Рабле был современником многих выдающихся гуманистов Франции. В его эпоху творили принцесса Маргарита Наваррская, автор знаменитого «Гептамерона», блестящий поэт Клеман Маро, ученый, поэт и сатирик Бонавентура Деперье, философ, латинист и типограф Этьен Доле и многие другие мыслители, художники, поэты. Выступая, как им казалось, от имени всего прогрессивного человечества, деятели Ренессанса всегда опирались на социальную действительность своей эпохи, своей страны. И следует сразу сказать, что книга Рабле также полна событиями его времени. Отзвуки великой борьбы гуманистов против феодальной реакции в области идеологии, политики, религиозных верований, уклада семейной жизни и средневековых традиций воспитания можно найти в сатирических картинах столкновений, поисков героев, в остро, гротескно или добродушно-велеречиво запечатленных характерах пятитомного мира, населенного не только великанами и чудищами народных сказаний, но и вполне реальными персонажами Франции XVI в.
Франсуа Рабле, сын судебного чиновника и землевладельца, родился в Шиноне предположительно в 1494 или 1495 г. Вступив во Францисканский орден в 1510 г., он до 1524 г. пробыл в монастыре (Фонтене-Леконт), где был возведен в сан священника. Все свое время Рабле отдавал ученым занятиям. В 1528—1532 гг. он продолжает изучать медицину и естественные науки в Париже, практикует в качестве врача в Монпелье и Лионе.
В Лионе увидела свет (1533) первая из книг его романа, ставшая впоследствии второй частью общей структуры произведения,— «Пантагрюэль, король дипсодов, показанный в его доподлинном виде, со всеми его ужасающими деяниями и подвигами, сочинение покойного магистра Алькофрибаса, извлекателя квинтэссенции». Книга, как видно из заглавия, вышла под псевдонимом. Внешняя же линия ее сюжета была навеяна чрезвычайно популярными в народе лубочными историями о великанах, издававшимися предприимчивыми лионскими типографами.
Первая книга во многом следует традициям средневекового романа: детство великана, обучение его, путешествия и приключения составляют основу содержания. Но рядом со сказочными великанами на страницах «Ужасающих деяний и подвигов» возникает совершенно земная личность Панурга, занявшего впоследствии одно из самых значительных мест в романе.
В 1534 г. Рабле совершает первое непродолжительное путешествие в Италию, сопровождая в качестве врача кардинала Жана дю Белле. Здесь впервые происходит его знакомство с жизнеутверждающим искусством итальянского Ренессанса. По возвращении он публикует новую книгу романа, хронологически отнесенную к более раннему времени и ставшую началом всей национальной эпопеи Рабле: «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля...».
Если начало работы над романом формально выдавалось за продолжение народной книги «О великом и огромном великане Гаргантюа», то теперь, обратившись прямо к образу Гаргантюа, Рабле заимствует из его «праистории» лишь несколько эпизодов. В целом же фантастика и вымысел народных легенд уступают место гиперболическому и гротескному как основе сатирического изображения подлинной действительности. Зубоскальство и балагурство автора, создающие общий фон повествования, не скрывают серьезнейших проблем эпохи, которые Рабле не только ставит, но и вполне определенно, по-своему решает. Это вопросы войны, мира и справедливого правления (борьба Грангузье против короля-насильника Пикрохола), гуманистической педагогики (история воспитания Гаргантюа), науки — богословско-схоластической и проникнутой материалистическим духом (сатирические портреты сорбоинистов, интересы и взгляды Гаргантюа), наконец, это и вопрос о цели человеческих стремлений и свободном, счастливом обществе (история Телемского аббатства).
Изменение политической ситуации в стране, усиление репрессий против свободомыслящих, религиозные преследования надолго прервали работу над романом. Вместе с дю Белле автор совершает еще одно путешествие в Италию (1535—1536), изучает ботанику, археологию, античную культуру. С помощью влиятельных друзей он добивается у папы отпущения за бегство из монастыря, апостольское прощение оградило Рабле от тягчайших угроз: ведь обе книги романа, как затем и последующие, были уже осуждены Сорбонной, оплотом французских богословов-обскурантов, схоластов и ханжей, столь зло осмеянных «Алько-фрибасом Назье». В 1542 г. Рабле издает оба тома своего романа, расположив их в том порядке, в каком они читаются и по сей день, а в 1545 г. добивается королевской привилегии на издание продолжения романа, которое и последовало год спустя.
Это была «Третья книга...», подписанная именем мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины.
Третья книга разворачивает события, связанные с намерением Панурга жениться и его опасениями за последствия этого шага — боязни «рогов». Здесь несколько смягчены откровенные выпады Рабле против средневекового государства и всех сопутствующих ему общественных институтов, но зато предметом широчайшей, масштабной сатиры оказывается вся культура средневековья. Поэт, лекарь, законовед, богослов, философ, шут выступают в роли советчиков Панурга, и каждая такая беседа обличает гнилость и мертвенность окаменевшего, выродившегося духа средневековья. На фоне издевательской характеристики невежественной философии, казуистического богословия, бессмысленной и беззаконной судебной практики и т. п. автор демонстрирует свою ученость и гуманный, реалистический подход к проблемам человеческого общежития. Проблема Панурговой женитьбы по сути дела перерастает в вопрос об отношениях между мужчиной и женщиной, в анализ общественной и культурной роли женщины.
Несмотря на некоторую осторожность автора по отношению к его извечным врагам, книга не избегла общей участи и также была осуждена Сорбонной. В монастырских застенках лилась кровь, на площадях пылали костры инквизиции, жертвой фанатизма становились близкие друзья писателя. Он бежал за границу, а затем вместе с покровительствовавшим ему дю Белле в третий раз отправился в Италию, где пробыл свыше двух лет. С четвертой книгой романа читатели познакомились в 1552 г. Во многих отношениях она оказалась наиболее острой и сатиричной, чему способствовало, конечно, и новое обострение между интересами папского престола и французского двора.
В четвертой книге рассказывается о путешествии Пантагрюэля и Панурга со спутниками в далекий Китай к оракулу Божественной бутылки опять-таки за советом: жениться все же Панургу или нет. Компания останавливается во время длинного пути во многих местах, посещает острова Прокурации, где живут сутяги и кляузники, Папеманов, т. е. верных папскому престолу католиков, и Папефигов (кальвинистов, демонстрирующих папе фигу), Диких колбас и др. Сатирические аллегории Рабле были совершенно откровенными, издевательский смех беспощадно поражал не только бытовые типы (пустобрехов, ябедников, обжор и т. п.), но и с новой силой церковников и самое религию, агрессивную политику самодуров-правителей, фанатизм и противоестественность средневековой морали и т. п.
В 1553 г. Рабле не стало, прах его похоронен в Париже. А спустя одиннадцать лет отредактированная и значительно дополненная кем-то из близких писателя издана была и завершающая, пятая часть романа.
В пятой книге путешественники прибывают на остров Звонкий, населенный странными птицами: «клирцы, инокцы, священцы, аббатцы, епископцы, кардинцы и, единственный в своем роде, папец». К тому же время от времени налетали «ханжецы» — «опозорившие и загадившие весь остров, до того безобразные и отталкивающие, что все от них — как от чумы». Весь святой католический клир, как видим, в сборе. Иронически, почти без иносказаний, Рабле воспроизводит и удручающе гнусную историю католической церкви в ее некоторых существенных деталях. Ознакомившись со всеми обычаями «пернатых обитателей» острова, Панург воклицает: «В этой стране сплошное плутовство, жульничество н мошенничество,— не приведи господь».
На острове Пушистых Котов, где обитают юристы-законники, питающиеся маленькими детьми, царит откровенный, неприкрытый произвол. «Они вешают, жгут, четвертуют, обезглавливают, умерщвляют, бросают в тюрьмы, разоряют и губят все без разбора, и доброе и дурное. Порок у них именуется добродетелью, злоба переименована в доброту, измена зовется верностью, кража — щедростью. Девизом им служит грабеж...» Эрцгерцог Цап-царап так отвечает на просьбу о милосердии: «За триста лет никто еще отсюда не уходил, не оставив шерсти, а чаще всего и шкуры».
В «королевстве Квинтэссенции, именуемой Энтелехией», где жители «свободны от зловредного и напыщенного суемудрия и водьнодумства», герои попадают в царство схоластов, стремящихся к бесплотной, бестелесной жизни. Наконец, достигнута цель, и оракул Божественной бутылки, отвечая на сомнения Панурга, произносит «такое веселое, такое мудрое, такое определенное слово: «Тринк», т. е. пей. Двусмысленный ответ в зависимости от темперамента и нравственной установки может быть воспринят и как рекомендация разрешать все сомнения доброй выпивкой, и как совет пить из источника мудрости, что, конечно, не исключает радостного восприятия мира. Но авторская позиция, отраженная в романе, не оставляет сомнений относительно выбора. Вопрос в сущности сводится к одному: насколько серьезен роман в целом по мнению самого автора.
Намерение выдать произведение Рабле за сборник веселых историй шумливого балагура противоречит, кстати сказать, и прямым характеристикам автора в его обращениях к читателю. Смех не самоцель, а форма изложения, наиболее удобная и приятная прежде всего самому писателю, это, если хотите, признаваемое им индивидуальное свойство, идущее от лучшего общечеловеческого:
Милей писать не с плачем, а со смехом,—
Ведь человеку свойственно смеяться.
И далее, также словами, предваряющими первую книгу, Рабле предупреждает: «Читая потешные заглавия некоторых книг мо-
его сочинения..., вы делаете слишком скороспелый вывод, будто в этих книгах речь идет только о нелепостях, дурачествах и разных уморительных небывальщинах... Но к творениям рук человеческих так легкомысленно относиться нельзя. Вы же сами говорите, что монаха узнают не по одежде, что иной, мол, и одет монахом, а сам-то он совсем не монах...»
Пересыпая предисловие забористыми шутками, Рабле литературными аналогиями и прямо убеждает читателя в глубинной серьезности своего произведения. Он и смеется над читателем, и зубоскалит, и ставит его в тупик, но не может не сказать главного: «Откройте этот ларец — и вы найдете внутри дивное, бесценное снадобье: живость мысли сверхъестественную, добродетель изумительную, мужество неодолимое, трезвость беспримерную, жизнерадостность неизменную, твердость духа несокрушимую и презрение необычайное ко всему, из-за чего смертные так много хлопочут, суетятся, трудятся, путешествуют и воюют».
Формально это сказано о Сократе, но автор недвусмысленно вопрошает: «К чему же, вы думаете, клонится это мое предисловие и предуведомление?» И дальше ведет речь уже о собственных книгах. Вторая книга открывается десятистишием Гюга Салеля, посвященным автору. И прежде чем читателя оглушит нарочитое бахвальство балагура и выдумщика, уверяющего, что все нижеследующее как есть правда (в противном случае — антонов огонь, падучая, молния на голову читателя), прежде того прочтет он строгие благородные строки, как видно, весьма лестные для автора, если они-то и начинают повествование:
Сумел ты эту повесть написать,
Где столько истин, всем полезных, скрыто.
Мне кажется, я слышу Демокрита,
Чей смех бичует глупости людские...
Комическое в романе выполняет несколько функций. Оно выражает критичность народного мироощущения, предназначено «завлекать» читателя, облегчая ему понимание сложных и во многом необычных для современника мыслей автора, наконец, оно же и «щит благонравия», камуфляж небезопасной для писателя сатиры на грозную и мстительную атмосферу общества, в котором живет Рабле.
Из каких же философских и политических позиций исходил писатель в своем романе? Сама книга дает на это ясный ответ. Автор называл свои книги «исполненными пантагрюэлизма» — в широком смысле это и оптимизм, и человечность, и жажда справедливости, и последовательное неприятие всего злого и уродующего человеческую жизнь. Но «пантагрюэлизм» предполагал и определенную систему взглядов философских, политических, социальных.
Основная идеологическая доктрина Рабле народна по своему духу и материалистична по смыслу. В четвертой книге романа
мы сталкиваемся с практически не сокрытой аллегорией, разъясняющей позиции автора: речь идет «О том, как Гастер (Желудок) придумал способы добывать и хранить зерно».
Первоосновой всей материальной и духовной деятельности человека оказывается начальная необходимость поддержать свое физическое существование, удовлетворить потребности не знающего вакации Желудка. Гастер — «доблестный магистр наук и искусств». И становится он им не из прихоти: «Природа, сколько вам известно, определила ему в пищу хлеб и хлебные изделия, а по милости небес ничто не препятствует ему добывать и хранить хлеб». Дело это, однако, весьма хлопотно и трудоемко. Гастер должен был изобрести и кузнечное искусство и земледелие, чтрбы добывать хлеб. Но этого мало, и вот его усилиями являются на свет военное искусство и оружие, дабы оберегать произведенное, медицина и математика, чтобы хранить его впрок, затем нужна была энергия, чтобы превратить зерно в муку,— и появились плотины на реках, ветряные мельницы в полях. Соль и огонь, часы и циферблаты, баржи и повозки приходят в мир, чтобы приготовить пищу и сделать ее вкусной, чтобы доставить ее туда, где недостает.
Таким образом, Рабле декларирует естественную необходимость как движущую силу истории, прогнозируя на этой основе дороги прогресса: сказочность фабулы позволяет ему говорить об управлении процессами природы как о достигнутом. Так, Гастер изобрел способы вызывать и прекращать дождь, «он же изобрел искусство и способ прекращать град, усмирять ветер и укрощать бурю...».
Смысл этой небольшой главки часто затемняется ее эстетическим антуражем: гастролатры, адепты «чревомогущего бога» Гастера, являют собою очень неприглядное зрелище, ибо подчинение всей жизни интересам желудка, неутомимое ублаготворение собственного чрева как единственное содержание бытия применительно к человеку осуждается Рабле не только словами апостола, но и мнением Пантагрюэля, за которым, как правило, всегда стоит сам автор. Рабле, таким образом, менее всего стремится возвести чревоугодие, т. е. следствие процесса созидания необходимого, в смысл и содержание человеческой жизни, но зато сочно, уверенно, необычно и убедительно утверждает материальные основы бытия и потребность как основной мотив человеческой деятельности.
Гуманизм, типичный для деятелей Ренессанса, сочетался в мировоззрении и творческой практике Рабле с материализмом, основанным не только на гениальных догадках или интуитивном бидении мира, но на познаниях ученого-естествоиспытателя. В этом смысле естественным оказывается сравнение Рабле с Леонардо да Винчи, другим великим представителем эпохи Возрождения, а спустя века теми же причинами будет предопределен и материализм Гёте (хотя, разумеется, применительно к ма-
териадизму периода Просвещения; пр.шюжимы существенно иные критерии). Рабле «одновременно был представителем и словесности как необходимого орудия: новой критики в естествознания как такого же необходимого орудия для овладения материальным миром» (А. К. Джиелегов);. Но сила его провидения, убеждение в неаетановимоета прогресса сказались в том веселом, не конечном отношении к последнему слову сшето времени во всех областях человеческой жизни, которое остзвуш-ло место для будущего, еще не зваемото, н® наверняжа лучшего. И эта также бъша народная позиция, не желавшая принять достижения гуманизма XVI в. в качестве последнего; слова истории человечества — отражевшеж этой убежденности Рабле была ирояизывающая роман мысль о тзавершенноети людского пути даже в самых сказочных, самых фантастических утопиях.
Среди великого множества характеров эпохи, рекрутированных автором под личинами наставников, друзей и слуг велнканов, прорицателей будущего Панурта, обитателей фантастических стран и государств, изображенных с огромным мастерством, живостью и «раблезианским» реализмом, особенно значимыми оказываются Панург и брат Жат.
Человек «хорошего роста» и «изящного телосложения», недоучившийся студент, обладающий ве систематизированными, но весьма широкими познаниями (встретив Пантагрюэля, он обращается к нему на десяти; языках, не считая французского), Панург озорник, циничный себялюбещ, бездельник. Типичный авантюрист, перекатк-поле, готовый в любую минуту надуть ближнего, украсить за его счет свое существование, Панург не признает никаких ограничительных нравственных, установлений.
Но живой ум, беззлобность, бесшабашность, открытый характер, обаяние человека, ке связанного княем решительно с уходящим прошлым, привлзекагаг к нему сердце, делавот желанным и в мужской компании, иг в; давопюм обществе. Неясное ощущение возможности какого-то иного, более упорядоченного, радостного, достойного существования, неудовлетворенность, изливающаяся тысячью проказ и выдумок, глубочайшее презрение к консервативным устоям средневековья во всех сферах общественной и частной жизни возвышают его над изобличенным и осмеянным Рабле миром прошлого. Грехи и слабости Панурга очевидны, но, по мнению автора, они заслуживают только добродушной, беззлобной насмешки. Нередко Панург и его заботы остаются только предлогом для изображения мира (его многочисленные консультации по поводу женитьбы, путешествие Пантагрюэля, предпринятое с той же целью к оракулу Божественной бутылки, выводят перед нами множество личностей-типов). Панург менее всего шут: характер, порожденный Ренессансом, навсегда выбившийся из окостеневших рамок, средневековья,, он свидетельствует о необратимости исторического процесса, о невозможности возвращения к косности, послушанию, аскетизму и страху божьему минувшей эпохи.
Монах по социальному своему положению, брат Жан принципиально противостоит лицемерным эгоистам, ханжам и обскурантам в сутанах. На память неизбежно приходят «монашество» и «священничество» самого Рабле. Но если автор, утонченный интеллигент по особенностям мировосприятия, искал за стенами монастыря возможности приобщиться к высшим достижениям культуры человечества (что, кстати сказать, едва не стойло ему жизни, а уж угрозу «очистительного» костра он ощущал постоянно), то Жан — крестьянский сын, на свой лад взыскующий правду, скоро убедился в том, что монастырское существование в корне противоречит здоровым, природным желаниям человека и его предназначению.
Сильный, энергичный брат Жан, не дурак выпить и провести время в обществе женщин, любитель острой, сильной шутки, в то же время величайший альтруист. Всем своим существом воспевая радость бытия, Жан хочет делить ее со всеми — и этим принципиально отличается от Панурга. Жажда справедливости и прямота делают его бойцом и защитником против насилия, а мечта о гармоничной, свободной и веселой жизни рождает в уме этого весьма поверхностно образованного крестьянина идею Те-лемского аббатства, обители счастья для достойных, здоровых, не знающих принуждения людей.
Жан Зубодробитель принадлежит к самой многочисленной, бесправной, но и потенциально могущественной части народа. Разве это не характеристика народа, слова, сказанные о брате Жане: «Он не святоша, не голодранец, он благовоспитан, жизнерадостен, смел, он добрый собутыльник. Он трудится, пашет землю, заступается за утесненных, утешает скорбящих, оказывает помощь страждущим, охраняет сады аббатства»?
Рабле близки и дороги люди физического труда, и его Жан ни минуты не бездельничает: даже когда поет на клиросе, он мастерит тетиву для арбалета или плетет сети. Брат Жан понимает необходимость всеобщего труда, молит бога, чтобы никто не следовал примеру дворян, живущих на доходы и ничего не делающих.
«Брат Жан — олицетворение народа. Этот образ, созданный Рабле, еще раз доказывает, что социальная настроенность великого писателя была ярче и радикальнее, чем интересы буржуазии. Она была вполне демократична».
Утверждая свои симпатии к народу, Рабле боролся против всего враждебного народу. Рабле восставал своей сатирой не против какой-либо одной, конкретной стороны средневекового мира, его критика была почти всеобъемлющей или во всяком случае затрагивала множество существенных явлений средневековья. Богословская наука и схоластические методы воспитания, монашество и католическая церковь, феодальные войны и средневековая юриспруденция, религия нарождающейся буржуазии и народное невежество — все было разъято и выпотрошено сатирическим гением Рабле, оценено и осмеяно.
Религию наиболее часто разило перо сатирика. Пародия на нетерпимость и преследования, которым подвергаются со стороны всякого рода «папеманов» все их религиозные оппоненты, обнажает всевластную хищность, умопомрачительную жестокость римской католической церкви. Но Постник, папец со всем его окружением и папефиг в равной мере ненавистны Рабле; его антиклерикализм вызван прежде всего ненавистным отношением к паразитическому существованию духовенства, к его ханжескому отрицанию мирских радостей, его обскурантизму, стоящему на страже одряхлевшего мира. Рабле провозглашает свободу религиозных верований, но лично себе позволяет откровенную насмешку над первоисточниками всех христианских ветвей, издеваясь над молитвами, житиями святых, божьими чудесами, над святая святых верующих — Библией. Идея загробного мира (посещение его Эпистемоном) вызывала у автора только улыбку.
В эпоху религиозных войн, когда политическая позиция гуманиста во многом предопределялась его, пусть относительными, симпатиями к католикам или гугенотам, Рабле был свободомыслящим, едва ли не атеистом, в равной мере чуждым религиозному фанатизму враждующих сторон.
Важным элементом борьбы Рабле за свободное, естественное развитие человека было развенчание религиозных, богословско-схоластических методов воспитания. Рабле не принимает средневековую систему воспитания. Как гуманист он протестует против методов, отупляющих мозг и ставящих препоны нравственному совершенствованию человека. В сценах обучения Гаргантюа софистом Тюбалем Олоферном автор осуждает бессмысленную зубрежку ветхозаветных текстов тысячелетней (!) давности, составляющих основы премудрости для школяров многих поколений. Отвлеченность, религиозный догматизм, абсолютная невозможность соотнесения заученного с реальной практикой — вот пороки системы воспитания и обучения, осмеянные Рабле.
Всему этому противопоставляется гуманистическая школа Понократа, основанная на принципах развития умственных способностей и лучших моральных качеств ученика, целесообразности, универсальности и жизненности обучения. Естественность, целеустремленность процесса обучения, радостная заинтересованность опекаемого выдвигались гуманистами как необходимые условия новой школы.
Многоступенчатость, параллелизм и, конечно, прямая зависимость судебных органов от власть имущих оскорбляли чувство справедливости Рабле и вызывали суровые, сатирические выпады в адрес законников — присяжных грабителей и сутяг. Пушистые Коты, неуемные кровожадные бандиты, судья Бридуа, затягивавший дело, а затем решавший его, бросая кости,— это ведь ло сути отражение действительной картины самоуправства и беззакония, даривших в стране. Но еще большим бедствием для народа были войны.
В «осуждения войн агрессивных и в признании справедливости борьбы за свободу и независимость Рабле шел от животрепещу-щнх вопросов современности: война Франциска I с Карлом V, тяжбы с папским престолом, переходившие в вооруженные столкновения, кровавые религиозные распри не могли оставить безразличными гуманистов эпохи. Это было актуальной политической проблемой, которую Рабле решал широко и обобщенно. Столкновение Грантузье с Пикрохо&ом не только прямой отклик на события времени, история войны позволяет автору в принципе отвергнуть насилие как способ разрешения локальных, малозначащих конфликтов, а с другой стороны, благословить мужество и решимость тех, кто защищает кров ы право на свободу.
Кто же должен был навести и поддерживать порядок в стране? «Все революционные элементы, которые образовывались «од поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним»,— замечал Энгельс, характеризуя конец феодализма.
Рабле отстаивал национальное единство страны, ее целостность и независимость. В его время подобное стремление было жизненно важным для народа: много дурного можно по справедливости сказать о королях Франции, но еще страшнее была феодальная вольница, насилие владетельных принцев и баронов, злодействовавших и разбойничавших на собственной земле, как в вотчинах злейшего Bpaгa. Оттого-то титулованное дворянство так несносно тупо и кровожадно в романе, потому и носит оно имена-клички, без сомнения говорящие о ценности этих людей,— Буян, де Вши, Молокосос и др.
И в глазах Рабле монарх не должен был отличаться от этих бездушных и тупоголовых разорителей лишь масштабами власти, как это часто и бывало на самом деле (история королей Пякрохола и Анарха). Рабле мало было просто монархии — пусть она прогрессивнее в сравнении с феодальной раздробленностью страны; для него важно еще и каким будет монарх. В это время гуманисты вслед за мыслителями древности мечтали о том, чтобы короли стали философами, а философы королями.
В образе Грангузье во многом отображены патриархальные представления французского крестьянства об идеальном правителе:
«Подданных своих он любит такою нежною любовью, какой ни один смертный от века еще не любил».
Но из трех поколений семейства великанов (Грангузье, Гаргантюа — Пантагрюэль) только самый последний становится выражением идеального, с точки зрения Рабле, типа просвещенного, гуманного монарха, в итоге заслоняя собою предшествующих королей-гигантов. Воспитанный гуманистами, мудрый, справедливый, неспешный и основательный в мыслях и поступках, составивший себе ясное представление о мире, всегда открытый просьбе, защитник слабых и гроза угнетателей, Пантагрюэль был, конечно, авторским вымыслом: такого желанного правителя Европа XVI в. не знала. Правосудное правление мыслится Пантагрюэлем (и автором) как высший нравственный долг государя, непреложная его обязанность; власть над народом дальновидного, проницательного, доступного и доброжелательного короля воспринимается последним как форма служения народу и стране — это ли не идеальный властитель?!
Но Рабле идет гораздо дальше, когда, описывая жизнь Телемского аббатства, набрасывает контуры счастливого человеческого общества.
Жизнь телемитов подстать многим характерным представлениям великих борцов Возрождения. Известнейшая «Утопия» Томаса Мора, картины будущего, рисовавшиеся в воображении гуманистов Ренессанса, мечты о рае на земле, отложившиеся во многих дидактических произведениях эпохи, сродни изображаемому в Телемском аббатстве как своей неудовлетворенностью настоящим положением вещей, так и неутомимой жаждой лучшего. И точно так же картины Телемского аббатства не только идеальны в понятиях времени, но и откровенно утопичны, несбыточны, что, кстати сказать, косвенно признавал и сам Рабле.
Что такое Телемское аббатство? «Обитель, непохожая ни на какую другую». Это пожелание высказывает брат Жан, Гаргантюа с удовольствием конкретизирует законы новой обители «от противного» — все сравнительно с монастырской жизнью и уставом должно идти наоборот, и сразу обнаруживается, что это «наоборот» и означает: в соответствии со здравым смыслом и природой человека. Монастыри отъединены от мира, в Телеме «не должно быть стены», в монастырях жизнь сообразовывается со звоном колокола, у телемитов «все дела будут делаться по мере надобности и когда удобнее», в монастыри идут калеки и уроды, в обитель брата Жана «будут принимать таких мужчин и женщин, которые отличаются красотою, статностью и обходительностью», монахи дают обеты целомудрия, бедности и послушания, в Телемском аббатстве «каждый вправе сочетаться законным браком, быть богатым и пользоваться полной свободой». Надпись над входом запрещала пребывание в обители уродству социальному и нравственному: «идите мимо» монах-лентяй, синклит судей, скряга-ростовщик, палач, лицемер, интриган, ханжа и лжец, развратник и скандалист, пустой книжник-схоласт. Зато широко открыты двери «господам честным» — учтивости, щедрости, изяществу, сердечности, доброй простоте.
Устав телемитов состоял из одного правила: «Делай что хочешь». Достаточно ли этого для мирной и радостной жизни? Да, решительно отвечает автор, подкрепляя это следующим рассуждением: «людей свободных, происходящих от добрых родителей, просвещенных, вращающихся в порядочном обществе, сама природа наделяет инстинктом и побудительной силой, которые постоянно наставляют их на добрые дела и отвлекают от порока, и сила эта зовется у них честью. Но когда тех же самых людей давят и гнетут подлое насилие и принуждение, они обращают добровольный свой пыл, с которым они добровольно устремлялись к добродетели, на то, чтобы сбросить и свергнуть с себя ярмо рабства, ибо нас искони влечет к запретному и мы жаждем того, в чем нам отказано».
Итак, принуждение, гнет, ярмо рабства - основные причины неблагоустроенности человеческого общества, истоки всех человеческих пороков. Телемиты же, свободные от принуждения, не знали злобы, зависти, не знали и мучительной неудовлетворенности, иссушающих сомнений, тяжких дум. Весело, беззаботно, полно текла их жизнь. Они ели, пили, играли в интересные игры, вместе гуляли и вместе трудились (последнего, впрочем, Рабле не расшифровывает). Это было собрание людей в высшей степени достойных, одаренных, гуманных и ученых: «среди них не оказалось ни одного мужчины и ни одной женщины, которые не умели бы читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти или шести языках и на каждом из них сочинять и стихи и прозу». Сильные, неутомимые, изящные, всегда веселые, они составляли, по Рабле, цвет человечества и «жили в мире и согласии».
Возникает, однако, естественный вопрос: в какой мере осуществимы телемские нормы жизни в масштабах всего человечества? Увы, и для Рабле это только островок радости, итог счастливого стечения обстоятельств, детище непомерной щедрости государя. Недаром же надпись на главных вратах Телема заключается многозначительными строками:
В дар златой металл
Наш король нам дал,
Чтоб от бед сберечь нас;
Тот не канет в вечность,
Кто нам завещал
В дар златой металл.
Но и этого изначального дара было бы недостаточно для поддержания благоденствия телемитов. Их радостная беззаботность оплачивалась трудом многих и многих рабочих рук. И, конечно, вынужденным парадоксом оказывается реальное обоснование утопии: «Не думайте, однако ж, что мужчины и женщины тратили много времени на то, чтобы с таким вкусом и так пышно наряжаться,— там были особые гардеробщики... а также горничные... возле телемского леса было построено огромное светлое здание в полмили длиною и со всеми возможными приспособлениями, там жили ювелиры, гранильщики, вышивальщики, портные, золотошвеи, бархатники, ковровщики, ткачи, и каждый занимался своим делом и работал на телемских монахов и монахинь».
Итак, мечта благородна, но пока еще только мечта: и в этом обществе нет полной гармонии. Это, конечно, не в укор автору — ведь пройдут века, пока появится научное обоснование созидающей роли труда в полном и радостном существовании человека, и не удивительно, что у Рабле труд несколько стыдливо укрыт на задворках обители.
Но, разумеется, это не умаляет силы художественной прозорливости Рабле, давшего нам изображение прекрасного человеческого общества, противостоящего тягостной и жестокой несвободе средневекового мира.
«Роман Рабле построен на основе развития не характеров, не жизненных ситуаций, а идей. Развитие идей — вот та внутренняя связь, которая объединяет все элементы книги и делает из нее нечто целое, единое. Рабле облекал идеи в форму художественного шаржа, карикатуры, гротеска и буффонады».
Разумеется, это не означает, что сами ситуации не меняются, а персонажи не ведут себя сообразно с переменой обстановки, но главное достоинство романа, несомненно, в его интеллектуальном богатстве, для выражения которого избрана автором такая яркая и необычная форма.
Многообразие ликов времени, населивших роман, соответствует их авторскому восприятию: от спокойного и доброжелательного до насмешливого, издевательского, осмеивающего во все горло, до всхлипывания и колик в животе. Откровенно неприемлющее, саркастичное изображение персонажей составляет основной эмоциональный тон рассказов. Благожелательные, серьезные, Дидактические по своему настрою и замыслу страницы играют важнейшую смысловую роль в позитивном самовыражении автора, отражают характер и движение гуманистических идей времени, но по объему они оказываются весьма незначительной частью романа.
Рабле всего лишь гротескно трансформирует черты сословий, подвергаемых им осмеянию, и добивается поразительного сатирического эффекта, обнажив их реальные приметы и очистив от всего лишнего. Люди, их страсти, желания, жизнь — основной и любимейший предмет описания Рабле, и они-то всегда сокрыты в обличье гигантов, под масками четвероногих и двукрылых героев романа, что, впрочем, и не нуждается в специальных доказательствах — до того легко и верно угадываются
под гротескным камуфляжем типы времени или идеальные конструкции, порожденные мыслью эпохи.
Вещная связь романа с жизнью была совершенно очевидной для его читателей. Знакомые имена, реальные пейзажи, действительные события окружали фантастические фигуры гигантов, придавали многим эпизодам произведения смысл слегка завуалированных иносказаний, доступных и понятных.
Помимо народных легенд, источники романа Рабле уходят и в итальянскую литературу Возрождения, к его старшим современникам (Луиджи Пульчи — «Моргайте», Теофило Фаленго — «Бальдус»), также изобразившим великанов, порой в шутовской, порой в комической манере, но по существу ради повода для критического анализа общества.
Обилие деталей, широчайшее использование античных текстов, регулярные обращения к Библии уснащают текст, пародия и гротеск очень часто рождаются именно из этой стилевой особенности романа, сопоставление, многозначная аллегория — постоянные спутники развития сюжета. Но главный источник сатиры Рабле — народное искусство. По точному замечанию исследователя, «в то время как ученые светского и духовного толка сражаются со средневековой идеологией установлением подлинных древних текстов и примерами библейских мифов, народная масса, не имеющая об этих высоких материях почти никакого представления, преследует ненавистные образы феодального и нарождающегося буржуазного мира своим смехом». Отсюда и разнородность стиля романа инспирирована двояким подходом к объектам сатиры: Рабле развенчивает старый мир идеями ученого-гуманиста н вместе с тем выставляет его на посмешище под оглушительный хохот народной массы.
Бесспорна народность романа Рабле: фабула, заимствованная вз фольклорных источников, язык — грубоватый, емкий, не чуждающиеся вульгаризмов и просторечия, пересыпанный пословицами, поговорками, шутливыми афоризмами в народном духе, прямо подслушанными на шумной улице, в таверне, на ярмарке. При этом, конечно, изложение вобрало в себя следы и следствия образования и научных интересов самого Рабле, обогатившись обильными приметами учености автора, его широкого знакомства с отечественной и иноземной, особенно итальянской, культурой.
Уважительное отношение автора к простолюдину вне всяких сомнений. Плебей у Рабле и по образу жизни, и по интересам, и по стремлениям своим много выше того образа несмышленого неуча, что был характерен для аристократически эстетского изображения простого человека. Он открыт в проявлении своих эмоций, мудр, он друг шутки и лукавого слова, остер и проницателен. Народность романа не только в его фольклорной первооснове и широчайшем привлечении материалов народного быта, не только в характерах, выпестованных массой простолюдинов: «Основная задача Рабле — разрушить официальную картину эпохи и ее событий, взглянуть на них по-новому, осветить трагедию или комедию эпохи с точки зрения смеющегося народного хора на площади».
Своеобразие реализма Рабле в первую очередь предопределено его сатирической направленностью. Это неспокойный, бо евой реализм, критикующий и обличающий, принявший за основное оружие гротеск, злую насмешку, фантастическую карикатуру. Реализму, глубоко народному по характеру, отвечало убеждение Рабле в том, что нет предмета, «недостойного» изображения в искусстве. «Греховность» человеческой природы, «низменность» ее проявлений, стократ проклятые кликушествующими священнослужителями и лицемерами-схоластами, были, по Рабле, частью действительного мира, и вовсе не малозначимой. Природа человека отнюдь не совершенна, но стыдливые умолчания не улучшат ее. И Рабле распахивает страницы своего романа для выведения всех естественных отправлений человека, для всех слабостей его плоти, хотя, конечно, было бы нелепостью видеть в этом соль и смысл книги.
Боевое, социальное значение неувядающей сатиры Рабле — главное в романе, его обличающий старое и творящий новое, прогрессивное, идейный настрой увековечивает борьбу человека на одном из важнейших переломных этапов его истории.
Книга Рабле осталась в истории человеческой культуры ярчайшим проявлением французского, да и не только французского Возрождения. Гаргантюа и Пантагрюэль, брат Жан и Панург дороги человечеству, как и знаменитые герои Сервантеса; по мощи и силе воздействия, раскрепощающей умы, роман «медонского кюре» сопоставим с творениями великого Шекспира.
В одной из наиболее зрелых статей, посвященных общественному значению литературы, утверждая непреходящую социальную значимость художественного отображения действительности в великих произведениях, В. Г. Белинский не случайно обращается и к имени Рабле: «Французы до сих пор читают Рабле или Паскаля, писателей XVI и XVII века: тут нет ничего удивительного, потому что этих писателей и теперь читают и изучают не одни французы, но и немцы и англичане, словом, люди всех образованных наций. Язык этих писателей устарел, но содержание их сочинений всегда будет иметь свой живой интерес, потому что оно тесно связано со смыслом и значением целой исторической эпохи».
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +