Ромен Роллан родился в 1866 г. Детские годы будущего писателя прошли в провинциальном Кламси. С 1880 г.— Париж, где Роллан учится в лицее, завершает образование в знаменитой Нормальной школе, после чего в течение двух лет живет в Италии. По возвращении в Париж он читает лекции по истории искусства, много занимается философией, завязывает переписку с Толстым.
Интерес к революционной борьбе приводит его к созданию в конце 90-х годов цикла «Драмы революции», который отразил огромный интерес автора к народному театру. В 900-е годы Роллан пишет несколько книг о великих музыкантах, подготовивших появление широко известного и знаменательного для всего его творчества романа «Жан-Кристоф» (1904—1912). Герой его — гениальный композитор Кристоф Крафт, олицетворяя народное, оптимистическое начало искусства, вступает в отчаянную борьбу с искусством декаданса, болезненным, изнеженным, лишенным глубоких корней в национальных культурах. Монументальное произведение в лучших традициях французского реалистического романа с демократических позиций решает проблемы философии, морали, личной жизни, стремления к идеалу.
В 1914 г. был написан роман «Кола Брюньон».
Первая мировая война нанесла тяжелый удар по абстрактному гуманизму Роллана. Писатель страстно выступает против империалистической бойни, клеймит агрессоров обеих воюющих сторон. Не будучи революционером, Роллан с одобрением отнесся к Октябрьской революции, протестовал против попыток силой задушить молодую Советскую республику. Новая Россия, революция, по мнению Роллана, это силы, которые могут остановить войну и фашизм. Активная деятельность немолодого уже писателя в защиту мира строится на позиции признания необходимости революционной борьбы. Он участник прогрессивных международных конгрессов, сторонник справедливой национально-революционной борьбы испанского народа, антифашистского Народного фронта.
В 1933 г. Роллан завершает более чем десятилетнюю работу над романом «Очарованная душа». История Аннеты Ривьер, женщины, долгим и неровным путем идущей через очарования и разочарования к борьбе за переустройство общества под знаком социалистических идей, демонстрирует читателю ту простую истину, что сохранить «душу» можно, лишь посвятив себя великому, достойному делу.
Дорога интеллигенции в революционную борьбу сопряжена в условиях буржуазного общества с преодолением многих трудностей, заблуждений, с огромным риском, с жертвой привычными, традиционными понятиями, условностями, стремлениями. Аннета и ее сын Марк проходят этот путь. Не все в русском революционном движении было понято Ролланом до конца верно, но пафос книги, образ человека-творца, бездонный оптимизм рождены глубокой верой писателя в великую историческую справедливость нового, социалистического завтра человечества.
В 1935 г. Ромен Роллан посетил Советский Союз, «этот идущий вперед мир». Драма «Робеспьер», появившаяся в 1939 г., прославляет гуманизм революции, отождествляет интересы народа с высшей справедливостью, изображает события 1789 г. как этап исторического события, получившего победоносное завершение в 1917 г.
Последние годы жизни Роллана (1940—1944) в оккупированной фашистами Франции заполнены работой над воспоминаниями и материалами о жизни Бетховена. Эти книги увидели свет уже после смерти писателя.
Обращение Ромена Роллана в повести «Кола Брюньон» к персонажам и событиям позднего французского Возрождения как раз накануне первой мировой войны и непосредственно после завершения работы над «Жан-Кристофом» нельзя не признать симптоматичным: атмосфера «Жан-Кристофа», где время, действительность и внутренние сомнения не позволили герою разорвать путы абстрактного гуманизма, оказалась слишком тяжела для писателя; производя «расчет с прошлым», Роллан обращается к героям полнокровным, жизнелюбивым, помещает их в обстановку предельной жизненной емкости, заключает неукротимый дух их в чувственно осязаемую и прославляемую материальную оболочку.
Речь идет не о противопоставлении земного возвышенному, но о поиске благородного и в высшей степени человечного единения духа и материи. И 30-е годы, давшие мировой литературе разительные примеры гармонии в творчестве Роллана, во многом
уходят корнями в звенящую здоровым смехом, исполненную нескончаемой радостью бытия, задорную, а порой и по-народному смачную и ядреную повесть «Кола Брюньон».
«Неожиданная» для читателя и «негаданная» для автора (Роллан) книга эта как бы непроизвольное движение души, воплощение естественности творения, излившегося без раздумий и сомнений.
Из предваряющего повесть обращения «К читателю» мы узнаем, что это «беспечная книга», написанная «со слов» и от имени ее героя, «под диктовку», книга, «которая смеется над жизнью, потому что находит в ней вкус и сама здорова».
Писателю не удалась попытка напечатать повесть к моменту ее завершения, в 1914 г., книге довелось увидеть свет во Франции только в 1918 г.
Появление «Кола Брюньона» в послевоенной Европе, было особенно заметно в соотнесении с только что пережитыми ужасами, и книга по-особому высвечивала национальный характер французов. А. М. Горький, не знавший еще в то время о творческой истории повести, специально отметил именно эту сторону книги: «Это, может быть, самая изумительная книга наших дней. Нужно иметь сердце, способное творить чудеса, чтобы издать во Франции, после трагедий, пережитых ею, столь бодрую книгу — книгу непоколебимой и мужественной веры в своего родного человека, француза».
«Кола Брюньон» — художественно-философское исследование о человеке, о том, что привязывает его к жизни и украшает его существование, делает его осмысленным и ценным. В атмосфере ее разлит «человечный, щедрый и незлобно лукавый Дух».
1616 год, время действия повести, знаменательный в истории Возрождения: именно в этом году ушли из жизни его величайшие представители — Шекспир и Сервантес. Понемногу склонялась к закату типичная для Ренессанса вера во всемогущество человека. Во Франции в этом году после недолгого затишья снова бушевали религиозные войны. Но разбуженное к новой жизни после многовековой средневековой спячки сознание человека уже не могло мириться с проповедями послушания, страха божьего и аскетизма. Человеческая личность со всеми ее страстями, планами, с индивидуальным мироощущением и пониманием собственной значимости стала важнейшим социально-психологическим признаком времени, а ощущение радости земного, материального бытия, стремление с наибольшей полнотой воспринять жизнь во всем ее многообразии, неистребимое желание творчески выразить себя, продолжить свое существование в оставленных миру результатах своей деятельности сделались ярчайшими качествами этой личности.
Именно таков и герой Роллана — житель провинциального городка Кламси, пятидесятилетний крепыш-весельчак, отец семейства и талантливый столяр, а точнее, художник-резчик и скульптор Кола Брюньон.
Воспроизводя минувшее, повесть Роллана менее всего знакомит нас со значительными, календарными событиями истории, ее переломными для судеб эпохи происшествиями. Но зато колорит времени, обстановка постоянного, «обыденного» существования французской провинции передана превосходно. Быт, отношения между сословиями, атмосфера непрекращающихся в государстве раздоров и, главное, характерные типы французов того времени: владетельного феодала, священнослужителя, горожанина, солдата — изображены изумительно точно и художественно обобщенно.
Все, что происходит в книге, мы узнаем от ее героя. Каков же он, наш собеседник, с судьбой и характером которого связаны все события повести? Первое, что становится очевидным,— его бьющее через край и неизменное, как символ веры, жизнелюбие. «Не терплю ничего бледного»,— говорит он о себе. И добавляет: «Благословен день, когда я явился на свет! Сколько на этой круглой штуке великолепных вещей, веселящих глаз, услаждающих вкус! Господи боже, до чего жизнь хороша!»
Бодрая музыка трудового дня, ясное небо над головой, цветущая весна — как прекрасна жизнь для того, кто умеет отдаться ей, не злобствуя и не хандря, без зависти, страха и грошовой обиды. Мы увидим далее, что жизнелюбие Кола менее всего ограничено поисками легких наслаждений, а его неизменные спутники — веселый смех и улыбка — отнюдь не поверхностны. Брюньон не всегда тот, за кого может принять его непроницательный наблюдатель.
Здравый смысл, чувство порядка и рассудочность — черты, которые принято называть типично французскими, в высокой степени свойственны и Брюньону. Его балагурство не маска, не обман, но «пышные речи, звучные стихи, головокружительные затеи» «только хворост», а не сами дрова, сложенные в сарае, по забавному сопоставлению Кола Брюньона.
Веселая бесшабашность в словах Брюньона граничит порой с безудержным эпикурейством, кажется декларацией эгоцентризма. Но не всему, что произносит лукавый и насмешливый мэтр, следует верить безоговорочно. Дочь Мартина, прямая наследница Кола по духу, так отчитывает своего родителя: «Ты бахвал. Тебя послушать, так можно подумать, что ты только глоткой и умеешь действовать: ротозейничать, трезвонить языком, зевать от жажды, да на ворон; что ты спишь и видишь, как бы кутнуть, что ты готов пить, как губка; а ты и дня не проживешь без работы. Тебе хотелось бы, чтобы тебя считали вертопрахом, сорвиголовой, мотом, гулякой, который не знает, что у него в кошельке, туго он набит или налегке; а сам бы заболел, если бы у тебя на дню всякое дело не отзванивало свой час, как на курантах; ты знаешь до последней копейки все, что издержал е прошлой пасхи, и еще не родился тот человек, который бы тебя надул... Простачок, буйная головушка! Полюбуйтесь на этого ягненка! Знаем ваших ягнят: пусти их втроем — волка съедят...»
Но эта скрытая значительность характера только углубляет жизнелюбие Брюньона. Прекрасное чувство единения с природой, сладостное сознание принадлежности к миру труда, живейшая готовность каждое утро заново принять в свои объятия этот звучный, многокрасочный, будто бы специально для тебя сотворенный мир — вот источник постоянной жизнерадостности Кола Брюньона.
В основе жизнелюбия героя также и неистовое любопытство к жизни, жажда познать, понять мироздание, высветлить разумом все сомнительное и спорное: ему «хотелось бы потрогать, разобрать и снова собрать весь чудесный механизм мировых часов». Страстный охотник до новых впечатлений, он «готов отведать плети, чтоб изведать все на свете».
Соседи называют его старым чудаком, Брюньоном-непоседой, пилигримом, скитальцем, натиральщиком дорог. «Приятно видеть, как у тебя под ступнями тянется земля, и разминать миру бока»,— замечает Кола. Брюньон в полном смысле слова бывалый человек: он немало попутешествовал не только по казенной надобности, но и для собственного удовольствия, когда герцог Неверский отправил его в итальянские города для изучения художественных промыслов. Из путешествий своих он привез многое: «Полные глаза. Пустые карманы, это верно. Но набитую голову...»
События повседневности питают его душу и воображение, но никак не может он насытиться картинами многообразного мира.
В течение дня, когда Брюньон отдыхает от работы, он навещает соседа, готовит материал для работы, встречается с дочерью, гуляет с внучкой, злословит со встречными, добродушно ссорится и мирится с собутыльниками, присутствует на свадьбе, провожает в последний путь покойника, рассказывает и выслушивает массу забавных историй, встречается со старым пастухом и еще, еще, еще... Однако ни усталости, ни пресыщения он не испытывает, неутомима его жажда: «мне нужно бы два дня, два дня каждый день, а то мне не хватает».
Жизнелюбивый философ от земли, кость от кости своего народа, Кола умеет видеть поэзию в обыденном, каждодневном, и потому-то неистощим запас его возвышенно-вечных радостей. При этом он знаток окружающей жизни, вокруг него не ровный гул, а дискретный шум, как сказали бы сейчас, полный точного качественного значения и оттого вдвойне радостный.
...Я слышу сегодня с утра, как шумят мельницы на реке, как кузнечный мех скрипит невдалеке, на наковальнях молотки звенят веселым плясом, на досках резаки рубят кости с мясом, как лошадь фыркает и пьет, как сапожник постукивает и поет, грохот колес на дороге, стук башмаков многоногий, щелканье бичей, трескотню прохожих, гомон голосов, звон колоколов — словом, дыхание города на работе, в трудовом поте... А над моей головой — ясное небо весны голубой, где проносятся белые облака, горячее солнце и свежесть ветерка. И словно... воскресает молодость!
Яркость, многокрасочность существования только и может дать настоящее наслаждение. Стертость характера, тусклость жизни, безликость — самый большой грех в глазах Брюньона. С этой меркой он судит и о самых близких людях. Так, об одном из своих сыновей Кола с безнадежной тоской замечает: «...ничто, как есть, ничто: мелкий лавочник, безличный, как овца; я зеваю при одной мысли о нем». Брюньону глубоко чужд человек, у которого не возникает вопросов, чей равнодушный взгляд скользит по поверхности жизни, не загораясь радостью, не затуманиваясь слезой.
Кола перечисляет свое достояние: жена, дети, дом... Но «самое лучшее», что у него есть,— это его ремесло. Труд — первая жизненная радость человека и наиболее полная форма самовыражения художника-творца. Труд сам по себе уже поэзия, отрешенность от будней, величавое приобщение человека к высшим началам бытия: «Вооруженный топориком, долотом и стамеской, с фуганком в руках, я царю за моим верстаком над дубом узлистым, над кленом лоснистым. Что я из них извлеку? Это смотря по моему желанию... и по чужому кошельку. Сколько в них дремлет форм, таящихся и скрытых!» Поэтизация труда у Кола Брюньона — это чувство сродни робинзоновскому, но еще более окрыленное, многоцветное, окрашенное задорным лукавством и восторгом перед возможностями человеческих усилий. В труде и глубинная основа жизнерадостности Брюньона, его жизнестойкости. Труд — самый близкий товарищ героя, на него можно положиться целиком: он не изменит, не предаст. Он воплощает в себе мыслимую гармонию существования, синтезируя мысль и деяние, дух и действие: «Радость верной руки, понятливых пальцев, толстых пальцев, из которых выходит хрупкое создание искусства! Радость разума, который повелевает силами земли, который запечатлевает в дереве, в железе и в камне стройную прихоть своей благородной фантазии!»
Брюньон тотчас перестает блажить, когда ему нужны «свободные руки и ясная голова для работы»: «Поработав, выпить, выпив, поработать,— что за чудесное житье!» И что особенно значимо для героя, в труде находит выход его неизбывная жизненная активность: ведь «труд — это борьба; борьба — это удовольствие».
Любовь к труду почти идентична у Кола любви к искусству уже хотя бы потому, что искусству принадлежат итоги работы героя. Брюньон не просто работник искусства, в своих воззрениях на него художник придерживается определенной эстетической концепции. Брюньон служит «железному искусству». Он выступает против жеманства в искусстве, за его здоровое, полнокровное, материальное начало. Под рубанком Кола «обретает красоту», находит ее в воплощении народных представлений о добротном и прекрасном: «Я одеваю дома филенками, резьбой. Я разворачиваю кольца винтовых лестниц; и, словно яблоки из шпалеры, я выращиваю из стен просторную и увесистую мебель, созданную как раз для того места, где я ее привил».
Самое высшее наслаждение для Кола Брюньона — занести на бумагу, а затем изваять в дереве «то, что смеется в ...воображении, какое-нибудь движение, жест, изгиб спины, округлость груди, цветистый завиток, гирлянду, гротеск, или когда у меня пойман на лету и пригвожден к доске какой-нибудь прохожий со своей рожей». Величайшая гордость художника — исполненные юмора и движения резные фигурки, украсившие местную церковь. Искусство понимается им как обобщенный способ самовыражения и, что еще важнее, выражения духа своего времени: «Для нас искусство нечто родное, гений очага, друг, товарищ: оно высказывает лучше, чем мы сами, то, что все мы чувствуем; искусство — это наш домашний бог».
Искусство для Брюньона сродни любви, оно предвосхищение и продолжение ее. Любовь юного Кола не завершилась единением с подругой, но след ее он пронес через целую жизнь. Легкомыслие молодости и недоразумение разлучили влюбленных, не дав им до конца понять друг друга, но светлой печалью, сладостной грустью живет в их сердцах не умершее до закатных дней чувство. Любовь осталась прекраснейшим, замешанным на грусти воспоминанием, она также сделалась постоянным мотивом его творчества, символом вечной и совершенной молодости: «Сколько раз потом я вырезал изгиб этих красивых рук, этой шеи, этой груди, этого алчного рта, этой откинутой назад головы — на створках мебели, среди цветущей вязи!»
Брюньон-художник жил не только в своих созданиях, ему оказалось доступным высшее счастье творца: передать любовь к своему искусству, свое горение — ученикам, изваять не только прекрасные скульптуры, но души будущих ваятелей. Пример тому — самоотверженная привязанность к мэтру его ученика Робине.
На долю Кола выпадают не одни только радости. Умирает жена, сгорает дом, пропадают накопленные по грошу сбережения, с дымом улетают последние работы художника.
Но самый страшный удар наносит ему феодальный князек, чьи заказы Кола выполнял в течение многих лет.
Этот вельможный скот надругался над лучшими созданиями мастера. Все изрезано, измазано чернилами и винными пятнами, расстреляно из аркебузы. «На этот раз они отняли у меня все. Меня можно закапывать в землю»,— с болью говорит себе герой.
Но нет. У него остались руки, способные творить, жажда испытать сегодняшний и завтрашний день! И Кола живет и творит. Этому немало способствует то, что на шкале его жизненных ценностей занимает первое место: «...для меня дороже всех земных благ, дороже труда, кутежа, любви и дружбы та, кого я завоевал, дочь не богов, а людей, моя свобода».
Брюньон живет не в самом городе, а у его стен, и всякий раз, когда приходит неприятель, он вынужден оставлять свой дом, а затем — по возвращении — отстраивать его заново. Почему? Да потому, что ему воля и сопряженные с нею опасности предпочтительней, чем защита городских стен, отделяющих его от целого мира: «Конечно, за толстой стеной я буду безопасней. Но что я буду видеть за толстой стеной? Стену. Я иссохну от скуки. Мне нужна свобода».
Мужество, чувство собственного достоинства, неукротимое желание чувствовать себя независимым — вот фундамент, на котором Кола Брюньон без денег, без рабочих, в преддверии близкой зимы заново начинает строить свой дом. В каменоломне он тешет камни, валит в лесу старые дубы, возводит леса.
И не его вина, если сломанная нога прерывает эту поистине героическую работу.
Брюньон хорошо понимает, что не может быть личной независимости в государстве, основанном на насилии, наследственных привилегиях, забвении интересов простого человека.
Пастухи-охранители в лице феодальной знати — первый истинный враг кламсийцев, враг, от которого нет спасения. Постои, поборы и вымогательства, насилия и грабежи всякий раз приходят в город вместе с «дружественными» солдатами, посланными герцогом де Невер для защиты горожан от врагов.
«И сколько бы государства, и короли и их министры ни рядились пастухами и не выдавали себя, жулики, за родичей великого пастуха... все они рыси, быки, пасти и животы, которые ничем не набьешь»,— замечает Кола.
Брюньон на каждом шагу видит, что феодальное государство оглупляет и развращает человека, противопоставляя естественной морали человеческого общежития «мораль... государств, которые из войны и преступления делают доблесть». Феодальные распри и религиозные войны представляются Брюньону в равной мере бессмысленными и чуждыми интересам простого француза: «Не все ли нам равно, один ли жулик или другой мошенничает при дворе?»
Даже лучший из королей — Генрих IV, о котором искренне сожалеет Кола,— все-таки король. «Так будем же свободны, французский народ благородный, а наших господ пусть черт заберет!.. Всякий француз родился королем»,— заявляет Кола.
Кола не только декларирует свои антифеодальные убеждения, он пытается организовать определенное сопротивление безмерным притязаниям вельмож. Чаще всего оружием Кола и других кламсийцев становится смех — ведь время шпаги и мушкета еще не пришло. Дух независимости в сочетании с французским остроумием отобразились в истории с герцогским лугом, когда горожане под маской верноподданничества отстояли свои права, а заодно и зяо посмеялись над своим сюзереном. Негласным автором издевательского сценария был, конечно, Брюньон.
Здесь, наверное, уместно сказать вообще о месте улыбки в этом жизнерадостном произведении. Источник ее, естественно, сам герой. Первый адресат шутки — Кола Брюньон. Он не устает весело подтрунивать над своей внешностью и над несоответствием своих чувств и желаний физическим возможностям, подсмеивается над некоторыми своими привычками, формами общения с близкими и т. п.
Ни намека на ложную патетику, ни следа надутой спеси, ни капли высокомерия нет в рассказах Кола о том, как боролся он с чумой и победил ее. А проявлено было им немало высокого достоинства, альтруизма и энергии, хотя болезнь основательно скрутила его. Но обо всем этом Кола рассказывает с улыбкой.
Метки, порой ядовиты характеристики, которые Кола дает людям и событиям, ему несимпатичным. Так, о кламсийском законнике говорит: «он республиканец в латинских стихах; но в жизни — за мудрость его хвалю — он верный слуга королю». Характерна насмешка Кола над ложным демократизмом обыва- телей, которые «жаловались на правителей, на народных граби- телей. Но вполне прилично. Никого не называя лично». Со вкусом и тонкостью издевается Кола над тупым, самодовольным и жеманным вельможей, столичным хлыщом и поклонником «бесполезного искусства».
Итак, у смеха Брюньона достаточно широкий интонационный диапазон: веселое балагурство над самим собой, завуалированно нежная шутливость с дочерью Мартиной, дразнящее зубоскальство с друзьями, острая и злая насмешка над сильными мира, глубокая и тонкая ирония по адресу господа бога и всего небесного воинства.
Смех Брюньона всегда содержателен, в нем нет ничего фиглярского, шутовского; это не потешная клоунада, хотя герой — страстный любитель всяких розыгрышей и мистификаций (вспомним хотя бы, как он обучал гугенотским песнопениям дроздов в саду кюре Шамайя), это умная, понимающая улыбка доброго и мудрого человека, сознающего людские слабости, и это «спокойная ирония», характерная для неверского края, по замечанию Брюньона, ирония, сознающая свою силу, когда она адресована врагам Брюньона, разумеется социальным, к личным он весьма снисходительно насмешлив.
В эпоху непрекращающихся религиозных войн и хорошо памятной еще варфоломеевской ночи вопросы веры составляли важнейшую часть жизни тогдашнего человека. Понятно, что не мог оставить их без внимания и Ромен Роллан, создавая характер своего героя. Вакх — вот единственное божество, насчет истинности которого никогда не возникает споров между Брюньоном и его закадычными друзьями: нотариусом Пайяром и кюре Шамайем. «Я ничего не говорю про тех, кто верит: я верю, мы верим, вы верите... чему вам угодно»,— замечает Кола.
Религиозность его очень условна и граничит с атеизмом. Она сродни тому, что в ту же эпоху проповедовал Монтень и пытался осуществить при дворе Генрих IV: иронической веротерпимости. Обращаясь к богу, Кола говорит: «Ты уж мне разреши оставить тебя в покое; и единственное, о чем я тебя прошу,— это чтобы и ты поступил со мной так же».
Только осторожность мешает Кола открыто высказать свои сомнения по поводу существования бога: «Есть великий господин, живущий в Эмпирее... Мы его чтим весьма... Но между нами... Болтун, прикуси язык! Тут пахнет костром...»
В какой-то степени Брюньон не чужд и старых языческих верований: так, он творит заклинания перед старой осиной в лесу, пытаясь отвести гибель от тяжело заболевшей Глоди.
Терпимость Кола по отношению к католическому богу далеко не беспредельна. Именно он, этот славный добряк, обращается с грозными словами, адресованными властителям небесным и земным, в миг непереносимой муки, когда тяжело страдает его любимица, внучка Глоди: «Это уж слишком, этого мы не допустим. Бог или король, кто так поступает, тот превышает свою власть. Мы тебя предупреждаем, всевышний, если ты вздумаешь продолжать, мы очень скоро будем вынуждены, к великому нашему сожалению, тебя развенчать...» В сущности Кола пантеист, верящий во все с улыбкой и без ожесточения и с той же улыбкой все подвергающий сомнению. По-настоящему Брюньон поклоняется лишь «прекраснейшему из всех чувств» — «его светлости разуму».
Церковь же со всеми ее проповедями, отпущением грехов, молебнами и соперничеством вероучений оказывается предприятием торговым и прибыльным, но, подобно всякой коммерции, порождает и конкуренцию. Недаром же сам брэвский кюре говорит о чудесах, проповедуемых его собратьями во Христе: «все эти монахи, чтобы отбить у нас покупателей, готовы торговать, если бы могли, ангельским молоком, архангельскими сливками и серафимьим маслом».
Именно такого рода изображение религии и ее служителей в повести было одной из причин, задержавших ее издание.
Кола вроде бы и не слишком верит в нравственный прогресс человечества: «Друг друга грабят. Друг друга режут. Всегда будет так. Даю руку на отсечение, что через четыреста лет наши правнуки будут с таким же остервенением драть друг с друга шкуру и грызть друг другу носы». Эта кровавая потеха нисколько не влечет Брюньона, ведь среди тех, кто убивает друг друга с оружием в руках, у него нет врагов. Он с удовольствием «вышел бы из игры»: «Да, кабы можно было!»
И ему приходится отбиваться от всех: католиков и гугенотов, вельможных врагов и высокопоставленных покровителей: «Чем подставлять бока, бока, бока, дадим-ка лучше сами тумака».
Действительный враг Франции и человечества — это не наемники, которые вчера сражались за короля, сегодня — за Лигу, и не убивающие друг друга, доведенные до фанатизма проповедями католиков и гугенотов простолюдины. И Кола возмущен бессмысленностью существования на теле государства злокачественных социальных наростов, прихлебателей, которые, стоя в стороне, потирая руки и набивая карманы, организуют насилия и грабежи: «Но кто мне объяснит, для чего заведены на земле все эти скоты, эти аристократы, эти политики, эти феодалы, нашей Франции объедалы, которые, воспевая ей хвалу, грабят ее на каждом углу и, покусывая наше серебро, приглядывают и соседское добро, покушаются на Германию, зарятся на Италию...»
Кажущаяся готовность Брюньона примириться с неизбежностью зла, устраниться от вмешательства в мирские дела оборачивается сознанием необходимости и готовностью изменить в лучшую сторону жизнь на столь милой сердцу героя планете: «Все хорошо и так, как оно есть... пока мы его не улучшим (а это мы сделаем при первой возможности)».
Вынужденный выслушивать издевательские бредни столичного аристократа, Брюньон размышляет про себя: «Терпи, пока ты наковальня. Бей, когда будешь молотком». И здесь, как всегда, он менее всего полагается на провидение: «Богу — небо, нам — земля. Наше дело устроить ее, если возможно, поуютнее».
Метод воздействия Брюньона на жизнь один — это активная доброта, деятельный гуманизм. Сфера его проявления необычайно широка: от личных семейных отношений до острого вмешательства в важнейшие гражданские дела.
Узнав о смертельной болезни нелюбимой жены, он искренне огорчается. Вино утратило свой вкус, заныло сердце и, спеша к одру умирающей, он чувствовал, что ...любит бедную женщину, ставшую за долгие двадцать пять лет совместной жизни частью его самого. В сцене предсмертного прощания мы становимся свидетелями доброты, идущей от истинной человечности. Глубокая, проникновенная картина гаснущих страстей, примирения таких неодинаковых, но мужественных душ, вечно волнующая сцена подведения итогов земного бытия... Боль, любовь, страдание, изображенные Ролланом, естественны, значимы, близки читателю.
В тяжелое для родного города время Брюньон предстает перед читателем в новом качестве. Когда в опустошенном чумой и брошенном старшинами городе бушуют пожары и свирепствуют разбойники, именно Кола организует сограждан, принимает на себя ответственность за суд над предателем и возглавляет вооруженный отпор грабителям. Организатор, трибун и военачальник, судья и дипломат — в каждой из этих ролей Кола Брюньон оказывается на высоте.
И что самое замечательное, все деяния Кола в эту мятежную ночь продиктованы самым бескорыстным гуманизмом, который только можно себе представить: ведь герой рискует жизнью, навлекает на себя гнев городского старшины, превозмогает ранение во имя покоя и порядка в жизни тех людей, которые только что понукаемые и подзадориваемые личным недругом Кола сожгли его дом. Брюньон прощает людям недомыслие и слабость духа, ибо они проистекают не от злой воли. Кола умеет не только пожалеть этих бедняг, которые бывают жестоки от неразумия, трусливы по привычке и жадны от недостатков. Он способен разбудить и укрепить в их душах проблески стремления к добру и справедливости. Взывая к лучшему в людях, Брюньон не боится при случае показать им самих себя в невыгодном свете, чтобы встряхнуть их и заставить пережить минуты
очищения.
Творчество и жизнь едины в ощущении героя, его человеческая активность распространяется — вполне в духе Ренессанса — на обе эти сферы, и в роли коменданта объятого смутой города Кола столь же естествен, как и за своим верстаком.
Счастливый, гармоничный характер.
Кола живет жизнью своего народа, испытывая его беды и удачи; многое доводится ему пережить, и к пятидесяти годам герой вправе думать о себе как характерном типе француза своего времени. Он не обольщается на собственный счет, не мнит о себе бог весть что (он «слава богу, не дурак», знает «себе цену»), но в то же время вовсе не склонен к самоуничижению: ведь жизнь всего отпустила ему сполна, и Кола вправе судить о ней здраво и авторитетно.
Шутка, по-вашему, таскать свою шкуру по французским дорогам полвека сполна, в наши-то времена... Бог ты мой, и вынесла же, милые мои, наша спинушка и ветра, и дождя. И пекло же нас, и жарило, и прополаскивало! И насовали же мы в этот старый дубленый мешок радостей и горестей, проказ и улыбок, опыта и ошибок, чего надо и чего не надо, и фиг, и винограда, и спелых плодов, и кислых дичков, и роз, и сучков, и всего, что видано и читано, и испытано, что в жизни сбылось и пережилось! Всем этим набита наша сума вперемешку.
Обогащенный массой разнообразнейших жизненных впечатлений, тонкий наблюдатель, лишенный претенциозности, здравомыслящий, остро чувствующий, критически настроенный по адресу религии и властей, вольнолюбивый, осмысленно оптимистичный, никогда не унывающий, Кола, быть может, более всего обязан своим оптимизмом самому себе. Самообладание, радостное мироощущение рождены в душе отнюдь не удачливого счастливчика, если мерить удачу привычной мерой. Вот грустная минута после встречи с некогда любимой девушкой, превратившейся в увядшую старуху:
Я меланхолически озирал свою жизнь. Я думал о том, чем бы она могла быть, о том, чем она была, о моих разрушенных мечтах... Я подводил счеты, отмечал просчеты, перебирал скудные богатства моей котомки: жену, которая собой нехороша и не более того добра; сыновей, которые далеки от меня, думают обо всем не так, как я, у которых моего только оболочка; измены друзей и безумства людей; смертоносные вероучения и междоусобные войны; Францию мою растерзанную, мечты моего духа, создания, моего искусства разграбленные, жизнь мою — горсть пепла, и налетающий ветер смерти.
И несмотря на это, Кола всякий раз возрождается к новой жизни с полной верой в эту жизнь.
В главе «Чтение Плутарха» раскрывается коренное качество Брюньона — постоянное ощущение им своего родства с человечеством. Человечество в его ошибках и поисках, в несправедливостях и горе, в буйстве и смятении, в проигрышах и подвигах — это как бы частица самого Кола. И в глубинах истории, среди уймы страстей, побед и поражений, в обличье давно истлевших, но не позабытых Бременем персонажей истории Брюньон снова и снова видит самого себя: «Что же волнует меня, что же привязывает меня к ним, как к родным? А то, что они мне родные, они — я, они — Человек».
Брюньон возвышается над своими согражданами, он во многом человек грядущих лет, и потому, в частности, лучшее, что остается от прожитой жизни Кола, это даже не уцелевшие произведения его искусства, а творение его духа, его надежда, его визитная карточка в будущем: ученик Робине, наделенный высоким даром своего учителя, внучка Глоди, повторяющая его богатый, цельный и жизнелюбивый характер.
Можно ли усомниться в кровном родстве автора и героя? Дело не только в том, что сам Роллан называет себя прямым потомком, внуком Кола Брюньона. Вся жизнь и борьба зрелого Ромена Роллана безоговорочно утверждают своеобразное единство духа этих разделенных веками родичей, глубочайшее родство в характере отношений с миром в себе и вне себя. И это не только национальные, но и общечеловеческие черты: вольнолюбие и здоровый, уверенный оптимизм, борьба за яркость, интенсивность существования, непримиримость по отношению к интеллектуальной реакции и социальным несправедливостям, преклонение перед всепобеждающей мощью творческого труда и борьбы за прогресс в общественных отношениях.
Роллан, вопреки часто встречающемуся писательскому обыкновению, не делает признаний типа «Брюньон — это я», но зато говорит о неизбывной потребности познакомить друг с другом читателя и «всех Кола Брюньонов, которых я ношу в себе».
Вера в народ и творчество, любовь к жизни и борьба — именно эти качества Кола Брюньона делают его мысли и деяния глубоко личными для Ромена Роллана. Размышляя о судьбах своей страны, писатель выводит ее будущее из жизни и устремлений народа, чье неистощимое душевное здоровье и чей оптимизм воплощены в глубоко национальном характере Кола Брюньона.
В «Примечаниях Брюньонова внука», написанных специально для русского издания, Ромен Роллан называет свое произведение «галльской поэмой». Вслед за ним «превосходной галльской поэмой» назвал эту книгу и А. М. Горький. Разумеется, с формальной точки зрения мы имеем дело с романом, как это отмечено в дневниковых записях автора и как это следует из внешних признаков произведения. (Исходя из относительно небольшого объема произведения и краткости охватываемого им периода — тоже, конечно, формально, не учитывая главы «Ласочка» и страниц-воспоминаний,— иногда говорят и о повести.) Но по своему глубокому лиризму, предельной эмоциональности, по глубоко личному, чувственному началу это, конечно, «поэма». И она галльская, ибо подлинно национальна и по своему духу, и по материалу, и по характеру главного героя.
Воспроизведение исторической эпохи и на ее фоне решающих, непреходящих черт национального характера — высокое достоинство книги. О Брюньоне говорилось достаточно подробно, однако это не просто характер, он еще исследователь-летописец своего времени. И, наблюдая жизнь французского народа начала XVII в., правда, скорее духовную, нежели хозяйственно-экономическую, мы испытываем не покидающее нас ощущение полной достоверности изображенного. Что же говорить о самом герое!
Вещественность, материальность существования Кола Брюньона не подлежат ни малейшему сомнению. Выдуманного героя Ромен Роллан попросту не смог бы описать столь живо, глубоко и подробно, с такими огромными запасами неиспользованных, невысказанных жизненных сил и суждений. Брюньон уходит от нас нашим добрым другом и хорошо знакомым человеком, но и уносит с собой столько нерастраченного и не узнанного нами, что в жизненности этого не устающего поражать новизной характера усомниться трудно.
Роллан не зря называл себя внуком Брюньона. Среди предков его был и некто Боньяр, участник французской революции и штурма Бастилии, оставивший интересные данные о своем времени. По словам Роллана, Боньяр «имел многие черты весельчаков, Кола Брюньона и его друга нотариуса».
Физическим и нравственным здоровьем, лукавым нравом отличался и отец писателя, сохранивший эти качества до преклонных лет.
Вся обстановка повести — это «друзья детства» Роллана, выросшего в Кламси, годами жившего в Вэзле, прекрасно знавшего Брэве, откуда был родом отец писателя.
Названия четырнадцати глав повести помечены каждое определенным месяцем или частью его, когда происходили описываемые события: «Что касается строения книги, то его легко увидеть и без очков. Оно следует ритму Календаря природы, по которому я жил среди полей, промеж двух белых январей»,— замечает Роллан.
Жизнь Кола воспроизводится им последовательно от месяца к месяцу, и вместе с тем каждая глава — законченный эпизод. Это не дневниковые записи годичного периода. Не просто течение событий, а размышления, воспоминания, живые, броские сценки.
Война, религия, природа, первая любовь, тяжкие болезни, дружба, смерть близких, труд — все эти элементы, веками определявшие жизнь человека, нашли свое отражение в повести о бургундском народном художнике Кола Брюньоне. Обо всем этом он может сказать: «Мой мир».
«Глава первая. Сретенский жаворонок», пожалуй, самая насыщенная по материалу, раскрывающему внутренний мир Брюньона. В ней как будто бы нет ни одной пустой, промежуточной строки, которая не добавляла бы чего-то существенного к облику этого симпатичнейшего творца-жизнелюба: его характер, отношения с близкими, жизненное кредо и жизненная история, его вольномыслие и жадность к жизни, шутливый нрав и способность чувствовать окружающее глубоко и верно, несмотря на необъятную поэтичность характера (или же благодаря ей),— все это мы находим уже в первой главе. А начиная со второй Кола — наш добрый знакомый — лишь добавляет к своему облику какие-то существенные, чрезвычайно значимые, но внутренне ожидаемые читателем черты. Роллан дорисовывает образ как бы в союзе с читателем; новые грани характера героя проясняются новыми обстоятельствами.
От главы к главе образ Брюньона вырастает на наших глазах: добродушный лукавец раскрывается талантливым творцом и завершает свой путь в книге исполином духа, добрым гением окружающих, олицетворением мысли и совести времени.
Язык романа лучше всего можно охарактеризовать, обратившись к тексту, где оценка ему дается неоднократно: «...Крутой язык, голый, без фигового листка, с бургундской солью...»; «Речь крепкая, задорная»; «Честный и откровенный французский язык, без всяких покровов». В «Примечаниях Брюньонова внука» Роллан говорит о терпком, «пахучем» языке повести.
В языке героя различаются два стилевых потока: возвышенно-патетическая речь Кола, когда он говорит о труде, любви, искусстве, человеческом достоинстве, и сочная, грубоватая, со смачными вкраплениями натуралистических образов и характеристик, когда Брюньон говорит о повседневной жизни, житейских столкновениях, неурядицах, заботах, о разных сторонах быта.
Сказки и прибаутки, легенды и пословицы, старые фабльо и шутливые историйки переполняют текст повести: этому огромному жизненному материалу, рожденному, как правило, размышлениями над повседневностью, тесно в книге. Это глубокая, истинная народность, коренящаяся прежде всего в ее истоках и источниках: «Книга эта питалась кламсийскими летописями, неверскими преданиями, французским фольклором и сборниками галльских пословиц, которые суть мое евангелие и мое «Поэтическое искусство». Я утверждаю и посейчас, что в любом их мизинце больше мудрости, остроумия и фантазии, чем во всем Аруэ, Монтене и Лафонтене. (А я их люблю, этих трех братьев!)» Ритмика и рифмы в романе уходят корнями также в народную речь. Следами определенной образованности Кола Брюньона и условий его жизни стали в книге античные имена, воспроизведение некоторых древних и легендарных событий, образы, заимствованные из Библии. Но ядреная галльская прибаутка, смех от неистощимого душевного здоровья, разумеется, преобладают надо всем. Особенно это проявляется в многочисленных афоризмах Брюньона: недаром же он в течение двадцати лет записывает в «некий сборничек» «лучшие шутки, шалости и вольности, ...слышанные, сказанные или читанные».
Приведем буквально наугад несколько примеров и бытовых, едко житейских, и заключающих в себе итог философического раздумья:
«На всякой пирушке бывают разбитые кружки», «У нас в Бургундии не знают мерлихлюндии», «Тот настоящий дядя, кто потчует, в рот не глядя», «Мы ли едим, нас ли едят, на все надо иметь веселый взгляд», «Французу для смеха и страданье не помеха», «Смех — изрядная приправа; с ней съешь и камень», «Труд есть лучшее из наслаждений».
Живым фоном происходящего служит французская земля, прекрасная и богатая страна: «У нас в полях накрытый стол. Наши виноградники, наши крольчатники, наши плодовые сады, наши рыбные садки — кладовая обильная». И самого Брюньона характеризует глубокое и верное чувство природы. Вот он идет, «посвистывая, берегом реки, вьющейся вдоль лесистых холмов. На свежие листочки падали кружочки благословенного дождичка, весенних слез... Влюбленная белка мяукала в ветвях. Гуси тараторили на лугах. Дрозды заливались вовсю, а самочка-невеличка разговаривала: «ти-ти-тю».
И подобных картин много в романе. Поистине колдовское очарование природы.
Кола Брюньон — центр романа, но он не одинок. Горожане и жители предместий по большей части друзья и добрые знакомцы Брюньона. Это очень разные люди, и отдельными замечаниями, маленькими эпизодами, энергичным обменом репликами Роллан создает целую толпу кламсиицев. Среди них и остроумцы, и худосочные мизантропы, и ленивцы, и трудяги, и расторопные, решительные, и колеблющиеся меланхолики, но в основном все это хотя и в меру простоватый, но живой, лукавый, энергичный народ, который не упустит своего и умеет дорожить жизненными радостями. Кола Брюньон не противостоит своим землякам, он один из них; просто Ромен Роллан вглядывается в него более пристально и, можно сказать, по-родственному. Этому впечатлению не мешает то обстоятельство, что все события доведены до нашего сведения Брюньоном, а не автором.
Что Брюньон и другие горожане — ближайшая по духу родня, хорошо видно из массовых сцен романа. Вот радостный, красочный народный праздник весны — масленица. Яркие наряды, веселые песни, забористые шутки, карнавальное шествие, где за здоровье друг друга поднимают стаканы потешные носачи-алебардщики, скоморохи-постники, черти и грешники, обманутые мужья. В центре народного действа — его властительница весна — «некая девица, розовая и радостная». Все ликует, радуется и теплу, и освобождению от солдатского постоя, и возможности попеть, поплясать, острой, перченой шуткой отогреть сердце.
Такова же картина народного гулянья во время ехидно-торжественного выноса «герцогской» статуи. Буйствующие краски ярких одежд, гомон и шутки толпы, веселые столкновения, комическая серьезность насмешников, возглашающих здравицу осмеянному герцогу, шествие, напоминающее крестный ход, но издевательское под маской торжественности — веселое, гудящее, подвижное.
Заметим кстати, что в романе вообще много эпизодов забавных, веселых: вот старшина и прокурор, которые, не желая уступить друг другу, застревают в церковных дверях; вот кюре, дрожащий перед прихожанами, которые колдовством пытаются нагнать в сад и погреб своего пастыря мышей и жуков. Даже сцены осады города неприятелем выдержаны Ролланом в основном в тонах буффонады. По справедливому замечанию И. И. Анисимова, «Кола Брюньон» действительно «самое солнечное и радостное из его произведений». Этому в равной степени содействуют и чарующая легкость изложения, и тонкое понимание событий, ясность мысли, свежесть идей, редкая логичность и последовательность в изображении главного героя. Писатель соглашается с тем, что «Кола Брюньон» «есть галльский вызов войне», и замечает: «Хотя этот смех и раздался раньше битвы, но он звучал над нею и наперекор всему...».
Подлинное богатство человека, утверждает Роллан, в его душе, в его отношениях с миром, в осмысленности и ценности его существования и для других.
«Разве можно представить себе Брюньона, который перестал бы чувствовать, Брюньона, который перестал бы творить, Брюньона, который перестал бы смеяться, у которого не летели бы искры из-под копыт? Нельзя; это будет значить, что от него остались одни штаны...».
Именно обращение Ромена Роллана к народу как решающей и справедливой силе исторического прогресса породило образ, исполненный радостным мироощущением, жаждой активно вторгаться в жизнь и изменять ее к лучшему:
«И радостно ощущать, что обладаешь этой гибкостью духа и мышц, что можешь, если надо, быть рыбой в воде, птицей в воздухе, в огне саламандрой, а на земле человеком, который весело борется с четырьмя стихиями».
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +