновском вкусе».
Сарказм Шоу очевиден: богоборческая поэзия Мильтона по духу своему менее всего совместима со служением чистогану. Может быть, Хиггинс использует средства буржуа для подрыва их крепнущей власти? Ничуть не бывало. Его вполне устраивает ситуация, при которой он автономен, как ему кажется, в своих лингвистических исследованиях. О «сокровищах своего мильтоновского духа» Хиггинс упоминает дважды, и каждый раз в такой ситуации, что это может вызвать лишь насмешливое сомнение.
Гармония в обществе, если таковая возможна, мыслится Хиггинсом, по-видимому, исключительно в плане идеальном. При такой позиции все преграды в принципе устранены, если только обе стороны, эксплуататоры и эксплуатируемые, проявят усердие и добрую волю: «Как это интересно,— взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо. Ведь это значит — уничтожить пропасть, которая отделяет класс от класса и душу от души».
В такого рода утопических размышлениях слышится социальная индифферентность наивного «доброго малого», лично нимало не стесненного социальным неустройством.
Индивидуализм и ограниченность буржуазного ученого, прекрасного специалиста в своей области, не исчерпывают характера Хиггинса. Это общество превратило даровитого исследователя в человека, хамски целеустремленно преследующего свои профессиональные цели. Но оно не сломило его индивидуальности, не сделало рабом предрассудков, не сумело воспитать в нем приниженности и низкопоклонства.
В нем нет уважения к нравственным канонам буржуазного общества в целом, превыше всего он ценит свою свободу, личную и профессиональную, и более всего предан он науке.
События пьесы дают нам возможность убедиться, что «окостенела» лишь внешняя сторона жизнедеятельности Хиггинса, его внутренний мир способен отозваться на новые ситуации и чувства, человек этот, преодолевая свои привычки и целую сеть условностей, очень изменяется под воздействием пробудившегося и окрепшего влечения к девушке.
Хиггинс — старый холостяк по убеждению, и женщина входит в его жизнь, становится необходимой как-то незаметно для него самого. После бегства Элизы он прежде всего обнаруживает, что не в состоянии без ее помощи отыскать ни одной своей вещи, не помнит времени и места необходимых встреч и т. п. Но затем оказывается, что с Элизой исчезла вся атмосфера его труда, быта, растворилась сфера общения, столь много для него значившая. Сгоряча герой пытается вернуть Элизу с помощью полиции, «как будто она воровка или потерянный зонтик», ему трудно стать на новую точку зрения — да и в дальнейшем он не приемлет ее до конца, однако считаться с чувством собственного достоинства «новой» Элизы ему приходится.
Переступая через привычно-презрительные отношения к окружающим, Хиггинс вынужден признаться: «...мне вас будет недоставать, Элиза... Ваши идиотские представления о вещах меня все-таки кое-чему научили, я признаю это и даже благодарен вам... Оставьте мне вашу душу». Теперь Хиггинса уже возмущает мысль, что его могут счесть эгоистом, ледышкой, человеком
без сердца.
Для Хиггинса «чувства никогда не были и не будут предметом сделки». Беда идет от ограниченности и самого характера его чувств и представлений, на которых они основаны.
Портрет героя будет неполным, если не упомянуть о его детскости; в плане социальном она, как уже говорилось, сродни наивной инфантильности, в сфере личного общения она рождает искренность, простодушие, порой ребяческое стремление настоять на своем, свести значимое к несерьезному, рождает удивление перед нежеланием во всем без исключения идти ему навстречу. Хиггинс, безусловно, не кокетничает перед Пикерингом, когда говорит: «Я как-то все не могу почувствовать себя по-настоящему взрослым и внушительным». Это верно. В нем нет сознательного желания причинить зло, он отнюдь не «тиран и самодур» по убеждению. Он искренен, когда уже в начале «эксперимента» говорит: «Мы должны быть как можно добрее к этой бедной девушке».
Однако то же ребяческое легкомыслие позволяет ему без всякого сомнения в своем праве и чувстве ответственности болезненно вмешаться в судьбу человека, правда, с самыми лучшими, как ему кажется, намерениями.
Элиза Дулиттл — девушка с характером, на жизненном дне она пытается сохранить свое достоинство и борется за него всеми доступными средствами, избегая пороков и дурных обычаев, во многом присущих среде, в которой она живет и добывает хлеб насущный. Она не опускает рук, когда мачеха (шестая по счету) выгоняет ее из дому, находит себе занятие — она «девушка честная», «не пристает к джентльменам», «в жизни капли спиртного в рот не брала», она моет лицо и руки, что с точки зрения многих в ее положении просто глупость.
И пусть ее стремление к лучшему облечено на первых порах в форму, казалось бы, нелепую (приезд на такси, новая шляпа, предложение жалких грошей всемирно известному педагогу и т. п.), однако, за ним провозглашение своего человеческого права, готовность к жертвам, вера в свои силы. Когда же эта сторона дела, важнейшая в глазах Элизы, подвергается насмешкам Хиггинса, она находит в себе силы и гордость заявить: «Я не хуже Вас!., какие у всех чувства, такие и у меня...» Причем последнее в продолжение разговора, решившего судьбу Элизы, повторяется ею дважды. Обаяние непосредственности, энергия, чувство собственного достоинства, «суровая нравственность» отличают Элизу в начале ее истории.
Трезвый взгляд на жизнь, незаурядные способности героини помогают ей быстро освоиться в новой обстановке. В процессе общения с новым кругом людей, в соприкосновении с миром, насыщенным богатыми идеями и разнообразными чувствами, не только шлифуется язык героини, происходит большее: она осознает себя как личность, видит вдруг убогость и безнадежность привычного существования, сердцем начинает ощущать несправедливую и жестокую безысходность судьбы, уготованной человеку из низов. Это трагедия, когда счастье человека с пробудившимся самоуважением зависит, оказывается, от подачки, от прихоти тех, кто управляет делами общества. И это трагедия вдвойне, когда жертвой ее может стать женщина.
Те же черты и качества остались у Элизы и через несколько месяцев пребывания в доме Хиггинса, но если ранее женственность, например, находила выражение в невообразимо вульгарной шляпе или радостном вопле «У-y-aaa-yф», вырывавшемся в ответ на известие о возможности примерить новые платья, то теперь выражения ее чувств куда утонченнее и многообразнее.
До самого конца в отношениях с Элизой Хиггинс сбивается на тон хозяина, имеющего дело с одушевленной вещью. Ответом ему служат горестная сдержанность, рассудительность, чувство собственного достоинства — и все это тонко, остро, порой убийственно разяще. В конце истории своего преображения Элиза уже ни в чувствах, ни в речи не уподобляется уличной торговке.
Манеры Элизы лучше, а чувства богаче, чем у Хиггинса, жизненный опыт и взгляд на мир во многом шире. Богатство и образование— вот, пожалуй, и все преимущества Хиггинса.
Кульминация отношений героев — знаменательный разговор Элизы и Хиггинса в начале четвертого действия пьесы.
В минуту горестного раздражения, когда Хиггинс празднует выигрыш пари, Элиза называет его себялюбивым, толстокожим животным и готова даже задушить своего «благодетеля». «Новая» Элиза, уже не цветочница и еще не дама, в отчаянии живет одним вопросом: «Что со мной будет?» Хиггинс реагирует на эти непонятные ему страдания с высокомерным удивлением: «А я откуда знаю, что с вами будет? И какое мне, черт дери, до этого дело?»
Он чист перед своей совестью: Элиза вынуждена признать, что ее «никто не обижал» в доме Хиггинса, и для джентльмена этого достаточно.
Но вопрос «Что теперь мне делать?» снова звучит, с еще большей болью и страхом перед будущим. Хиггинс снисходит до объяснения: «Вы теперь свободны и можете делать, что хотите».
«Элиза (отчаяние вдруг придает ей силы). А на что я гожусь? К чему вы меня приспособили? Куда мне идти? Что мне делать? Что теперь будет со мной?»
Хиггинс сулит ей возможность выйти замуж, и тогда Элиза подводит итог своему новому положению: «Как я низко скатилась... я торговала цветами, но не торговала собой. Теперь вы сделали из меня барышню, и я уже ничем не могу торговать, кроме себя. Лучше бы вы меня не трогали».
Элиза, по собственному образному сравнению, ребенок в чужой стране: прошло время, он забыл родной язык и может объясняться только речью чужестранцев. «Зачем вы отняли у меня мою независимость?» Эта мысль — глубинная причина всех страданий Элизы, которая способна перенести любые невзгоды, но «раздавить себя не позволит». И девушка готова скорее покончить с собой, чем оставаться игрушкой чужих прихотей.
Так или иначе, но судьба героини устраивается, она навсегда покидает свой круг, будущее Элизы связано, по-видимому, с существованием буржуазной дамы, но читатель уверен, что в любом случае она отстоит свое право на человеческое достоинство, на теплоту и уважение тех, кто ей дорог. Лирическое, женственное постоянно угадывается во всем, что делает и говорит Элиза; с этим началом ее характера и связано то в сущности немногое, что мечтает Элиза Дулиттл получить от жизни: «Мне хочется ласкового слова, внимания... Я ведь человек, а не пустое место».
Поставленная в чисто внешне равные условия с аристократками, Элиза вызывает теплое чувство именно человечностью, силой и искренностью своих желаний — ясностью и чистотой земных побуждений.
Прихоть, каприз, профессиональная страсть экспериментатора заставляют Хиггинса заняться шлифовкой речи, воспитанием манер у этой девушки, чтобы продемонстрировать возможности «научной дрессировки». Такое хозяйское обращение с человеческим «материалом» — отличительная черта буржуазного мира.
«Пигмалион» — это острая социальная сатира на мир буржуазных дел и чувств, это пьеса, разоблачающая общественную несправедливость.
Проблема социального неравенства и пугающая трагичность осознания его вдруг, без всякой подготовки связаны с прозрением «перевоспитанной» Элизы, когда она ощущает себя предназначенной для чего-то высшего и способной на него и в то же время убеждается, что, кроме замужества, не располагает никакой возможностью честно жить в обществе, занимая в нем достойное место. Недаром же, напутствуя ее в «новую жизнь», Хиггинс заметил в свое время: «Забудьте свою добродетель, девушка. Вы теперь должны учиться вести себя как герцогиня». Первым достоинством буржуазной нравственности выступает обеспеченность. Объектом изображения оказывается общество, в котором джентльмена можно опознать только по качеству обуви (прохожий характеризует Хиггинса: «Все в порядке — это джентльмен. Обратите внимание на его ботинки»).
Так символ порядочности низводится до внешнего атрибута или, если хотите, признака состоятельности: джентльмен — тот, у кого водятся деньги в кармане. И этот «ботиночный» аргумент в пользу Хиггинса повторяется дважды.
Внешняя, видимая сторона как признак добропорядочности остро ощущается и героиней в начале ее преображения. В обстановке состоятельного буржуазного или аристократического быта, по словам Элизы, «невелика штука ходить мытым... посмотрели б они, как это у нас делается!».
За пятьдесят фунтов Альфред Дулиттл готов «сделать одолжение» и представить свою дочь в распоряжение «симпатичного джентльмена». Это, разумеется, не украшает его отцовские чувства, хотя он сам-то убежден, что подобная сделка принесла бы выгоду всем заинтересованным сторонам.
Пикеринг возмущен безнравственностью Дулиттла, и между ними происходит знаменательный обмен репликами:
Пикеринг. Послушайте, но неужели у вас совершенно нет чувства морали?
Дулиттл (не смущаясь). Оно мне не по карману, хозяин. Будь вы на моем месте, у вас бы его тоже не было.
А чуть позже он характеризует смысл так называемых признанных норм поведения:
«Что же такое буржуазная мораль? Да просто предлог, чтобы отказывать мне во всем».
Оставив в стороне личность самого Дулиттла (об этом ниже), читатель легко согласится с тем, что буржуазная мораль — мораль купли-торговли, барыша и выгоды, мораль беззастенчизого обмана, лицемерия и проституирования чувств.
Кстати сказать, отличая рекламный характер филантропии — детища буржуазной морали, Дулиттл говорит о «раздостойной вдове, которая в одну неделю умудряется получать деньги от шести благотворительных обществ на похороны одного и того же мужа».
Дулиттл говорит о развращающей, обесчеловечивающей власти денег, о накопительстве как язве души. Вместо пяти затребованных Хиггинс хочет дать ему десять фунтов и слышит в ответ: «Нет, хозяин... Десять фунтов — большие деньги; у кого они заведутся, тот уже начинает жить с оглядкой, а это значит — конец счастью».
Альфред Дулиттл — обличитель пороков буржуазного общества. В связи с особенностями персонажа подобная авторская позиция воспринимается в известном смысле насмешкой над благорасположенным читателем. Но сила парадокса Шоу именно в безотносительности некоторых истин, высказываемых этим плутоватым хитрецом и безусловным эгоистом. И когда «недостойный бедняк» превращается в состоятельного буржуа, его высказывания приобретают другую тональность, но меняется только точка зрения Дулиттла на смысл и проявления социальной несправедливости. Существо дела, излагаемое Дулиттлом, остается прежним, и тем острее, саркастичнее в устах джентльмена-нувориша звучат сетования на трудную долю богача, окруженного морем нищеты и убожества. Вон оно, «тягостное» положение разбогатевшего Альфреда Дулиттла в сравнении с блаженными временами, когда он ничего не имел: «Жил я в свое удовольствие, тихо, спокойно, ни от кого не зависел, у всякого умел деньги вытянуть, если нужно было... Теперь я минуты покоя не знаю; я связан по рукам и ногам; теперь всякий у меня норовит вытянуть деньги...» И совершенно неожиданное заключение, совершенно в духе Шоу: «Год тому назад у меня не было никаких родственников, кроме двух-трех, которые меня знать не хотели. А теперь их объявилось штук пятьдесят, и у всех на хлеб не хватает. Живи не для себя, а для других: вот вам буржуазная мораль».
Герой как будто мгновенно забывает о недавнем времени, когда ему приходилось красить волосы, чтобы не потерять места мусорщика. Зато читатель хорошо помнит, как на вопрос, честный он человек или мошенник, Дулиттл отвечает: «Как все мы: и того, и другого понемножку».
Папаша Дулиттл — ярчайший пример развращающего влияния буржуазной морали на некоторую часть пролетариата. Он ясно осознает свою позицию изгоя, приниженного и угнетенного. Однако справедливый гнев против насильников оказывается слабее тяги к комфорту и обеспеченной жизни, хотя он и прекрасно понимает всю унизительную роль своего выбора. Пьянство, страх перед печальным концом в работном доме (вековой угрозой нищего в Англии) расслабляют его волю, деклассируют, бросают в объятия «буржуазной сволочи». «Я говорю вам: я запуган. Меня купили».
Острый ум, красочная, афористическая речь, сдобренная ошибками и обмолвками, придающими всем его откровениям порой ироническую двусмысленность, прямота суждений декларативно обличительного плана делают эпизодическую фигуру Дулиттла запоминающимся символом социально и нравственно больного общества. Это не изменивший идеалам герой, не социальный вариант падшего ангела, но пример циничного примирения, готовности пожертвовать правдой ради выгоды. Само по себе социальное положение еще не обязательно в каждом случае предопределяет характер и направление энергии человека — эта истина хорошо была известна Бернарду Шоу.
Многие пьесы Шоу имеют подзаголовок, как бы уточняющий жанр произведения, в чем как будто бы и нет необходимости, однако на самом деле призванный с большей определенностью обнажить его тематический пласт, подчеркнуть содержательную сторону пьесы и вместе с тем указать на качественную значимость некоторых ее структурных особенностей. Так, «Цезарь и Клеопатра» характеризуются как «историческая пьеса» (разумеется, в характерном для Шоу парадоксальном понимании); «Святая Иоанна» — это «Хроника в шести действиях с эпилогом», имеющим особенное значение для понимания авторской интерпретации событий; «Тележка с яблоками» — это «Политическая сатира», а «Дом, где разбиваются сердца» — «Фантазия в русском стиле на английские темы».
Точно так же и «Пигмалион» — «Роман в пяти действиях». Несоответствие понятий (пьеса названа романом) кажущееся; Шоу желает лишь подчеркнуть, в несколько иронической манере оттеняя условность литературного жанра вообще, романический характер отношений своих героев, выдвигая на первый план их человеческие, личностные связи. И действительно, проблема имущественного, социального неравенства людей в буржуазном обществе решается автором не на основе их деловых, общественных контактов, а путем столкновения героев в сфере чувств.
В этом случае, как оно и происходит на самом деле, неизбежное обнажение самого существенного и значимого, определяющего отношения людей — их классовой принадлежности и социальной позиции, оказывается тем разительнее.
Из этого контраста возникает и безусловная эмоциональная убедительность итоговой мысли автора о невозможности отрешиться от социального статуса человека в любых проявлениях его общественной активности, будь то деловая сфера или же сфера чувств.
О том, как происходит преображение Элизы, мы почти ничего и не узнаем. Несколько общих замечаний и попутных сообщений — вот и все, что рассказано о лаборатории великого ученого. Значит, не в технологии постановки произношения соль и смысл пьесы, и замечания Шоу в этом плане носят в основном характер шутки. Пьеса «Пигмалион» менее всего рекламного или научно-пропагандистского характера.
Уже разительный пример метаморфозы Альфреда Дулиттла дает возможность ощутить парадоксальность характеров и событий пьесы. Основные герои «Пигмалиона» высвечиваются автором разносторонне, подаются во многих положениях; Шоу заставляет их высказываться остро, прямо, но отнюдь не всегда последовательно и однозначно. Порой признания героев исполнены неожиданности, их оценки, казалось бы, менее всего подготовлены ситуацией. Но многообразие в поведении и словах всего лишь отображение достаточно сложного внутреннего мира героев. В этой связи особенно значительна у Шоу роль авторских ремарок, предшествующих сценам — действиям.
Ремарки содержат не только описание обстановки действия, хотя антураж дается всегда точно, детализированно, в необходимых размерах и соотношениях, со скрупулезным вниманием к мелочам. Они становятся элементами психологической характеристики героев, порой довольно распространенными, проясняющими нередко противоречивое поведение персонажей. Пометы перед началом действия и существенно дополняют его, и отображают прямую авторскую оценку, и порой прямо предваряют некоторые элементы последующих событий.
Так, например, о Хиггинсе мы узнаем не только то, что «это крепкий, полнокровный, завидного здоровья мужчина лет сорока», знакомимся не только с его костюмом и манерой держаться. Все это можно было бы счесть прямыми указаниями актеру, не более. Но вот и другое, своего рода суммарный психологический портрет.
Он принадлежит к энергическому типу людей науки, которые с живым и даже страстным интересом относятся ко всему, что может явиться предметом научного исследования, и вполне равнодушны к вещам, касающимся близко их или окружающих, в том числе к чужим чувствам... Он очень похож на неугомонного ребенка... и, как ребенок, нуждается в постоянном присмотре, чтобы не натворить беды. Добродушная ворчливость... сменяется бурными вспышками гнева, ... но он настолько искренен и так далек от злобных побуждений, что вызывает симпатию даже тогда, когда явно не прав.
Разумеется, пьеса расширяет, дополняет, углубляет этот портрет, реализует его в разнообразных поступках, речах, отношениях, что-то затеняет, что-то выпячивает, но в основном Шоу оставляет героя в рамках именно этой характеристики.
С другой стороны, следует сказать, что ремарка в основном закрепляет психологическое восприятие героем мира, оставляя в то же время полную свободу развития отношению к фактам и установлениям этого мира, которое эволюционирует по мере приобретения опыта, своеобразного прозрения, приближения к истинному пониманию вещей. В истории Хиггинса это прекрасно иллюстрируется его взаимоотношениями с Элизой Дулиттл.
Герои «Пигмалиона» изъясняются в полном соответствии с их общественным положением и характером; речь их всегда несет отпечаток индивидуальности. За словами Пикеринга, например, встает спокойный, благовоспитанный светский человек, внимательный и добрый. Речь Хиггинса темпераментна, жива, повышенно эмоциональна; Элиза говорит сначала на языке улицы, грубоватом и прямолинейном, затем овладевает речью литературной и даже утонченной, пронизанной, однако, живыми и глубокими чувствами.
Так называемая «чистая» патетика глубоко чужда дарованию Шоу. Он стыдится прямого выражения чувств. Идеальное, не сдобренное насмешкой или хотя бы ироническим парадоксом, не находит места в его пьесах. Все это, однако, изгоняет из его творчества лишь однотонно-розовые краски, но не лишает симпатичных автору героев обаяния и привлекательности.
В запутанных сложностях жизни автор сам отдает предпочтение главному — рвущейся к счастью и свету человеческой душе — и умеет заставить читателя проникнуться расположением к своим далеко не однолинейным, но достойным в своей сути героям.
В сущности Элиза получила под занавес все, что хотела: Хиггинс признал в ней человека с душой и даже профессией, коль скоро она может ассистировать ему при постановке правильного произношения. С его точки зрения, вообще все в порядке: он, Пикеринг и Элиза должны отныне составить неразлучную компанию «трех дружных старых холостяков».
Открытым остается другой вопрос: осознает ли Хиггинс всю глубину чувства, привязывающую его к Элизе? Сложившаяся ко времени заключительных реплик пьесы ситуация позволяет надеяться на развитие событий в плане благополучно романическом, несмотря на внешнюю суровость Элизы и чересчур оптимистическое восприятие событий Хиггинсом.
Но главное даже и не в этом. В рамках дуэта Генри Хиггинс — Элиза Дулиттл к концу произведения произошла такая ролевая эволюция, которую немыслимо было представить себе в начале пьесы. Осуществилось своеобразное уравнение, нормализация отношений, исчезла односторонняя зависимость. Человек из низов отстоял свое достоинство.
Каждый получил то, в чем особенно нуждался: к Элизе пришло осознание значимости человеческой личности в оправе новых знаний и новых общественных связей; Хиггинс осознал некоторые отрицательные стороны своего замешанного на деятельном творчестве эгоцентризма, стал «кое-что понимать».
Разумеется, основные социальные противоречия, в косвенной форме отразившиеся на судьбах действующих лиц, остались неразрешенными. Зловещая тень их распростерлась над настоящим и будущим тысяч и тысяч девушек из народа, чьей судьбы никогда не затронет пытливый научный интерес какого-нибудь другого Хигтинса.
«Это... пьеса большого социального, демократического звучания — пьеса о природном равенстве людей и их классовом неравенстве, о талантливости людей из народа. Это и психологическая драма о любви, которая по ряду причин почти превращается в ненависть. И, наконец, это пьеса гуманистическая, показывающая, как бережно и осторожно нужно подходить к человеку, как страшен и недопустим над человеком холодный эксперимент».
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +