Признание «творческой» исторической работы капитализма, обобществляющего труд и создающего «социальную силу», способную преобразовать общество, силу пролетариата, такое признание есть разрыв с народничеством и переход к марксизму.
В. И. Ленин. От народничества к марксизму (1905).
Раскрывая понятие «русская революция», необходимо обратить внимание на национальное своеобразие буржуазно-экономического развития пореформенной России. В этом своеобразии - ключ к разгадке того, почему Россия в сравнительно короткие исторические сроки пришла к могучему общенародному революционному взрыву. Мы здесь не говорим о конкретных внутренних и внешних ситуациях, способствующих революционной развязке - аграрные и промышленные кризисы и голод, русско-японская война, война империалистическая 1914-1916 гг. и т. д. Все это принесло неисчислимые бедствия народу. Народные страдания и вызванное ими массовое недовольство явились одним из источников революционной борьбы. Но необходимо заглянуть, что скрыто за народными бедствиями, каковы коренные и постоянно действующие причины их. Именно так подходили к жизни русские реалисты. Они говорили о процессах, происходящих в недрах социально-экономической жизни России, о присущих ей коренных особенностях и противоречиях. Со всей тщательностью и исчерпывающей глубиной это исследовал и В. И. Ленин, рыясняя причины, породившие революцию 1905 г., ставшую прологом революции социалистической.
Крепостнический строй был сломан в России не по-крестьянски, не революционно, а по-помещичьи, с помощью непоследовательных, половинчатых реформ, проводимых под руководством самодержавия и руками крепостников, чиновной бюрократии. Такая ломка расчистила путь не крестьянскому, а помещичьему капитализму. Он сросся с самодержавным строем, с полуфеодальными пережитками в экономике и в общественно-политическом строе. Такой капитализм был особенно уродлив, дик, антидемократичен. Он принес трудовому народу двойной гнет, двойную эксплуатацию - и от буржуазии, и от помещиков. Превращение крепостной России в Россию капиталистическую крайне сдерживалось несовместимыми с капитализмом учреждениями старины. Развитию капитализма мешали и помещичье землевладение, и община, и оседлость крестьянства, и даже тот мизерный, голодный земельный надел, который получили крестьяне и который тоже был пережитком крепостничества. Щедринский помещик Клубков («Пошехонские рассказы») прямо говорит, что «надел только запутывает». Капитализирующемуся помещику хотелось бы иметь дело с безземельными батраками.
Двойная эксплуатация, страдания народа от капитализма и от недостаточного развития капитализма до предела обостряли классовые отношения, противоречия между производительными силами и производственными отношениями, объединяли трудовой народ города и деревни в единую силу, ускоряли процесс революционизирования масс, сокращали сроки вызревания революционного кризиса.
Творцы художественной литературы уловили указанную особенность русской социально-экономической пореформенной действительности, уродливое переплетение в ней седой старины с новой цивилизацией. Как помещик становится одновременно буржуазным предпринимателем, дельцом и как русская буржуазия ставит на капиталистическую ногу бывшие дворянские гнезда, но и не отказывается от использования полукрепостнических форм эксплуатации, заключает за счет народа сделку с помещиками, опираясь на самодержавно-чиновничий аппарат и проникая в органы власти и самоуправления, - все это было очень тонко разгадано писателями-реалистами. Гончаров уже в дореформенной экономике постиг процесс слияния хозяйства помещичьего с буржуазным, нарисовал образ помещика-предпринимателя (Тушин) и в нем признал носителя истинного прогресса. Островский не подпал под власть подобной иллюзии. Он не мог не сочувствовать буржуазным героям, когда они своей энергичной предприимчивостью, сообразительностью и знанием жизни, дела «взрывали» темное, паразитическое царство помещиков, противостояли им. Эту борьбу в русской действительности Островский хорошо подметил. Гончаров искал возможности для высшего синтеза помещичьего и буржуазного начал как основы поступательного развития русской жизни. Островский же не обольщал себя такими планами. Он трезво рассмотрел и мерзкий полукрепостнический быт, мораль обитателей помещичьих гнезд, и хищную хватку буржуазного предпринимателя, вступающего в сговор с побежденным «противником» во имя совместного с ним удовлетворения своих корыстных побуждений («Волки и овцы», «Бешеные деньги»). От такого «синтеза» Островский, разумеется, не мог ожидать ничего хорошего для своей родины, дл« ее народа. Нет таких ожиданий и у Чехова, автора «Вишневого сада» (1904).
Но значит ли это, что русские классики не связывали своих надежд, своих мечтаний о будущем с деятельностью буржуазного героя, с развитием капитализма? Я. Е. Эльсберг дает безусловно отрицательный ответ на этот вопрос. Но в таком случае можно ли серьезно говорить о движении России к революции и социализму, возможно ли утверждать, что русская литература объективно отражала это движение, объективно способствовала ему? Верно, что у нас не было ни одного большого писателя, который удовольствовался бы «чечевичной похлебкой» устанавливающегося буржуазного порядка. Но зачем же один вопрос подменять другим вопросом и ставить наше литературоведение в зависимость от давно изживших себя славянофильских и народнических теорий? Факты убедительно говорят о том, что русские художники и мыслители говорили о положительном (в определенных границах) вкладе капитализма в мировой общественный прогресс. Вспомним в этой связи поучительную, очень глубокую дискуссию о роли буржуазии в истории человечества, которая возникла в конце 40-х годов в среде западников. Уже тогда начинали складываться разные решения названного вопроса. Они явились истоком двух наиболее характерных для второй половины XIX в. взглядов на социально-экономические судьбы России. С одной стороны, сформировалась точка зрения Герцена и Белинского, а с другой - Боткина, Кавелина, Грановского, Корша. Автор «Писем об Испании», как и большинство московских западников, выступил против отношения Герцена к буржуазии, изложенного им в «Письмах из Avenue Marigny» (1847). Основной тезис Герцена гласил, что буржуазия «не имеет великого прошедшего и никакой будущности. Она была минутно хороша как отрицание, как переход, как противоположность, как отстаивание себя. Ее сил стало на борьбу и на победу; но сладить с победою она не могла: не так воспитана». Отсюда Герцен делает вывод о причинах упадка современного ему французского искусства. Они лежат в разложении буржуазии. Герцен приходит к своеобразным народническим идеям, к отрицанию в прошлом и настоящем для любой страны за буржуазией какой-нибудь исторически творческой роли.
В. П. Боткин высмеивает герценовскую оценку роли буржуазии. В письмах от 14 мая и 19 июля 1847 г. к Анненкову (который выступил в защиту взглядов Герцена) он дает свое решение возникшего вопроса. «Вы меня браните, милый мой Анненков... за то, что я защищаю bourgeoisie; но ради бога, как же не защищать ее, когда наши друзья со слов социалистов представляют эту буржуазию чем-то вроде гнусного, отвратительного, губительного чудовища, пожирающего все прекрасное и благородное в человечестве! Я понимаю такие гиперболы в устах французского работника; но когда их говорит наш умный Герцен, то они кажутся мне Не более как забавными... И вот почему не понравилось мне так его письмо к Щепкину. Речь, видите, идет о развратном влиянии буржуазии на сцену и о лицемерстве французского общества». Боткин считает, что буржуазия вовсе не виновата перед французским театром с его «гривуазными водевилями».
Несколько позже, в письме от 12 октября 1847 г., Боткин дает свой знаменитый лозунг, напоминающий кредо Струве: «Я вовсе не поклонник буржуазии, и меня не менее всякого другого возмущает и грубость ее нравов, и ее сальный прозаизм... в качестве угнетенного класс рабочий, без сомнения, имеет все мои симпатии. А вместе с тем не могу не прибавить, дай бог, чтобы у нас была буржуазия!». Это действительно созвучно тому, что значительно позже сказал Струве: «пойдем на выучку к капитализму». И он не ошибался, когда в своей статье «Чичерин и его обращение к прошлому» (1897) назвал Боткина своим предшественником, понявшим неизбежность торжества буржуазии в России. «Я в свое время, - признался Струве, - не подозревал, что по существу совершаю некоторый плагиат у Боткина и у Белинского». Струве ставит Боткина в число марксистов. В действительности же Боткина следует считать одним из предшественников струвинской ревизии марксизма. Струве вульгарно опошлял марксизм, выдавая его за учение, апологетирующее буржуазию, - капиталистический путь развития человечества. Боткин был действительно под стать такому «марксизму». Он считал, что историческая миссия буржуазии еще не исчерпана, что в ее руках находятся судьбы всего человечества. Боткин не мог понять ограниченность буржуазной прогрессивности, исторически преходящей роли капитализма. В назревающей революции 1848 г. решающая роль, по мнению Боткина, будет принадлежать именно буржуазии, ее оппозиционно-парламентской борьбе. Факты этой борьбы он использует против «Писем» Герцена, восхваляя способность буржуазии к политической борьбе. Последующая измена буржуазии революции была воспринята Боткиным не как конец революции, не как предательство, а как нормальный и единственно возможный процесс развития революции...
Белинский выступил с резким осуждением позиции Боткина и его друзей по отношению к «Письмам» Герцена. Он взял последнего под защиту и развернул свое понимание исторической роли буржуазии, которое по степени своей научности было неизмеримо выше рассуждений Герцена и Боткина. В письме к последнему (декабрь 1847 г.) великий критик указывает, что положения Герцена не просто ошибка, а результат наблюдений французской действительности, где «владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором... и породило оргию промышленности. Все в нем мелко, ничтожно, противоречиво: нет чувства национальной чести, национальной гордости... горе государству, которое в руках капиталистов. Это люди без патриотизма, без всякой возвышенности в чувствах. Для них война или мир значит только возвышение или упадок фондов - далее этого они ничего не видят. Торгаш есть существо, по натуре своей пошлое, дрянное, низкое и презренное... Торгаш - существо, цель жизни которого - нажива, поставить пределы этой наживе невозможно... Для него деньги не средство, а цель, и люди-тоже цель; у него нет к ним любви и сострадания, он свирепее зверя, неумолимее смерти, он пользуется всеми средствами, детей заставляет гибнуть в работе иа себя, прижимает пролетария страхом голодной смерти». И в другом месте того же письма: «Взгляните на литературу - что это такое? Все, в чем блещут искры жизни и таланта, все это принадлежит к оппозиции - не к паршивой парламентской оппозиции, которая, конечно, несравненно ниже даже консервативной партии, а к той оппозиции, для которой bourgeoisie - сифилитическая рана на теле Франции. Много глупостей в ее анафемах на bourgeoisie, - но зато только в этих анафемах и проявляется жизнь и талант. Посмотри, что делается на театрах парижских. Умная тщательная постановка, прекрасная игра актеров, грация и острота французского ума прикрывают тут пустоту, ничтожность, пошлость».
В этих пламенных словах ясно выражена огромная ненависть Белинского к классу капиталистов, презрение к буржуазно-парламентским формам борьбы, в них провозглашен конец исторической роли буржуазии в судьбах человечества и заявлено о симпатии к пролетариату, к революционной демократии, в которых критик видит единственно реальную силу, способную обновить жизнь и искусство Франции. Разумеется, Белинский не понимал социалистических перспектив борьбы зарубежного пролетариата, далее симпатий к нему и смутных надежд на него он не шел. Однако конкретно-исторически мыслящий, гениальный социолог вовсе не считает аксиомой, «что буржуазия - зло, что ее надо уничтожить, что только без нее все пойдет хорошо». Белинский понимает историческую необходимость развития буржуазии: «...государство без среднего класса осуждено на вечное ничтожество... Я знаю, что промышленность - источник великих зол, но знаю, что она же - источник великих благ для общества. Собственно, она только последнее зло во владычестве капитала, в его тирании над трудом».
Мысль критика сумела дойти до правильного понимания зла капиталистического общества, в котором промышленность, блага создаваемой ею цивилизации служат корыстным интересам капиталистов. Но мыслитель-диалектик четко разграничивает «буржуазию в борьбе и буржуазию торжествующую»: «начало ее движения было непосредственное, тогда она не отделяла своих интересов от интересов народа... Она выхлопотала права не одной себе, но и народу; ее ошибка была сначала в том, что она подумала, что народ с правами может быть сыт и без хлеба; теперь она сознательно ассервировала народ голодом и капиталом, но теперь она - буржуазия не борющаяся, а торжествующая».
В феврале 1848 г. Белинский в письме к Анненкову делает особый упор на роль буржуазии для гражданского развития России и французской революции, осуждает свою прежнюю точку зрения на буржуазию и как бы приближается к точке зрения Боткина против Герцена: «... мой верующий друг и наши славянофилы сильно помогли мне сбросить с себя мистическое верование в народ. Где и когда народ освободил себя? Всегда и все делалось через личности. Вся будущность Франции в руках буржуазии, всякий прогресс зависит от нее одной, и народ тут может по временам играть пассивно-вспомогательную роль... теперь ясно видно, что внутренний процесс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуазию». П. Струве, очевидно, имел в виду именно это письмо, когда признал, что он совершает плагиат не только у Боткина, но и у Белинского. Однако идеи Белинского очень далеки от струвианского апологетического отношения к буржуазии. Не впадая в народническое отрицание буржуазии, великолепно понимая благо и зло промышленно-капиталистического развития человечества, Белинский был убежден, что буржуазия в России нужна на исторически определенный срок, чтобы вывести ее в число великих государств мира.
Рассмотренные факты из истории социологических воззрений показывают, что уже в 40-е годы прошлого века возник вопрос о роли буржуазии в судьбах стран Запада и России, о ее положительной и отрицательной работе в разнообразных сферах материальной и духовной жизни человечества. Капитализм нес отрицание помещичье-крепостническим обломовкам. Гончаров в 40-е годы мудро разглядел то положительное, что утверждал в жизни своей практикой и образом мышления старший Адуев-буржуа. И в этом его Белинский поддержал. Далее. Передовые писатели и публицисты, начиная с Белинского, довольно часто связывали (или догадывались об этой связи) с буржуазным развитием России свои надежды на коренное изменение ее жизни в будущем. Некоторые из писателей оставались убежденными социалистами и считали, что переход к социализму возможен только благодаря «исторической работе» капитализма. Щедрин признавал, а Успенский вынужден был признать неизбежность торжества капитализма в России. И одновременно они были социалистами. Разумеется, подобное сочетание никак не укладывалось в рамки народнической идеологии, представители которой считали, что подлинный социалист не должен допускать пришествия капитализма и признавать его прогрессивность.
Признание неизбежности развития капитализма в России (но без апологетизации его) со стороны Щедрина, Успенского, стоявших на позициях социализма (утопического, конечно), отдаляло их от господствующей в то время народнической школы утопических социалистов (переход к социализму, минуя капитализм) и приближало к марксизму. Но оставаясь социалистами и признавая победное шествие капитализма, они многое существенное не могли понять в исторической миссии капитализма. Это отдаляло их от марксистов. Салтыков и Успенский упорно стремились уяснить, в чем состоит (сравнительно с феодальным обществом) прогрессивность буржуазного строя, что он создает в качестве предпосылок для будущего.
Русские писатели иногда изображали буржуазного героя и «купонный» строй жизни с положительной стороны. Это, однако, не мешало им видеть и отталкивающую сторону капитализма, его ограниченность, его зло. Гончаров обнажил бессердечие философии жизни своего положительного героя Петра Адуева. Иван Кузьмич Мясников, рыцарь первоначального накопления из рассказа Успенского «Книжка чеков» (1875), не только пробуждает жизнь и мысль диких мест, но и хищнически опустошает их, превращает человека в «полтину».
Писатели России второй половины XIX в. были страстными и глубокими критиками капитализма, они обратили особое внимание на бесчеловечные, кровожадные замашки господина Купона, на неспособность Чумазого действительно приобщить народно-трудовую Россию к подлинной цивилизации. Волчьи аппетиты русской буржуазии, ее хищническое, разбойничье отношение к природным богатствам страны, к народу, ее невежество и дикость, антинародность и махровая реакционность, приверженность царскому престолу - все это ставило русскую литературу в непримиримую оппозицию к укладывающемуся буржуазному порядку, делало ее принципиально антибуржуазной по самой сущности своей. Русская литература, начиная с Пушкина, указала на извращение всех человеческих отношений (особенно любви и семейных отношений) под влиянием капитализма. «В мутной воде» - так назвал Станюкович свой антибуржуазный роман, и этим названием он передал извращающий характер всей жизни буржуазного общества. Борьба с крепостническими пережитками сливается в русской передовой литературе и публицистике второй половины XIX в. с гневным обличением капитализма. У истоков такого слияния стояли Пушкин и Гоголь, которые ненавидели крепостнический строй и в то же время обличали «кипящую меркантильность», клеймили виновников порабощения и искажения природы человека в буржуазную эпоху.
Говоря об антибуржуазности русской литературы второй половины XIX в., необходимо разобраться не только в ее границах, но и в ее социальной сущности, в ее своеобразных формах и историческом смысле. На русской почве эта антибуржуазность была многообразна, крайне противоречива. В ней были не только сильные, исторически проницательные тенденции, расчищающие путь к научному социализму и используемые советским народом в современной борьбе с империалистической реакцией, с милитаризмом, с буржуазным образом жизни. В антибуржуазности русской литературы сказались и утопические, иллюзорные и реакционные представления, в ней выражалось и бессилие масс перед Молохом, непонимание его сущности, незнание реальных путей избавления от «антихриста».
Л. Н. Толстой был глубоким наблюдателем и критиком буржуазного строя, несмотря на реакционную наивность своей теории. Буржуазия вызывала в писателе горячую ненависть и раздражение. Борьба с буржуазией не стоила Толстому тех нравственно-духовных страданий, каких стоил ему разрыв с дворянством. С буржуазией Толстой расправлялся иными художественными средствами, чем с дворянством. Если в критике и развенчании дворянства он выступал преимущественно как величайший художник, показывающий кризис и распад, духовное и материальное оскудение дворянского мира, его неизлечимые нравственные болезни, то в развенчании буржуазии он действовал главным образом как страстный сатирик и публицист-проповедник. Характерна его комедия 1886 г. «Первый винокур». Главный черт принимает рапорты чертенят об очередной адской добыче, о «грешных душах», отправляемых в ад. И вот оказывается, что в толстовский ад, помимо прочих «грешников», идут: бояр - 836, купцов - 9643, судейских - 3423, приказных - 1350.
В нападках Толстого на буржуазию, конечно, было много смешного и иллюзорного, бессильного и реакционного. И в этом он сближался с народниками, с Михайловским, на что указывал В. И. Ленин. «Подобно народникам, - писал В. И. Ленин, - он не хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что „укладывается" в России никакой иной, как буржуазный строй».
В борьбе с «греховодником-капиталом» некоторые классики и публицисты готовы были привлечь и привлекали реакционные аргументы. Они обращались к прошлым эпохам в истории человечества или к жизни тех патриархальных уголков мира, где еще не хозяйничал капитал, думая здесь позаимствовать свой идеал. В рассказе 1857 г. «Люцерн» Толстой, развенчивая буржуазную цивилизацию, отвергая прогресс, апеллирует к непогрешимому руководителю людей - к Всемирному духу, к инстинктивно-первобытным и блаженнейшим потребностям добра, уничтожаемым капитализмом. В статье 1862 г. «Прогресс и определение образования» Толстой в борьбе с прогрессом ссылается на неподвижность стран Востока. Характерны и беседы Константина Левина с братом. В беседах этих он отрицает положительное значение железных дорог и фабрик, школ и больниц. Известно резко отрицательное отношение Толстого ко всему тому, что создала современная ему цивилизация - к искусству и науке, ко всей духовной культуре, к нормам этики, к правилам поведения. Конечно, в толстовских обличениях капитализма были и жизненные, здоровые начала, идущие от чувств и настроений многомиллионных масс трудового крестьянства, отданного на разграбление капиталу. Цивилизация при капитализме служит капиталистам, ее блага почти недоступны трудовым массам - эта сторона буржуазного прогресса вызывала возмущение русских классиков, особенно Толстого и Успенского. Но боевые, справедливые, глубокие мысли Толстого и его любимых героев о капитализме переплетались с тем наивным демократизмом масс дореволюционной России, который оказал влияние и на творчество других классиков. Они хорошо чувствовали и страстно ненавидели мерзость укладывающегося буржуазного порядка жизни, в особенности его аморализм, но далеко не всегда умели социологически понять и объяснить его. В этом смысле следовало бы сказать, что их «художественная политическая экономия» капитализма была наукой не исследования, а наукой преимущественно морали и эмоций. Они проклинали современную им цивилизацию «крови и железа» и с надеждой оглядывались на добуржуазные отношения, пытаясь в прошлом почерпнуть аргументы против Чумазого, найти силы против него. Протест против капитализма, обличения его велись не с точки зрения создаваемого им класса индустриального пролетариата, а с позиций прошлого, с позиций разрушаемого, «размываемого» господином Купоном социального класса добуржуазной России - крестьянства. Близка к этой позиции и та линия безоговорочного отрицания капитализма, которую занял Достоевский, отразивший страдания городской мелкобуржуазной демократии, втянутой в бешеный водоворот капиталистических отношений. Она также судорожно хваталась за все: и за Христа, и за социализм, и за бунт, и за «почву», и за смирение, думая найти спасение от «кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни». И она не находила его, «рассеивалась» по лицу земли, оседала «на дне» жизни, пополняла те же «босяцкие команды» и «золотые роты». Положение и судьбы, чувства и идеи названного большинства населения старой России (крестьянские массы, полупролетарии, городская мещанская демократия), попавшего в лапы «нового вампира - капитала», получили самое широкое представительство в произведениях литературы второй половины XIX столетия. От имени трудового народа России в целом писатели и выступали в своей критике купонных порядков. Характернейшая особенность их антибуржуазности состояла в том, что они обличали капитализм главным образом с морально-эстетической и психологической точки зрения. Это придавало их борьбе с капитализмом, с буржуазной демократией сентиментально-романтический характер, вносило в их произведения эмоционально взволнованную, истерическую лирику, отражавшую отвращение и негодование, ужас, растерянность и бессилие масс перед победным шествием «нового насилователя» русского человека.
Обнажая отвратительную общественно-нравственную сущность Купона, русские беллетристы создают уродливые, карикатурные образы, рисующие «кровожаждущий» облик Молоха. Некоторые советские писатели и публицисты персонифицируют «желудок», «пасть» и «утробу», чтобы воспроизвести представления масс о сущности капиталиста. Так поступали и русские классики прошлого. Успенский, например, сравнивает буржуя с «брюхом», а капитал с «сладострастной пастью», которая чавкает «свеженькое мясцо» и пьет «кровушку свеженькую из девственных мест» («Письма с дороги»). Образ буржуя, этого, говоря словами Горького, «получеловека», вызывает у Успенского воспоминания о чем-то трупном, холодном, распухшем, дурно пахнущем (очерк «Буржуй»).
В неопубликованной рукописи писателя-народника С. А. Раппопорта (С. Видьбин) «Темная сила» (она датирована 1889 г. и посвящена, памяти М. Е. Салтыкова) встречаются художественные образы, аналогичные тем, к которым обращался и Успенский при воспроизведении «бесчеловечных замашек капитала», «рыцарей» первоначального накопления и общества, основанного на рубле и во имя рубля. С. Видьбин тоже называет капитал антихристом, Молохом. Черные пятна рудников кажутся ему отвратительными пауками, глубоко впившимися «в обнаженное девственное тело красавицы-степи» (у Глеба Успенского: греховодник-капитал «мусорит» девственные места, на «чистой», «невинной земле» заводит «грязь и всякую гадость»). Представители «темной силы», т. е. капитала, - коршуны и вороны, жаждущие и алчущие «свеженькой кровушки попить» (этот образ есть и у Успенского). Пьедесталом «буржуазно-хищнической цивилизации» или «цивилизации крови и железа», говорит Видьбин, служит «страшная груда иссушенных костей человечества» (у Успенского: благополучие купонного человека создается на костях «чернорабочей человеческой массы»). Капитализм для Видьбина - «темная сила», обесчестившая жен и дочерей, обратившая «скромную крестьянку в бесстыдную шахтерку-проститутку», бросившая гной неправды в душу пахаря. Видьбину, как и Успенскому, «страшно за человека», за народ с его «обнаженным, ничем не защищенным телом»; «орда хищников» рвет «на клочки истерзанное и облитое кровью народное тело... с каким-то зверским хохотом»; «ясное солнце заслонено смрадным дымом»; «рубль, обрызганный кровью и облитый целым океаном грязи... дерзко выступает против бога... и победа стала клониться на сторону рубля...». Видьбин, подобно Успенскому, создает антитезу: цивилизации крови и железа, разложению, паукам-тарантулам, волчьему аппетиту, змее с ядовитым жалом он противопоставляет трудовую жизнь крестьянина. Эти образы невольно заставляют
вспомнить бельгийского писателя К. Лемонье, в представлении которого фабрика и город - кровопийца, спрут, опустошающий деревни...
У Видьбина, беллетриста-народника, наиболее ярко проявились истерическая лирика скорби и ужаса, морально-эстетическое и психологическое осуждение капитализма, которое было широко распространено в русской художественной литературе и публицистике XIX и XX вв.
В ряду писателей, выступивших с осуждением капитализма с патриархальных позиций, с точки зрения требований совести, морали, правды, нормальной человеческой природы, стоят Писемский («Мещане») и Мамин-Сибиряк («Хлеб»).
У А. П. Чехова нет апелляции к интеллигенции или к патриархальным силам уходящей Руси, как это наблюдается у Мамина и Писемского. Он не склонен считать, что капитализм несет народу только разорение и голод. Но и Чехову капитализм представлялся каким-то ужасным, почти мистическим «чудовищем с багровыми глазами», «дьяволом, который владел... и хозяевами и рабочими и обманывал и тех и других». Такой предстала фабрика в воображении доктора Королева («Случай из практики», 1898). Молох, не подчиняющийся людям, но владеющий ими, мертвит все окружающее.
Нарастание внутренней тревоги, недовольства, неверия в свое право, ощущение стыда за это свое право быть хозяйкой фабрики, распоряжаться тысячами людей, получать доходы постоянно испытывает миллионерша Анна Акимовна, героиня рассказа Чехова «Бабье царство» (1894). Как и на Королева («Случай из практики»), завод производил на нее «впечатление ада». Осознание неправды, несправедливости, аморальности того дела, которому капиталистка вынуждена служить без понимания и любви, по пятам преследует ее на каждом шагу. Анна Акимовна признается, что ей страшно жить с мыслью о том, что она эксплуататорша, что она заедает чужой век и сосет кровь рабочих, за которых она должна ответить перед богом. Через весь рассказ героиня проходит с душевной мукой, с томлением одиночества, с осознанием того, что ее жизнь пуста, нелепа, что она лишняя на этом свете, что ее никто не любит и живет она без счастья...
Моральное осуждение Деруновых проявляется даже и у Щедрина, хотя он и был независим от наивных представлений патриархально-крестьянской демократии. Но и он выступал в борьбе с капитализмом не от лица складывающегося класса пролетариев, а от имени крестьянства, которое «распылялось», уничтожалось капитализмом. Щедрин называет наступившую эру капитализма «мерзостью». Чтобы действовать по-мироедски, говорит сатирик, надо освободить себя от пут совести. Сатирик персонифицирует отвратительные черты новой цивилизации в образе «волка» или «чумазого». «Идет чумазый, идет!.. Идет с фальшивою меркою, с фальшивым аршином и с неутомимою алчностью глотать, глотать, глотать...». Щедрин говорит о «кровопийствен-ном процессе», которому предаются Колупаевы и Разуваевы. Писатель судит Разуваевых судом совести, предсказывает наступление такого момента в истории, когда народ назовет их ворами, обидчиками, потребует их к ответу. «Ужели ты, - спрашивает сатирик Разуваева, - не боишься тех горьких последствий, которые неизбежно должны произойти из подобных обобщений».
Нетрудно установить, что морально-эстетическая и эмоционально-психологическая характеристика капитализма связана не только с представлениями наивной демократии дореволюционной России, но и с утопическим социализмом, с просветительством, с учением о «человеческой природе» русских революционных демократов. Марксистская критика капитализма, борьба пролетарской демократии с ним не исключают морально-эстетического его осуждения. В трудах Маркса, Энгельса и Ленина довольно часто встречаются (вспомним хотя бы «Манифест Коммунистической партии») морально-психологические оценки капитализма, которые перекликаются с соответствующими суждениями реалистов в русской и мировой литературе. Выше был упомянут ленинский образ «нового вампира - капитала». И это не единственный случай, когда В. И. Ленин использует народные представления о капитализме. Широко к ним обращаются и советские художники слова старшего поколения (Горький, Подъячев, Серафимович, Маяковский, Демьян Бедный). Однако научный социализм в отличие от социализма утопического, революционный пролетариат в отличие от демократии допролетарской не ограничиваются лишь жалобами и проклятиями по адресу власти капитала. Революционные марксисты ставят морально-эстетическую оценку капитализма на совершенно новые, научно-социалистические основания. Она у марксистов является следствием строго научного понимания природы капитализма, вытекает из анализа капитализма не с точки зрения разрушаемого им класса, а с позиций создаваемого им пролетариата.
Но и некоторые представители критического реализма, выдающиеся публицисты прошлого не ограничивались только морально-
эстетическими, нравоучительными сентенциями, чувствительными фразами, добрыми пожеланиями и предупреждениями о каре, когда они рисовали трагическую картину победного шествия господина Купона. Реакционно-буржуазные социологи и литературоведы утверждают, что у русских классиков общественной мысли главным оружием борьбы была мораль, что в системе их воззрений вопросы нравственные стояли над вопросами экономическими и социологическими, что они были скорее моралистами, а не мыслителями-исследователями. В действительности же это совершенно не так. Наиболее прозорливые из русских писателей и мыслителей уже догадывались, что моральный или эстетический суд над капитализмом не может изменить установленного им порядка жизни. Герцен широко пользовался средствами морального суда над действительностью. Капитализм он оценивал как «людоедство», а в пользу социализма выдвигал и морально-психологические аргументы. Однако он осознавал, что одним морализированием нельзя ограничиться в критике существующего и в защите нового, что социализм находится в тесной связи с национальной экономией. Чернышевский также считал, что апелляция к совести эксплуататоров не может дать каких-либо реально ощутимых результатов в борьбе за преобразование общества. Необходимо искать иное, более действенное оружие критики «греховоднического общества». «Крово-жаждущая» сущность «антихриста» не всегда лишала писателей способности и желания заглянуть в самое нутро Молоха, разобраться в законах «чумазовского» общественного строя. В этом обращении к внутреннему «механизму» купонного царства проявилось движение социологии и реализма от утопического социализма и просветительства к марксизму, от идеологии крестьянской демократии к идеологии пролетариата.
Наиболее далеко по пути уяснения «механизма» купонного царства пошел Щедрин, а еще дальше - Глеб Успенский. Они обратили пристальное внимание на самый процесс, на закономерности и последствия первоначального капиталистического накопления. В главе об аграрно-крестьянском вопросе шла уже речь о том, как глубоко Щедрин и Успенский трактовали вопрос о происхождении кулака в недрах самой общины. Родословное дерево «рыцарей» первоначального накопления уходит своими корнями глубоко в почву крестьянско-мещанской жизни. Кабатчики, торговцы, откупщики, мироеды, купцы и фабриканты, концессионеры и всякие иные предприниматели, промышляющие чужим трудом, появляются не вдруг, приходят не со стороны, из какого-то неведомого далека, из-за моря, а вырастают из народной среды. И вырастают они не в результате привалившего к ним «счастья» или благодаря присущих им «ловкости» и «удачливости», «трудолюбия» и «ума», «бережливости» и «трезвости» - все это с большим усердием и красочно расписывают современные идеологи капитализма, - а прежде всего на почве определенных социально-экономических отношений людей друг к другу. Так к первоначальному капиталистическому накоплению подходили некоторые классики русской литературы, так к нему подходил и М. Горький. Родословная кабатчика и лавочника, ростовщика-мироеда Финагеича («Письма к тетеньке» Щедрина) ведет к дореформенным временам: он из бывших крепостных крестьян. Очень содержательна и биография щедринского Дерунова. Из мелкого торговца в крепостную эпоху он после 1861 г. превратился в промышленного предпринимателя, финансиста больших масштабов. Типична биография, вся «деятельность» Прохора из «Нравов Растеряевой улицы» Успенского. Его философия жизни сосредоточена на мысли о том, как «выбиться в люди» и «сесть своему брату на шею». Самые разнообразные формы «объегоривания» и «прижимки» трудящихся, эксплуатации его труда, кармана и ума воспроизводит Успенский, рассказывая о повседневной жизни своего героя первоначального накопления.
Социально-экономический подход к изображению происхождения пореформенного капитала имел огромное познавательное и воспитательное значение, он вел к уяснению «механизма» капиталистического хозяйствования, открывал глаза трудящимся на действительную историю того, какими путями наживаются состояния, как образуются капиталисты. Это способствовало распознаванию трудовым народом своих истинных врагов, революционизировало его общественное сознание, освобождало социологию и искусство от идиллических сказок лакейской буржуазной политической экономии. Щедрин и Успенский внесли значительный вклад в дело разгадывания капиталистической эксплуатации, капиталистического способа производства. Здесь перед ними возникли сложнейшие вопросы, научное решение которых возможно лишь на основе марксистской политической экономии. Что продает рабочий капиталисту? Продает ли он только свою способность к труду, свои «рабочие органы», свою физическую силу? Или же вместе с ними капиталист покупает и закабаляет совесть, разум и волю рабочего? В 1887 г. Успенский создал очерк «Рабочие руки», самое название которого дает ответ на поставленные вопросы. «Чернорабочий, - говорит писатель, - уступает капиталу только руки, и выражение - рабочие руки вполне точно обозначает качество жертвы, приносимой чернорабочим молоху-капиталу. Руки, спина, ноги - вот что куплено пока капиталом у мужика, крестьянина, чернорабочего. Душу, совесть, мысль - он еще не захватывал в свои лапы, и если захватил уж где-нибудь, то пока немного: дело его на Руси пока новое».
Успенский радуется, что Купон еще не успел купить (и не купит!) живую душу рабочего. Это очень важный вывод, приближающий Успенского к той мысли Маркса, на которую ссылается Плеханов в статье о беллетристах-народниках. Свободный ум рабочего начинает работать над уяснением окружающего. Внимание Успенского привлекают те «маленькие признаки», которые подтверждают, что «видавший виды рабочий по временам начинает ощущать и гнев, и стыд и, как я уже сказал выше, - сердится. Подъезжая к Ростову, мы видели, как оттуда по берегу промчался поезд по направлению к Новочеркасску, - специально военный: вагонов десять были заполнены казаками.
«Это они с усмирения ворочаются... - сказал один из пассажиров».
Возникали и другие вопросы, решение которых было необходимо для понимания сущности капиталистической эксплуатации, капиталистического способа производства. Каков источник и каковы размеры прибыли капиталиста? Чем определяется, от каких факторов зависит заработная плата рабочего? Не является ли он пайщиком капиталиста в распределении доходов от производства? Успенский и большинство других представителей реалистической литературы второй половины XIX в. не занимались анализом подобных вопросов в их экономической сущности. Но им было ясно, что интересы капиталиста (даже гуманного!) и рабочего принципиально противоположны, они не могут объединиться в дружеской ассоциации, быть пайщиками или дольщиками и равноправными участниками в распределении прибылей. В наши дни апологеты капиталистического способа производства (а вместе с ними и ревизионисты марксизма в политической экономии) всячески восхваляют будто бы новую эру, наступившую в развитии современного капиталистического мира - эру «народного капитализма», объединяющего интересы капитала и труда, превращающего рабочего в равноправного компаньона капиталиста и т. п. Но подобные сказки были развенчаны еще в XIX в.! Великие русские реалисты и деятели общественной мысли показали, что капиталист, даже самый либеральный, совестливый и образованный- паразит, живущий за счет эксплуатации труда рабочего («Разорение» Успенского, «Владимирка и Клязьма» Слепцова, романы Решетникова и Мамина-Сибиряка, некоторые повести А. П. Чехова). Щедрин сумел наиболее глубоко и конкретно проникнуть в экономическую тайну капиталистического способа производства и подняться на высоту достижений домарксовой политической экономии в понимании вопросов о прибыли капиталиста и о заработной плате рабочих. В русском литературно-художественном и интеллектуальном наследии, таким образом, была известна не только романтическая политическая экономия как наука морали, оплакивающая «патриархальную человечность» и проклинающая капитализм с точки зрения совести и разума, сердца и чувства. В наследии этом пробивала себе путь, споря с господствующими предрассудками, и реалистическая политическая экономия, для которой русская социально-экономическая действительность была не только материалом для эмоциональных негодующих оценок, для критики с точки зрения эстетики, но и основанием для анализа, строго аналитических социологических размышлений и обобщений, проникающих в сущность тех новых явлений, которые были порождены процессами капитализации России.
Но главное с точки зрения уяснения пути пореформенной России к революции и марксизму заключается не только в этом. Углубляясь в анализ капиталистического общества, классики русской литературы преодолевали и отбрасывали наивные и реакционные представления патриархально-крестьянской и городской демократии о капитализме и обратили внимание на то положительное, что несла с собой в русскую жизнь «чековая книжка» Мясникова. В одном из вариантов обзора местной печати «Своим чередом» (1889) Успенский указывает на «добро и зло грядущего на нас капитализма». Вопрос о том, сумели ли наиболее дальновидные писатели и мыслители разгадать (и в какой мере) исторически относительную прогрессивность буржуазного развития в России, имеет коренное значение. Без уяснения того, в чем состояла положительная работа капитализма, нельзя понять и движения пореформенной России от революционно-демократической идеологии и «мужицкого» социализма к социализму научному и к революции во главе с пролетариатом.
В чем же заключается прогрессивное значение капитализма с точки зрения подготовки почвы для революции, для социалистического будущего? На это исчерпывающе ответил В. И. Ленин, ответила на это и сама русская действительность. Капитализм разрушал средневековые крепостнические узы, раскрепощал от них личность, освобождал крестьянина от «власти земли», заставлял большие массы трудящихся подниматься с насиженных мест, приобщаться к городским условиям жизни, заниматься вольнонаемным трудом, освобождающим их от необходимости каждоминутно быть полностью поглощенными заботами о солнышке и дождике, о телушке и каждой копейке. Капитализм будил мысль рабочего, обобществлял труд, открывал простор для концентрации и развития производительных сил страны.
Капитализм создавал и воспитывал, закалял и организовывал пролетариат - своего же могильщика. Капиталистический способ
производства создавал социально-экономическую и научно-техническую базу для перехода русского общества к социализму. Поэтому, характеризуя жизнь пореформенной России, никак нельзя говорить лишь мимоходом о том, как капитализм работал над своей собственной гибелью. В русской действительности эта работа шла после 1861 г. полным ходом. И это не могло не отразиться в реалистической литературе. Ее отдельные деятели заинтересовались пробуждением общественного сознания масс, духовным ростом русского человека под воздействием капиталистической формы труда, новых условий жизни. Русская литература разносторонне и глубоко проникла в разнообразные формы роста личности в условиях капитализма, указала на разные результаты этого процесса. Разбуженные капитализмом чувства личности и человеческого достоинства были направлены не только против крепостнических пережитков, но и против самого же капитала. Я. Е. Эльсберг в статье «Русская действительность в произведениях В. И. Ленина и ее изображение в русской литературе» обратил внимание на то, что воспроизведение «роста русского человека» было в центре внимания русской литературы. Но автор говорит об этом росте вообще, он не подчеркивает, что пробуждение личности в том его содержании, которое развивалось именно в пореформенных условиях, являлось одним из важнейших элементов «творческой» исторической работы капитализма. Поэтому статья Я. Е. Эльсберга приобрела такой оттенок, который заставляет читателя думать, что изображение исторической прогрессивности капитализма должно с неизбежностью толкнуть писателя и мыслителя к апологии буржуазного строя, привести его к бальзаковскому очарованию триумфами Купона. Но подобное вовсе не обязательно во всех случаях! От рассуждений Я. Е. Эльсберга невольно отдает народничеством, идеологи которого наивно упрекали марксистов: разве вы социалисты, вы же защитники капиталистического пути развития России и признаете его прогрессивность! Революционные марксисты действительно признавали и признают положительную историческую работу капитализма, но, как известно, не впадают в апологию буржуазного общества. Легальные марксисты, всякие там Струве и Бердяевы, Булгаковы и Туган-Барановские, тоже признавали прогрессивную роль капитализма (упиваясь, однако, другими ее элементами!) и при этом превращались в ярых апологетов капитализма. Почему же так происходит? По той простой причине, что названные публицисты (как и их предшественник В. Боткин) были буржуазными идеологами, приспосабливающими марксизм для воспевания капиталистического прогресса. Такая позиция с неизбежностью вела к буржуазно-плоскому объективизму, к апологии капитализма, к обоснованию его вечности, полного соответствия сущности человеческой природы. Классики-реалисты, как мы видели, были очень далеки от подобного отношения к капитализму. Обличение русского и зарубежного капитализма - выдающаяся их заслуга перед революционно-освободительной борьбой трудящихся, хотя марксист и не может игнорировать того очевидного факта, что их антибуржуазность была исторически ограниченной. Обличение зла капитализма, как уже говорилось, велось художниками и мыслителями прошлого с точки зрения утопического социализма, революционно-демократического просветительства, с позиций крестьянина, полупролетария, городского бедняка. Это ограничило определенными пределами и их возможности в уяснении прогрессивного значения капитализма в судьбах человечества. В полном объеме, в составе всех тех основных элементов, о которых говорилось выше, они, естественно, не могли осознать «творческую» работу капитализма. Для Толстого и Достоевского, как и для народников, вопрос о «добре» капитализма вообще не существовал. С их точки зрения капитализм в России не должен быть, его нельзя допустить, он несовместим с природой, разумом и совестью человека. Другие реалисты безоговорочно признавали факт капитализации России и стремились понять его историческую роль. Щедрин уже в 60-е годы («Каплуны», 1862) исходит из факта капиталистического развития России. Морально он тоже осуждает капитализм, но это не мешает ему заметить и прогрессивную сторону капитализма. Но об этом он говорит лишь в общей форме, не выясняя и не конкретизируя составных элементов этой прогрессивности. Капитализм прогрессивен в том смысле, с точки зрения Щедрина, что он является необходимой ступенью или опорой для перехода от последней мерзости, от последнего недуга к всеобщему благу и добру, к осуществлению социалистического идеала. Вопрос об идеале будущего со всей остротой возник перед Щедриным. В «Мелочах жизни» он писал: «Период помещичьего закрепощения канул в вечность, наступил период закрепощения чумазовского.. . Ужели бессрочно?». Эта нарастающая у Щедрина тревога за судьбы России вполне понятна. Владычество Чумазого, по его представлению, затянулось, зашло слишком далеко, мощных сил для борьбы с ним писатель еще не замечал. Но в принципе, теоретически он считал, что нарождающиеся и ощущаемые им подземные ключи современной ему жизни работают на социализм, который и должен сменить эпоху чумазовского торжества. Однако возникает вопрос: какова социально-экономическая «механика» перехода от капитализма к социализму?
За ответом на этот вопрос необходимо обратиться к анализу антагонистических противоречий капиталистического способа производства, т. е. к исследованию экономического закона, управляющего движением капиталистического общества. Щедрин, естественно, этого сделать не мог. В этом состоит отличие его позиции от марксизма, который социалистическое будущее выводит из тех материальных, социальных и духовных предпосылок, которые создаются капитализмом. Щедрин же оставался в этом вопросе идеалистом, просветителем. Неизбежность и необходимость социализма он выводил из стремлений человеческой природы к счастью, обосновывал его приход ссылками на разум и мораль, указывал на противоестественность капитализма и т. д. Ссылки на человеческую природу у сатирика встречаются даже в произведениях последних лет его деятельности, например в «Мелочах жизни». Такая аргументация в пользу социализма была самой распространенной в художественно-публицистическом наследии прошлого. Но пробивалось в нем и нечто иное. Оно тоже не выходило за рамки утопического социализма и народничества в широком смысле слова, но тем не менее свидетельствовало о начавшемся движении от утопии к науке. Чернышевский, например, обосновывал неизбежность социализма не только ссылками на потребности нормальной человеческой природы, но и обращался к анализу тех противоречий капиталистического производства, которые, по его мнению, должны вызвать движение общества к социализму. Так, он обратил внимание на противоречие между «характером производительных процессов» в условиях крупного предприятия и «характером труда», который в условиях эксплуататорского общества продолжал оставаться наемным. Между тем, считал Чернышевский, «вместо наемного труда, выгодою дела требуется тут уже другая форма труда, более заботливая, более добросовестная к делу». В данном случае великий русский мыслитель вплотную подошел к вопросу о противоречии между производительными силами и производственными отношениями.
Очень важно самое проявление интереса к внутренним закономерностям капиталистического способа производства, стремление в них разгадать необходимость перехода к социалистическому строю. У Щедрина нет подобного подхода к вопросу. Но и его интересует не только этическое или психологическое обоснование социализма. Для него переход к социализму немыслим без определенного уровня материального производства, техники... К признанию бесповоротного торжества капитализма в России и уяснению его прогрессивного значения Успенский шел иными, более извилистыми, крайне противоречивыми путями. К вопросам этим он подошел (сравнительно с Щедриным) с другой стороны и продвинул далее мысль об исторической работе капитализма. Щедрин начал с безоговорочного признания факта пришествия капитализма в Россию. Успенский начал с утопической надежды на возможность избежать «общую чашу» и перейти к общинно-крестьянскому социализму. Но вскоре ему пришлось горько разочароваться. Он вынужден был признать неумолимый факт - торжество господина Купона в России, а вместе с ним и появление российского пролетариата. Если народник Н. Михайловский считал, что капитализм и пролетариат в России надо еще создавать, мужику еще предстоит быть оторванным от земли и вываренным в фабричном котле, то Глеб Успенский на фактах действительности показал, что крестьяне уже давно начали отрываться от земли, экономически и духовно «раскрестьяниваться», что капитализм и его неизбежный спутник пролетариат уже есть в России.
В 1877 г. на страницах русской печати развернулась дискуссия о «Капитале» К. Маркса, а в 1877-1879 гг. Успенский пишет широко использованный В. И. Лениным очерковый цикл «Из деревенского дневника». Полемически, с иронией обращаясь к своим оппонентам-народникам, пытавшимся задержать развитие капитализма в России, Успенский говорит: «... измученному обществу пришла мысль остановить маховое колесо европейских (капиталистических, - Н. П.) порядков, увлекавшее нас на ненавистный путь всяческой неправды, нас, которые не хотят ее, которые хотят по чести, по совести и все такое... И вот в спицы этого колеса стали засовывать разные препятствия, оказавшиеся, впрочем, весьма ненадежными; колесо продолжало размахивать, вышвыривая те, большей частью бумажные препятствия, которыми хотели его остановить... Славянская раса, славянская идея, православие, отсутствие пролетариата и т. д. - все это, доказанное на огромном количестве листов бумаги, было смолото и растреплено не перестававшим махать колесом, которое как бы говорило при этом русскому человеку: все это вздор! Пролетариат у тебя и есть, и будет в большом количестве». Здесь высмеяны бессильные сентиментальные сентенции против неумолимого колеса капиталистической цивилизации и показана абсурдность, безжизненность разнообразных самобытнических славянофильских и христианско-социалистических бумажных идей, призванных, по замыслам их наивных творцов, спасти Россию, весь славянский мир от тлетворного воздействия буржуазного и безбожного Запада.
Л. Толстой в статье «О переписи в Москве» (1882) предлагал забыть «про то, что в больших городах и в Лондоне есть пролетариат» и считал, что так не должно быть в России, «потому что это противно и нашему разуму и сердцу». Толстому были известны бродячая полупролетарская Русь и вполне сформировавшийся промышленный рабочий класс (вспомним его яркую и гневную публицистическую статью 1886 г. «Так что же нам делать?»). Он размышлял над положением рабочего класса и над учением К. Маркса. На глазах Толстого возникал и развивался Косогорский чугунолитейный завод, находящийся близко от Ясной Поляны. Московский дом Толстого в Хамовническом переулке также был окружен фабриками и заводами. Но Толстой, как об этом говорит В. И. Ленин, «не мог абсолютно понять ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции». Народники-публицисты, как и Л. Н. Толстой, боялись соприкосновения крестьянина с фабрикой, с городом. Их пугал «разврат» городских рабочих. Рабочий в глазах народников и Толстого ассоциировался со всем тем злом, которое, по их представлению, заключалось в городской жизни. Для Толстого рабочий - только раб, бедный, страдающий и не знающий правильного пути, ждущий избавления от прилипшей к нему скверны. Поэтому Толстой, подобно народникам, упрекает Маркса в том, что он политическую экономию и учение о социализме строит, исходя из факта развития капитализма и порождаемой им революционной борьбы пролетариата. Вместо этого, считает писатель, политической экономии следовало бы заняться исследованием вопроса о том, как устранить причины, порождающие капитализм и пролетаризацию непосредственных производителей.
Подлинно нравственными народники-социалисты и Толстой считали деревенскую жизнь, крестьянский труд на собственной земле, а безнравственными-наемный труд, условия фабрично-городской жизни. Они оплакивали такой для них страшный факт, как отхожие промыслы, уход крестьян в города, превращение их в вольнонаемных тружеников. Прогрессивного социально-экономического и положительного нравственного, образовательного значения «перекочевываний» народа, вольнонаемного труда, работы с помощью машины народники не понимали, ограничиваясь лишь «сентиментально-романтическими воздыханиями» по поводу превращения крестьянина в рабочего.
На все эти социально-экономические и нравственно-образовательные процессы пореформенной России иначе посмотрели другие писатели второй половины XIX в. Им тоже, конечно, было больно видеть массовое разорение крестьянства, превращение его
в бродячую, беззащитную, бездомную и полуголодную чернорабочую толпу. Но они не только оплакивали народные бедствия. Они стремились понять, чем живет эта новая, нарождающаяся «бродячая Русь», что формируется в ней, каково ее отношение к миру, чем она отличается от оседлого крестьянства. В этой области ими было тонко подмечено много очень верных и важных черт, угадано то, что в недалеком будущем станет могучей силой исторического прогресса, что приведет Россию к революции, к социализму.
Успенский, в противоположность Толстому, утверждал, что в русских городах уже царит «лондонская теснота», что независимо от нашего сердца и разума в России есть «рабочий вопрос». Писатель выражает сожаление, что на «городской пролетариат» у нас никто не обращает внимания (очерк «Джутовый мешок»), что современные ему литераторы плохо знают купонный строй жизни, не дают себе труда уяснить к нему свое отношение («Грехи тяжкие»). Каронин также не ограничился воспроизведением картины народного разорения и нравственного раскрестьянивания, он обратил внимание и на то положительное, что вырабатывалось новыми общественно-экономическими порядками. Автор «Рассказов о парашкинцах» и «Рассказов о пустяках» вполне отдает себе отчет в огромных преимуществах вольнонаемного труда, городской жизни для вчерашних крестьян. Понимает он и то, что уровень общественно-нравственного развития личности в условиях городской жизни выше уровня духовного мира крестьянина. Поэтому Каронина и не страшит отрыв мужика от земли, от деревни, не пугает его и «разврат» городских рабочих.
Еще более определенно по этим вопросам высказался И. А. Салов в романе «Грачевский крокодил» (1879): «На заводах и фабриках народ гораздо развитее... хлебопашество развивает в человеке мечтательность и идиллию, тогда как машины, перерабатывая пеньку, шерсть, бумагу, шелк и т. п., вместе с тем перерабатывают и человеческий мозг». Рабочие в представлении Толстого - несчастные люди, их следует пожалеть и найти для них путь к спасению. Никто из его положительных героев не испытывает перед рабочим того чувства, которое так привычно им, когда они общаются с крестьянами, - стыда, неловкости и т. п. Чехов в «Бабьем царстве» совсем по-другому подошел к этой проблеме. Анна Акимовна, героиня «Бабьего царства», видит в рабочих умных, дельных людей, творцов тех богатств, которыми она владела. Сюжет многих произведений Толстого очень часто строится на изображении чувств, раздумий и поведения барина, вызванных его отношениями с мужиком. Чехов как бы воспользовался этой сюжетной канвой, но взял не отношения дворянина и крестьянина, а капиталистки и рабочих. Анна Акимовна признала, что здоровую и разумную жизнь ведут рабочие. Писатель заставил испытать ее перед ними стыд и неловкость и, более того, привел к мысли, что действительным хозяином ее фабрик являлся именно рабочий человек. У нее даже появляется невольное влечение к одному из рабочих, возникает мысль, не связать ли ей свою судьбу с ним, этим подлинным властелином жизни... Совсем в духе толстовского сюжета, но совсем на другом материале!
В русской литературе были деятели, которые вопреки собственным страхам перед капитализмом, наперекор собственным желаниям миновать капитализм не давали власти над собой своим субъективным ощущениям и стремлениям. Они разграничивали область желаний и мечтаний и область объективно развивающейся действительности, область морального осуждения и негодования и область правдивого исследования. Жизнь развивалась именно по капиталистическому пути. И такой путь невозможно миновать. Против этого неминуемого развития жизни ничто проклятия и жалкие фразы. Они не задержат колесо истории. Отсюда и следует очень характерная формула: «Разве можно миновать капитализм, хотя и надо».
Булгаков, Бердяев, Туган-Барановский, Струве тоже признавали Россию капиталистическую, Россию рабочего класса и говорили о прогрессивности новой формации. И поэтому они тоже порывали с народничеством, с утопическим социализмом. Но для них, как говорит В. И. Ленин, «разрыв с народничеством означал переход от мещанского (или крестьянского) социализма... к буржуазному либерализму». В ином направлении развивалась мысль выдающихся творцов русской литературы. Они не пришли к буржуазному либерализму, к мещанской апологии капиталистической действительности. Пусть ощупью, неуверенно, в форме предположений и раздумий, но они вступали на плодотворный путь уяснения того, какие материальные и духовные силы принесут народу избавление от ужасов капитализма, как капитализм готовит собственное отрицание, создает предпосылки для перехода к высшему строю жизни. В этом отношении исключительную ценность имеют идейные искания Глеба Успенского 80-х и начала 90-х годов. Они должны быть рассмотрены именно в плане выяснения их значения в истории движения литературно-общественной мысли от народничества к марксизму, к пролетарской демократии. В этом движении - одна из идеологических предпосылок социалистического реализма. В дневниковой записи от 5 мая 1896 г. Толстой сообщает: «Нынче ехал мимо Гиля (владелец Косогорского завода, - Н. П.), думал: с малым капиталом невыгодно никакое предприятие. Чем больше капитал, тем выгоднее: меньше расходов. Но из этого никак не следует, чтобы, по Марксу, капитализм привел к социализму. Пожалуй, он и приведет, но только к насильственному... Надо, чтобы люди свободно работали сообща, выучились работать друг для друга, а капитализм не научает их этому. Напротив, научает их зависти, жадности, - эгоизму... Довольство может установиться только через свободное сообщение рабочих, а для этого нужно учиться общаться, нравственно совершенствоваться. .. - охотно служить другим, не обижаясь на то, что не будет возмездия». В этой записи - весь гениальный и весь ограниченный Лев Толстой.
Он гениален, когда симптоматично проговаривается о возможности только насильственного перехода от капитализма к социализму. В условиях того времени победа социализма могла быть достигнута лишь путем народной революции, уничтожающей власть эксплуататоров, экспроприирующей принадлежащие им средства производства.
Толстой гениален, когда говорит о необходимости свободной работы сообща и друг для друга. Но великий писатель не понял, что именно капитализм, обобществляющий труд, создает материально-технические предпосылки для такой организации работы, о которой он мечтал.
Толстой утопичен, когда на вопрос о том, а как добиться царства свободного коллективного труда, отвечает: путем нравственного самосовершенствования рабочих. Поэтому и получается так: Толстой не отправляет в комедии «Первый винокур» ни одного рабочего в свой толстовский ад, не считая, очевидно, пролетария «грешником». Однако толстовское учение о нравственном самосовершенствовании и непротивлении, толстовский отказ от политической борьбы оставляли пролетариат в реальном капиталистическом аду, примиряли трудящихся с этим адом. Поэтому В. И. Ленин и подчеркнул, что толстовская теория явилась «серьезнейшей причиной поражения первой революционной кампании».
Успенский, в противоположность Толстому, преодолевая собственные страхи и боли за народ, попавший в безжалостные лапы Купона, высказывает догадку, что капиталистическая фабрика обобществляет труд. Да, говорит Успенский, как бы отвечая Толстому, капитализм ужасен. Но что же делать? Фабрики ведь к тому и стремятся, чтобы обобществлять труд. Л. Н. Толстой не верил именно в эту, угадываемую Успенским, способность капиталистического способа производства воспитывать у рабочих чувство коллективизма, создавать обобществленный труд. Если Толстой по этому вопросу спорит с Марксом, то Успенский в данном случае полемизирует и с Толстым, и с собственными иллюзиями, ссылается на мнение людей сведущих, т. е. на марксистов. Желая понять царство Купона, Успенский, автор очеркового цикла «Грехи тяжкие», выражает сомнение в правильности своих взглядов («лично я не знаю, так ли я смотрю на эти грозные для меня порядки?») и обращается к взглядам марксистов. «Есть взгляды,- говорит он,- освещающие их (грозные порядки, - Н. П.) совершенно иным светом, есть люди умные, знающие эти порядки в подлиннике, то есть изучившие на месте их возникновения, в Европе, которые смотрят на это дело совершенно иначе. Уравнение всего общества, то есть всех сортов „инструментов", от огромного до самого маленького размера, будто бы уравняет все перекалеченное человечество и в стремлении к выходу из этих тисков; мало того, наши разглагольствования о мужике и о том, что он „все сам" и так далее, почитаются проповедью полного отчуждения от общественности... Берлога медвежья - вот что такое „трудами рук-то своих", братец ты мой!.. Да, брат, существуют и такие взгляды на трудолюбивого земледельца! Что будешь делать? Действительно, для иного бесчувственного существа лучше такой берлоги, как деревня, не найти места; можно прожить век, не ощутив душевного беспокойства, - а это неправда, потому, что кругом беда и горе, и грех. Надо крепко подумать об этом деле. Может быть, и правда, что современные купонные злодейства увенчаются, в конце концов, всеобщим, всечеловеческим стремлением к устроению жизни ко благу всякого, я не знаю!».
Конечно, никак не следует забывать о той форме, в которую облекает Успенский свои раздумья о капитализме. В этой форме ощутима скорбная и горькая ирония, когда он говорит о том, что «люди вполне сведущие» утверждают, что светлые дни придут не иначе, как после того как весь белый свет будет закутан черными тучами фабричного дыма и когда весь земной шар со всеми его недрами будет сожжен на фабриках. Не случайно, что Успенский использует именно крайне устрашающие суждения своих современников о том, какой ценой должно человечество купить свое будущее счастье. Подобные суждения, разумеется, встречались в марксистской популярной литературе того времени, не свободной от упрощений и вульгаризации. Тогда часто говорили о необходимости, о благе «вываривания» патриархальной, крестьянской Руси в фабричном котле. В действительности подобные мысли, конечно, не характеризовали сущности марксизма Маркса. Это Успенский, между прочим, понимал. Но они были необходимы ему для того, чтобы рельефнее оттенить свою готовность допустить даже все те ужасы, через которые должна, по представлению некоторых догматически думающих марксистов, пройти Россия, чтобы вступить в царство всеобщего счастья. Правда, эта готовность не приобретает форму прямого, определенного вывода, ставшего незыблемым убеждением автора. И созревает она лишь в конечном итоге его раздумий, процесс же их проникнут сомнениями, колебаниями, страхами. Писатель горько иронизирует над своими мужичьими иллюзиями, над иллюзиями других сторонников «деревенской берлоги», соглашаясь с «умными людьми», хотя ему и тяжко принять их правду... Но только в такой форме и совер- шалея зачастую процесс поступательного развития мысли Успенского и некоторых других художников слова. Пусть в форме догадок и скорбных раздумий, но Успенский мужественно высказал мысль о способности капиталистических фабрик обобществлять труд, подготавливать почву для будущего счастья всех. Важно то, что он думал именно в таком направлении, бился над решением именно этой проблемы и к тому же исходил из того, что говорили по этому же вопросу марксисты. Важно это по той причине, что осуществление капитализмом обобществления труда является одной из важнейших «творческих» его работ. Пусть с болями и сомнениями, но Успенский предположил возможность увенчания купонных злодейств торжеством жизни во имя блага всех. Думы в таком направлении вели к разрыву с крестьянским утопическим социализмом...
Щедрин углублялся во многие специфические проблемы политической экономии капитализма и социализма. Его урлекало желание разгадать экономическую подоплеку отношений труда и капитала, сорвать маску тайны с этих отношений (прибыль и заработная плата, сущность капиталистической эксплуатации, труд как товар, стачка как средство борьбы за экономические интересы, трудовая теория стоимости, разделение труда при капитализме, распределение создаваемых богатств и т. д.). Успенский обратил внимание на другие проблемы капиталистической действительности. Его заинтересовал вопрос о том, как условия капитализации страны меняют психику, мировоззрение и поведение трудящихся. Успенский стремился проникнуть в особенности нового типа человека, сформировавшегося не под «властью земли» и условий земледельческого труда, а под «властью машины» и в условиях вольнонаемного, фабричного труда, городской жизни. Такой поворот от крестьянина к человеку, продающему свой труд, также был серьезным шагом писателя на пути к научному социализму. Но не только это должно быть отмечено. Существенно и то, что обличения капитализма с точки зрения вечных норм морали, разума и человеческой природы начинают у Гл. Успенского дополняться и обогащаться конкретными социологическими раздумьями об особенностях капиталистического развития. На этом пути от морали к социологии, от человеческой природы к общественным классам Успенский и «встретился» с К. Марксом.
Известно, с каким восхищением говорит Успенский о научном методе Маркса в исследовании социально-экономических явлений. Писатель с глубоким сочувствием отметил противоположность этого метода субъективно-социологическому подходу к действительности. Соглашается автор «Горького упрека» и с тем выводом, к которому пришел Маркс, изучая экономическое положение России. Письмо Маркса редактору «Отечественных записок» помогло Успенскому уяснить экономическое положение России, задачи русского передового общества, литературы и журналистики. Оно оценивается писателем не только как «горький упрек» и «горькая правда», но и как «самая светлая правда». В условиях политической и идеологической реакции, ренегатства и разочарования в судьбах России Успенский оценил Письмо Маркса как документ огромной важности, который обязывает не к беспочвенному и бессильному гаданию о том, будет или не будет у нас капитализм, сохранится или не сохранится община, а требует прежде всего огромного общественного дела по защите трудового народа от хищных аппетитов Купона, который уже давно и победно шествует даже в самых захолустных уголках России.
Успенский всячески популяризировал Письмо Маркса, выражал сожаление, что на него не обратила внимания русская печать. Статья «Горький упрек» и явилась ответом писателя на послание Маркса. Процитировав основной вывод автора Письма о капиталистическом пути развития пореформенной России, Успенский не только соглашается с ним, но и дает ему выразительный антинароднический комментарий: «Ведь это смертный приговор!... Вот тут-то и было наше дело - да сплыло».
В противоположность Михайловскому и другим народникам Успенский обращает главное внимание не на проблему общинной самобытности России и возможность вообще миновать капитализм. В центре творческих замыслов и работ Успенского второй половины 80-х годов встает проблема капитализма и борьбы с ним. Если «горький упрек» Маркса состоял в том, что русские люди уже прозевали «прекрасный случай», то «светлая правда» его учения заключена в провозглашении борьбы против капитализма. Надо, по мнению писателя, не гадать о том, как избежать или задержать шествие Купона, действие «махового колеса истории», а как активно бороться с капитализмом. Писатель сочувствует тому, что трудовой народ сам пробуждается к этой борьбе. Успенский пристально всматривается в противника и жертву купонного строя жизни. С точки зрения классовой борьбы пролетариата и буржуазии подходит автор «Горького упрека» к событиям Парижской Коммуны. Взгляды Успенского на Письмо К. Маркса и некоторые другие работы основоположников марксизма положительно выделялись среди народнических и либерально-буржуазных «толкователей» марксизма, которые, по удачному выражению В. В. Воровского, «кастрировали» теорию К. Маркса, удаляли из нее социологические воззрения. Успенский же не прошел мимо этих воззрений. В характеристиках событий Парижской Коммуны он излагает один из выводов работы К. Маркса «Гражданская война во Франции (1871 г.)». «После самой ужасной войны новейшего времени,- писал К. Маркс, - победившая армия и побежденная армия соединяются, чтобы вместе избивать пролетариат». Национальная война «оказывается теперь только чистейшим мошенничеством правительства; единственной целью этого мошенничества оказывается - отодвинуть на более позднее время классовую борьбу, и когда классовая борьба вспыхивает пламенем гражданской войны, мошенничество разлетается в прах. Классовое господство уже не может больше прикрываться национальным мундиром; против пролетариата национальные правительства едино суть».
В статье «Горький упрек» Успенский берет это положение в качестве своего понимания событий 1871 г. «В брошюре, - отмечает писатель, - написанной вместе с Энгельсом специально для выяснения этой кровавой парижской бойни, вполне выяснено шушуканье Франции с Германией относительно взаимного участия в подавлении этого восстания, так как это продукт общеевропейского капиталистического строя, одинаково тревожащего обе эти страны. В то же время как „нации" они были врагами и поколачивали друг у друга солдат под стенами Парижа, главным образом „для газет" и для соблюдения дипломатических формальностей».
Успенский, естественно, не понимал всемирно-исторического значения Коммуны. Но он, руководствуясь положениями основоположников марксизма, смотрит на Парижскую Коммуну с точки зрения борьбы основных классов капиталистического общества. Хотя Успенский, в отличие от Щедрина, несколько психологизирует политические ситуации, придает им моралистический оттенок, создающий впечатление, что он хотел бы избежать у себя на родине «ужасы» классовых боев, однако его конечные выводы свидетельствуют, что он отвергает не борьбу народа за свободу, а осуждает безумную жестокость буржуазии. Повторение ее и в будущем было бы в глазах писателя недопустимым следованием за «ошибками» западноевропейской истории. К. Маркс, с точки зрения Успенского, отнюдь не призывал к пассивному созерцанию хода истории, к игнорированию ее опыта.
Автора «Горького упрека» не пугала суровость классовых боев в современной ему Западной Европе. Он видел определенную перспективу в борьбе труда и капитала. «Согнутый головой к земле, - указывал Успенский, - иностранный рабочий знает, кто его согнул; несчастный, он живет злостью, которая рано ли, поздно ли разогнет его!..» («Больная совесть»). В России же нет «драки» и «ненависти». Русскому обществу, отмечает писатель в статье «Горький упрек», «как идеал» предлагают любовь к Купону, но с тем, чтобы «эта любовь не имела неразрывно связанных с Купоном последствий». «Если „по-европейски такое, положим, купонное дело, как ситцевая фабрика, проявляет себя не только „прызводством" ситца, а еще и так называемым „рабочим вопросом", „стачками", сопровождающимися столкновениями с войсками и т. д., и т. д.,- то то же дело „по-нашему" должно быть поставлено совершенно иначе: фабрика будет, ситец будет, этому никто не будет препятствовать, а всего прочего не должно быть ни в каком случае... И так во всем: всякое европейское зло приемлем, но европейский против этого зла крик - не приемлем и стараемся утвердить такое положение дел, чтобы каждый делал только свое дело и в чужое не мешался, не осложнял бы его неподходящими к делу соображениями».
Ясно, что этим хотел сказать Успенский. За рубежом идет борьба пролетариев против капитализма, а в России еще нет такой борьбы. Это обстоятельство, замечает Успенский, и определяет «недвижность нашей жизни», бесплодную «тягостную суету сует». Хотя, иронизирует писатель, «влачение жизни» во имя указанного «идеала» (только фабрика и только ситец, но не борьба) и может быть принято «за тихое и благообразное житие», но было бы преступлением, огромным грехом мириться с такой жизнью. Писатель зовет «очувствоваться», опомниться от этого обманчивого, ложного «благообразия», он призывает к активной деятельности. С этой точки зрения «загробное слово» К. Маркса приобретает для Успенского огромное значение. Письмо К. Маркса потому и «заслуживает нашей глубокой благодарности», что оно указывает на необходимость такой борьбы, требует от русского передового общества, по словам писателя, «огромного дела». Неумолимость «железных законов» вовсе не дает, считает Успенский, нам права ничего не делать для того, чтобы облегчить страдания народа.
Безоговорочное признание Успенским справедливости Письма К. Маркса, глубокое понимание им его содержания и смелость выводов, к которым пришел писатель, не свидетельствовали, однако, о том, что автор «Горького упрека» стал марксистом. Влияние социологических идей К. Маркса на Успенского является несомненным. И это влияние много дало писателю в понимании современной ему экономической действительности. Но он не понял, как протест и рост самосознания пролетариата превращается в организованную и сознательную классовую борьбу за освобождение всего трудящегося люда. Он не мог предвидеть, что такой борьбе, как предсказал В. И. Ленин, обеспечен «верный успех»,47 что она разрешит все те вопросы, которые терзали художника. Поэтому рядом с чуткими, прозорливыми размышлениями и выводами, вызванными Письмом К. Маркса, в «Горьком упреке» есть и другое. Оно выражается в том, что Успенский еще до конца не преодолел привычного для себя подхода к действительности с точки зрения интересов личности вообще, ее психологии и морали, разума и природы. Он считал, что работы К. Маркса посвящены тому, чтобы служить делу обороны личности против купонных порядков. Успенскому, как мы видели, не была чужда идея борьбы пролетариата Против Купона, но он еще не видел в этой борьбе начала новой эры в истории человечества, он еще не разгадал в пролетариях такого класса, который явится творцом некупонного строя жизни. Поэтому так естественно для него обращение к личности трудящегося человека вообще, поиски средств и возможностей для ее защиты. Работы К. Маркса в представлении Успенского и были не идейным оружием подымавшегося в то время на борьбу класса пролетариев, а средством обороны личности против Купона. Несмотря на указанную ограниченность, статья «Горький упрек» в целом - один из выразительнейших памятников русской демократической публицистики той эпохи, когда идеи марксизма начали пробивать себе путь в России. Успенский, разрывая (но не разорвав!) с народничеством, смело пошел навстречу этим идеям. Его ответ на Письмо К. Маркса явился не только отражением социологических исканий самого автора. «Горький упрек» отражал и бурно возрастающий авторитет марксизма в широких пролетарских и демократических кругах русского общества. Чувствами и мыслями представителей этих кругов и руководствовался Успенский, говоря с глубочайшим уважением и признательностью о К. Марксе.
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +