... весь старый русский социализм был, в последнем счете, крестьянским социализмом.
В. И. Ленин. Аграрная программа русской социал-демократии (1902).
В статье «Русская действительность в произведениях В. И. Ленина и ее изображение в русской литературе» Я. Е. Эльсберг сделал попытку показать путь пореформенной России к революции. Однако реализация этого замысла, на наш взгляд, не увенчалась успехом. Автор статьи не обратился к сопоставлению ленинского понимания социально-экономических, в особенности аграрных, отношений с тем, как их освещали выдающиеся художники слова и публицисты второй половины XIX в.
Деятели русской литературы создали потрясающую летопись неисчислимых народных страданий. Она навсегда вошла в социалистическую культуру как беспощадный приговор всему буржуазно-помещичьему, самодержавно-чиновничьему строю жизни. Классики предчувствовали приближение всеобщего возмущения трудового народа. Они освещали пореформенную эпоху с точки зрения ее несоответствия коренным интересам и чаяниям трудящихся. В высшей степени характерно, в этом плане, изображение аграрно-экономических отношений в пореформенной России. Произведения многих из них нуждаются в специальном разборе с точки зрения политической экономии. Щедрин и Успенский опровергали разнообразные теории буржуазной и мелкобуржуазной политической экономии и социологии, освещали русскую действительность с точки зрения той политической экономии трудящихся, основоположником которой являлся Н. Г. Чернышевский. Разумеется, не следует забывать о специфическом выражении экономической проблематики в художественной литературе.
В современном литературоведении недооценивается или игнорируется богатейшее экономическое содержание классической литературы. Это подтверждается и упомянутой статьей Я. Е. Эльсберга, хотя ее тема и обязывала автора сделать анализ изображения писателями экономической действительности. Такой анализ очень плодотворен для уяснения той изумительной проницательности, глубины, зрелости, которые обнаруживаются не только в воспроизведении русскими авторами отдельных экономических деталей и фактов, тех или других экономических процессов и явлений, живых носителей соответствующих экономических закономерностей. Очень существенно и то, что классики проникли в самую социально-экономическую структуру русского общества, в его специфику и в его внутренний «механизм». Художественно-публицистическое истолкование ими социально-экономических отношений (как, между прочим, и их политические суждения и теоретические искания) очень часто перекликалось, а иногда и оказывалось «в одно слово» с соответствующими суждениями Маркса, Энгельса и Ленина о русской действительности. Исследователи (Д. Заславский, Р. Левита), анализируя очерковый цикл Щедрина «За рубежом», установили близость позиции сатирика по коренным вопросам социально-экономического развития России (см. диалог «Мальчик в штанах и мальчик без штанов») тем оценкам русской жизни, которые дал Ф. Энгельс в своей известной статье «Социальные отношения в России» (1875), явившейся ответом на брошюру П. Ткачева «Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу».
Ткачев в «Письме» к Ф. Энгельсу утверждал, что «положение нашей страны совсем исключительное». Россия не имеет буржуазии и городского пролетариата, говорил Ткачев, зато русский народ «проникнут принципами общинного владения, он, если можно так выразиться, коммунист по инстинкту, по традиции». «Идея коллективной собственности, - продолжает публицист, - так крепко срослась со всем миросозерцанием» крестьянства, что только «при помощи штыков и нагайки» правительство сумеет «ввести в народное сознание идею частной собственности». Рядом с чувством коммунистического коллективизма для русских крестьян, утверждал Ткачев, характерно и то, что они - «инстинктивные революционеры». С другой стороны, говорит критик, «наши высшие классы (дворянство и купечество) не образуют никакой силы - ни экономической, ни политической». Таким образом, заключает Ткачев, «наше государство только издали производит впечатление мощи. Оно не имеет никаких корней в экономической жизни народа... не имеет ничего общего с существующим социальным строем», оно «висит в воздухе... одинаково давит все общественные классы, и все они одинаково ненавидят его». Позже подобные догмы будут отстаивать и народовольцы, испытавшие известное влияние идей Ткачева. В обозрении «Народная воля» за 1885 г. (№№ 11-12) сказано: «Если основательно взвесить все элементы русской общественной жизни... то становится очевидным, что русский деспотизм не имеет никакой опоры и висит, так сказать, в воздухе». И в другом месте: «Русское правительство - железный колосс на глиняных ногах: оно не опирается ни на чьи интересы в стране».
Русская социально-экономическая действительность, нарисованная Ткачевым в письме к Энгельсу, ничего не имеет общего с содержанием реалистических очерков Щедрина и Успенского. Данный Энгельсом анализ социально-экономических отношений в пореформенной России, приводимые им факты против Ткачева получают подтверждение в очерках Щедрина и Успенского. Опровергая утверждения Ткачева о том, что «власть капитала находится у нас еще в зародыше», Энгельс указывает на русскую буржуазию, которая под покровительством государства выросла за последнее десятилетие «с неслыханной быстротой». Как бы иллюстрируя и подтверждая мысль Энгельса, Щедрин, автор очерков «За рубежом», говорит о буржуазном пути развития России. Немецкий мальчик в штанах продает свою душу господину Гехту, а русский мальчик без штанов отдает свою душу (правда, «совсем задаром»!) Колупаеву - такова общая судьба двух мальчиков, представителей двух различных народов. Она явилась результатом того, что и Россия идет не исключительным (как думал Ткачев) путем, а тем же самым, что и Западная Европа. И очень симптоматично, что свой цикл сатирик закончил очерком, в котором вновь появился русский мальчик, но уже получивший (и тоже «по контракту»!) штаны от Колупаева.
Щедрину ясна несостоятельность самохвальства по поводу исключительности положения России. В России есть и буржуазия, и пролетариат. Русская община также втянута в процесс капитализации и не может быть заступой общинников, она сковывает мужика и начинает служить тем же Колупаевым. И весь государственный аппарат служит им же, Колупаевым. Но в таком случае возникают вопросы: что же Россия с фатальной неизбежностью, буквально повторяет путь Западной Европы? Есть ли у нее светлые перспективы? О глубоком кризисе, чреватом взрывом, говорил Ф. Энгельс, характеризуя русскую жизнь в своем ответе Ткачеву. Конечно Энгельс был далек от мысли, что революция в России произойдет по рецептам Ткачева. Щедрин тоже думал, что в России только созревают предпосылки для революции. Предчувствие появления чего-то особенного, каких-то перемен ощутимо в щедринских очерках. Его мальчик без штанов говорит: «у нас дома занятнее». И это вполне понятно. Мальчик без штанов не только получил от Колупаева штаны, приобрел он и новые идеи, которые говорят о начавшемся пробуждении его классового самосознания. Он теперь убежден, что «господину Разуваеву без нас невозможно». У русского «мальчика» появляются и угрожающие ноты: «Надоел он нам, го-спо-дин Колу-паев!», «С Колупаевым мы сочтемся - это верно!», «Погоди, немец, будет и на нашей улице праздник». Однако Щедрин, просветитель, революционно-крестьянский демократ и утопический социалист, не мог, как и другие революционые демократы, разгадать результаты, к которым приведут счеты пролетариата с Колупаевым. Это могли сделать только основоположники научного социализма.
«В одно слово» говорил с Энгельсом и Глеб Успенский. В очерке «Буржуй» (1885) новые буржуазные порядки оцениваются им как прочно установившиеся формы жизни. Автор очерка, как и Щедрин, признал, что русская буржуазия покупает «начальство» и «выборщиков», «вторгается в думу», мутит и подкупает на выборах. Идеи, нравственные понятия российской буржуазной орды глубоко вкоренились в русскую жизнь. Успенский, опровергая догмы Ткачева, рассказывает о протекционизме, о широчайшем кредите, о «банковых дрождях», которые «мгновенно вознесли на недосягаемую высоту» новое сословие России. Ф. Энгельс в ответе Ткачеву особо отмечает паразитический характер русской буржуазии: «капиталистический паразитизм» в России окутывает «своими сетями всю страну, всю народную массу». В очерке «Буржуй» Успенский говорит именно о тех «сетях», которыми опутывает буржуазия, ради своего «денежного торжества», все сферы жизни страны. Русский буржуй в изображении Успенского привык пользоваться готовыми, уже созданными в Англии и Америке техническими изобретениями. Он даже не занимается как следует собственными делами и с презрением относится к общественной деятельности.
Ткачев доказывал, что русский крестьянин готов в любую минуту к революции, что он прирожденный коммунист и живет общиной, которая якобы избавляет его от всех зол. В противоположность беспочвенному романтизму Ткачева, Ф. Энгельс вскрывает реальное положение вещей, сложившееся в русской деревне после 1861 г. Он говорит о «чрезвычайно бедственном, совершенно невыносимом» положении русских крестьян, у которых «нет теперь ничего, кроме избы и голого клочка земли», и кровь которых «сосут многочисленные пиявки». «И все эти кровопийцы, сосущие крестьян, - иронизирует Энгельс над Ткачевым, - все они нисколько не заинтересованы в существовании русского государства, законы и суды которого охраняют их чистоплотные и прибыльные делишки?». Ф. Энгельс указывает на разложение русской общины, появление кулачества, ростовщиков, подчинивших своей власти остальных крестьян и местное начальство. «Как только, - говорит Энгельс, - приближается время взыскания податей, является ростовщик, кулак - часто богатый крестьянин той же общины - и предлагает свои наличные деньги. Крестьянину деньги нужны во что бы то ни стало, и он вынужден принимать условия ростовщиков бесприкословно». Непосильные подати, недостаток земли, засилие кулачества и голод - таковы неизбежные спутники той самой деревни, в которой Ткачев искал осуществления своих коммунистических идеалов. Под гнетом податей и ростовщиков, замечает Энгельс, общинная собственность не может быть благодеянием, спасительницей крестьян, «она становится оковами».
Характеристика, данная Энгельсом русской пореформенной деревне, вполне совпадает с картиной бедственного положения Незамайки, о которой идет речь в очерке Успенского «Дохнуть некогда». Здесь в одинаковой мере показаны и отрицаемая Ткачевым реальная почва российского деспотизма, и всесилие администрации, и разбойничья власть кулачества, а с другой стороны - разоряющиеся крестьянские массы, обреченные на голод. Успенский понимает, что «буржуйное течение» идет не только сверху, но и снизу, из самой общины. В том и другом случае оно пользуется поддержкой всего административного аппарата.
Ткачев, а позже и некоторые представители «Народной воли» утверждали, что русское государство «висит в воздухе». Успенский же показывает, что самодержавный режим всегда стоит на стороне кулаков и помещиков, что в существующем строе кровно заинтересована не только опекаемая им городская буржуазия, заинтересованы в нем и кулачество, многочисленные прожорливые представители административных органов, состоящие на жаловании, выколачивающие из народа подати, набивающие «земские сундуки» и пекущиеся о «поднятии курса русского рубля». Земства постоянно прибегают за помощью и содействием (особенно при «взысканиях») к представителям административных органов. В очерке «Дохнуть некогда» изображена деятельность верных слуг самодержавия - судебного пристава, исправника и мирового судьи, нагрянувших в голодающую Незамайку и творящих здесь свой суд и расправу.
Ф. Энгельс не отрицает наличия негодования в «груди народа». Однако это еще очень далеко от политической революции, которая произойдет вовсе не по ткачевским планам. В противоположность авантюристическим замыслам Ткачева Энгельс устанавливает совокупность социально-экономических и политических условий, сложившихся в России и свидетельствующих о том, что страна действительно находилась «накануне революции». Энгельс говорит об общем кризисе в стране: «финансы ее расстроены», «податный пресс отказывается служить», «администрация испорчена до мозга костей», «сельскохозяйственное производство... расстроено в конец реформой 1861 г.», «крестьяне страдают от недостатка земли, от непосильных податей и от ростовщиков», взгляды «просвещенных классов» приходят в противоречие с «деспотизмом», «растет сознание», что существующее положение вещей «непрочно», что «переворот неизбежен». «Здесь, - заключает Энгельс, - налицо соединение всех условий революции». Основоположники научного социализма рассчитывали, что крестьянская демократическая революция в России соединится с пролетарской революцией в Западной Европе. К. Маркс и Ф. Энгельс возлагали большие надежды на русскую революцию и считали, что свержение царизма является насущной исторической задачей, решение которой стало бы поворотным моментом в судьбах России, в судьбах Западной Европы. К такому ясному пониманию смысла происходящих событий накануне революционной ситуации 1879 - 1881 гг. ни Щедрин, ни Успенский, естественно, не могли прийти. Но они хорошо видели те социально-экономические факты, на которые указывал Ф. Энгельс и которые подтверждали необходимость коренного изменения хода русской жизни. В конце очерка «Дохнуть некогда» Успенский изобразил «университетски образованного» пьяного следователя Николая Ивановича, представителя тех «просвещенных классов», в сознании которых росла мысль о непрочности и несправедливости окружающего. В очерке «Буржуй» писатель признается, что «хорошее» приходится пока таить про себя, «до тех пор, конечно, когда „отдельные" друг от друга ненавистники буржуйного течения перестанут быть отдельными». Успенский показал, что господствующие социально-экономические условия гибельны для трудового народа, для лучших людей страны. Он говорит о кризисе русской жизни, о том, что она зашла в тупик (очерк. «Один на один»).
Русские классики второй половины XIX в. обратили особое внимание на аграрные отношения в России. В них они открыли такие антагонистические противоречия и такие формирующиеся возможности, которые вели с неизбежностью к созданию предпосылок для революционного взрыва.
Известно, какое исключительное значение имеет аграрно-крестьянский вопрос и в судьбах русской революции, и в трудах В. И. Ленина, и в истории Коммунистической партии, и в строительстве социализма. Вопрос о земле - один из коренных вопросов русской революции. В. И. Ленин признал: «объективные условия были таковы, что борьба крестьян с помещичьим землевладением неизбежно ставила вопрос о жизни или смерти нашей помещичьей монархии». Вместе с тем аграрная проблема в пореформенной России - одна из самых сложных и запутанных, что проистекало из объективного социально-экономического развития деревни после 1861 г. Надо было обладать гением В. И. Ленина, чтобы дать подлинно революционное решение этой крайне противоречивой проблемы. Поскольку в пореформенных условиях крепостное общество вытеснялось буржуазным обществом, постольку крестьянство переставало быть классом, оно распадалось на сельский пролетариат и сельскую буржуазию. Но поскольку сохранились пережитки крепостных отношений, - крестьянство продолжало еще оставаться классом - классом не буржуазного, а феодального общества. Вот это противоречие в положении крестьянства явилось, как указывал В. И. Ленин, следствием крайне сложного сплетения крепостнических и буржуазных отношений в русской деревне. Революционная социал-демократия была обязана «забраться» в самую сердцевину путаницы аграрных отношений и помочь крестьянским массам разобраться в ней, дать на основе научного анализа деревенских социально-экономических отношений определенную революционную директиву. Вопрос о земле не был разрешен в 1861 г. и это явилось одной из основных причин революции 1905 г. Но и она, как и революция Февральская, не решила аграрной проблемы. Ни одна из буржуазных и мелкобуржуазных партий России, начиная с кадетов и кончая левыми эсерами, не имела и не могла иметь научной программы по аграрному вопросу, не была в состоянии кардинально решить проблему земли в интересах народа. Только Октябрьская социалистическая революция 1917 г. ликвидировала дворянскую монополию на землю, полностью удовлетворила чаяния многомиллионных крестьянских масс России - они безвозмездно получили столь долго ожидаемую ими землю.
О буржуазно-помещичьих реформах и капитализирующейся пореформенной действительности писатели-классики, как правило, судили с точки зрения материального и общественного положения трудового народа, с точки зрения того, насколько народ получил возможность в новых условиях удовлетворить свои духовные, нравственные запросы, как сами массы смотрели на свои бедствия. Оказывается, что жизнь народной России по-прежнему переполнена внутренними неумолкающими болями, что положение освобожденного народа ничуть не лучше (и даже в некоторых отношениях хуже!), чем оно было до отмены крепостного рабства. У народа, измученного крепостным правом, ожидавшего освобождения, решительных перемен во всем, была огромной силы жажда новой жизни, могучее желание вздохнуть полной грудью. В этом смысле в период 1856-1863 гг. совершился крутой перелом в самосознании масс. Мечты крестьянских масс уносили их высоко и далеко от крестьянской избы. Но ожидания народом «пришествия мессии» оказались несбыточными, иллюзорными. Что с нетерпением ждал народ, то не пришло; «великая реформа, - пишет Короленко в «Истории моего современника», - всколыхнула всю жизнь, но волна обновления скоро начала отступать. То, что должно было пасть, не упало окончательно, что должно было возникнуть, не возникло вполне». Писатели-демократы (Гл. Успенский, Некрасов, Н. Щедрин, Слепцов, Короленко и многие другие) показали, что новые порядки пореформенной
жизни не избавили народ от унизительных, развращающих условий, не утолили его материальную и духовную нужду, не освободили от произвола властей, господ и кулаков. Народ жил не для радости, не для творческого труда и счастья. Загубленные жизни, погибшие таланты, осмеянная любовь, превращение человека в «полтину», унижение личности, преждевременная смерть в унизительной борьбе за каждый день своего жалкого существования- таковы постоянные спутники жизни измученного трудового
народа.
Такое понимание реформ и пореформенной действительности имело выдающееся значение. Передовые художники и публицисты воспитывали резко отрицательное отношение к реформаторской деятельности царского правительства и командующих классов, показывали антинародность земства, новых судов и крестьянских банков, всякого рода гуманных распоряжений и либеральных начинаний. Чернышевский и его последователи великолепно понимали, что не так следует перестраивать жизнь по-новому, как это осуществлялось в России. Они убеждали в необходимости иных преобразований и на совершенно других основаниях. Что несли трудовому народу «новые» порядки жизни, какой дорогой ценой была куплена крестьянами так называемая свобода - именно под этим углом зрения выдающиеся художники слова рассматривают пореформенную Россию.
Конечно, писатели прошлого не могли осознать, что выход из мучительного положения крестьянских масс, трудового люда можно найти только в революции, в социалистических преобразованиях общества, хотя перед некоторыми из них в конце XIX в. уже и начал возникать вопрос: не правы ли марксисты в своем понимании экономического развития пореформенной России? Субъективно классики, даже самые прозорливые из них, разумеется, не понимали, что в пореформенной России складывалось такое общество, которое порождало своего могильщика, что в стране зрела революция, хотя некоторые из них и начали уже спрашивать себя: не явится ли из недр купонного мира сила, способная создать новый порядок жизни? Но, как правило, писатели прошлого мучительно блуждали в потемках. Они негодовали и обличали, недоумевали и скорбели, наблюдая и изображая разорение и голод, одичание и вымирание народных масс. Но вместе с тем они героически искали и выход, бесстрашно анализировали социальную действительность, выносили ей суровый приговор, говорили в полный голос всю правду. Некоторые из писателей ощущали приближение народной бури, видели, как накапливался «горючий материал» для такой бури, открывали в экономике, в социальных отношениях почву, порождающую народные бедствия, народный гнев и протест.
Коренной вопрос революции - вопрос о земле, крестьянский вопрос в целом - был в центре внимания русской литературы, общественной мысли революционно-освободительного движения. Только Достоевский не вникал в экономическую и социальную структуру пореформенных аграрных отношений. И это обстоятельство очень ярко и убедительно характеризует его идейно-социальную позицию. Творчество его не было связано с положением, борьбой и судьбами крестьянской демократии. Писатель не признавал вопрос о земле главным вопросом жизни России после 1861 г. Ему казалось, что крестьянская реформа сняла его с повестки дня, а поэтому основная задача русских состоит теперь в разрешении не экономических, материальных проблем, а проблем нравственных. Но совершенно очевидно, что общественно-нравственный идеал Достоевского никак не мог ужиться не только с помещичьим землевладением, а и вообще с частным владением землей, с превращением земли в средство эксплуатации, в предмет купли и продажи.
Некоторые писатели проникли в самую сердцевину аграрно-экономических отношений пореформенной России. Задолго до революции 1905 г. Толстой и Щедрин, Успенский и Каронин поставили вопрос о необходимости решительного пересмотра аграрно-экономических отношений, сложившихся в России после 1861 г., всей политики самодержавия по отношению к крестьянству.
Толстой выдвинул такие требования по аграрно-крестьянскому вопросу, которые непосредственно шли от самого крестьянства и перекликались с программными положениями русских революционеров допролетарского периода, а затем и революционных социал-демократов. Называя наследие Толстого зеркалом русской революции, как крестьянской буржуазной революции, В. И. Ленин имел в виду, помимо всего прочего, и то, как художник ставит и решает аграрный вопрос, так как именно этот вопрос, по замечанию В. И. Ленина, «составляет основу буржуазной революции в России и обусловливает собой национальную особенность этой революции». И далее В. И. Ленин разъясняет: «Сущность этого вопроса составляет борьба крестьянства за уничтожение помещичьего землевладения и остатков крепостничества в земледельческом строе России, а следовательно, и во всех социальных и политических учреждениях ее». Эта сущность и обнаружена в произведениях Толстого с точки зрения крестьянских масс.
Непосредственно выступая от имени миллионов крестьянства, Толстой считал, как он об этом пишет в предисловии к альбому Н. Орлова, что поедметом искусства должен стать «настоящий мужицкий народ». Его чувства и мысли, идеалы и поведение, даже его логику, заблуждения и наивные представления писатель внес в свои обличения жестокого и безумного социально-политического устройства жизни, грабительского землеустройства народа, в свое понимание прогресса, в свое отношение к государству, к политике, к революционной борьбе, к истории, литературе и искусству, к проблемам нравственности и просвещения, к науке, религии и т. д. На весь мир Толстой сумел посмотреть глазами русского мужика, с точки зрения его материально-общественного положения, его труда и быта, нравственных и эстетических представлений, всей его философии жизни. Могучая критика Толстого питалась протестом многомиллионных масс крестьянства против гибельных для них пореформенных аграрных отношений, против надвигающегося капитализма, ломающего привычные формы жизни патриархальной деревни и несущего народу разорение и обезземеливание.
Толстой упорно ищет возможностей к тому, чтобы избежать пролетаризации крестьянства. В статье «Так что же нам делать?» (1886) писатель утверждает, что основная причина разорения, нищеты и голода масс заключается в переходе богатств непосредственных производителей (т. е. крестьянской земли) в руки тех, кто не работает на земле. Данный вопрос - исходный пункт всех аграрных требований Толстого. Но это и центральный пункт размышлений Михайловского, который также ратовал за «сохранение условий труда» (т. е. той же самой земли) «в руках работника, гарантии собственникам их собственности». Толстой считает, что переход земли в руки не работающих на ней является делом несправедливым, противоестественным, разрушающим идеальную форму народной жизни, лишающим народ возможности жить трудом на земле. «Понятие рабочего, - говорит писатель, - включает в себя понятие земли, на которой он живет, и орудий, которыми он работает... Такого рабочего, который был бы лишен земли и орудий труда, никогда не было и не может быть». Но капитализм на глазах Толстого разрушал «естественное состояние» человека, превращал работника земли в безземельного пролетария, беспощадно уничтожал идеальную, выработанную веками земледельческую форму жизни народа. С такой разрушительной работой капитализма в деревне Толстой никак не мог мириться, так как он считал, что назначение человека состоит в том, чтобы жить на земле, работать на ней своими орудиями, что в деревне заключен источник «всяческого богатства». В этом состоит вечный, достойный человека закон нормального производства, а всё уклоняющееся от него Толстому представлялось случайным, противоестественным. Великий писатель ищет средства к тому, чтобы оградить, спасти идеальную земледельческую форму жизни от капитализма, а тем самым разрешить земельный и рабочий вопрос, минуя ужасы народного разорения. Он, как и народники, призывал к тому, чтобы Россия выполнила эту всемирную задачу, внесла бы в мир народную идею такого общественного устройства, в котором не было бы поземельной собственности, независимой от труда.
С пылким чувством гнева, который как бы сливался с гневом самого народа, Толстой бесстрашно срывал маски со всех институтов и законоположений, созданных и сочиненных господствующими классами для управления трудовым народом, для его одурманивания и угнетения, ограбления и эксплуатации. В жизни всей страны, как в зеркале, отражается то, что происходит в самом корне этой жизни - в положении крестьянских масс, прежде всего в аграрных отношениях, сложившихся между крестьянином и помещиком. Левин, а вместе с ним и Толстой, понял, что источником ничем не преоборимых недоверия и ненависти крестьян к помещику является давняя история отношений барина и мужика. История эта доказывает фатальную противоположность интересов помещика самым справедливым интересам крестьянства, подтверждает справедливость недобрых «мужичьих чувств» даже к доброму помещику. Мужики не могут допустить, что «цель помещика может состоять в чем-нибудь другом, кроме желания ободрать их сколько возможно». Такая оценка переносится крестьянином на все устройство русской жизни, на любые действия начальства, повсюду он видит проявления корыстных побуждений тех же господ-помещиков. Как никто из русских писателей, Толстой протестовал против классового гнета, классовой эксплуатации. Он обнажил социальную структуру царской армии. Автор «Севастопольских рассказов» с восхищением говорил о воинской доблести русского солдата. Но в армейских рядах писатель увидел тех же забитых и нищих крестьян-солдат и тех же господ-офицеров из дворян. У Толстого есть замечательная, но оставшаяся незавершенной «Записка об отрицательных сторонах русского солдата и офицера», над которой он работал в годы Крымской кампании. В ней он с потрясающей правдивостью и изумительной силой публициста рассказал о трагической участи солдат, о растущей их ненависти к офицерам. «В России нет войска; есть толпы угнетенных рабов... с одной стороны дух терпения и подавленного ропота, с другой угнетения и лихоимства».
Разве это написано не в духе революционных прокламаций 60-70-х, а затем и 90-900-х годов?
И далее Толстой пишет: «его (солдата,- Н. П.) бьют за то, что он смел заметить, как офицер крадет у него, за то, что на нем вши - и за то, что он чешется... и за то, что у него есть лишние штаны; его бьют и гнетут всегда и за все, потому что он, - угнетенный».
Ненависть солдата-крестьянина к офицеру-дворянину вырывается наружу, когда опасность смерти во время боя уравнивает их положение.
«Посмотрите, - говорит Толстой, - сколько русских офицеров, убитых русскими пулями... посмотрите, как смотрят и как говорят солдаты с офицерами перед каждым сражением: в каждом движении, в каждом слове его видна мысль: „не боюсь тебя и ненавижу"». Из произведений Толстого со всей очевидностью следует, что крестьянские и солдатские массы обязательно двинутся против своих мучителей и угнетателей.
Противник помещичьего землевладения и частной собственности вообще, Толстой беспощадно обличал все виды финансово-экономического ограбления народа, ратовал за отмену податей, прямых и косвенных налогов, всякого рода поборов и повинностей. Толстой требовал возвращения крестьянам уплаченных ими выкупных платежей и считал преступлением взыскивать с них недоимки («Голод или не голод»). Деньги в руках эксплуататоров служат, утверждал Толстой, задачам угнетения и грабежа народа. «Рабство нашего времени, - говорил он, - происходит от трех узаконений: о земле, о податях и о собственности». Вместе с тем Толстой был заступником и личности крестьянина, он гневно протестовал против многочисленных сословных ограничений для крестьянства, которые ставили его вне жизни общества («Сон молодого царя», «Стыдно»).
В сущность аграрного вопроса проникали и другие деятели русской литературы, объективно отражая движение России к революции, способствуя уяснению ее задач, ее национального своеобразия. Грабительский, крепостнический характер крестьянской реформы был совершенно ясен Щедрину. Буржуазные исследователи утверждают, что советские литературоведы, служа «официальному культу» Щедрина в СССР, старательно подкрашивают наследие сатирика под революционно-демократическую идеологию. В действительности же он являлся лишь либералом, реформистом, соглашавшимся с аграрно-крестьянской политикой царизма в период проведения «освободительной» реформы. Такая трактовка идейной позиции гениального сатирика является грубой фальсификацией фактов. Щедрин вполне оправдывал крестьянские волнения, рассматривая их как выражение законного протеста против нового рабства («К крестьянскому делу», «Несколько слов об истинном значении недоразумений по крестьянскому делу», 1861). После «освобождения» русский крестьянин оказался в «западне», «замурованным в наделе». Так Щедрин определил то безвыходное, прямо-таки отчаянное положение, в котором оказался крестьянин в результате размежевания господских и мужичьих земель. «Отрезки», чересполосица действительно были западней, могилой для крестьян. Жалобы 3-го мужика из комедии Толстого «Плоды просвещения» на то, что ему даже куренка некуда выпустить, подтверждаются и Щедриным: «Отрезывали леса и луга, а из остального устраивали крестьянские наделы (вроде как западни), имея при этом в расчете, чтобы мало-мальски легкомысленная крестьянская курица непременно по нескольку раз в день была уличаема в безвозмездном пользовании господскими угодьями, а следовательно, и потрясении основ».
Крестьянство замуровано в своей западне не только малоземельем, «отрезками» и чересполосицей. Подобно Толстому, Щедрин возмущен и тем, что русское крестьянство несет главное и непосильное бремя платежей, разнообразных повинностей. В «Пестрых письмах» и «Письмах о провинции» сатирик вскрывает классовый характер государственного бюджета Российской империи. Бюджетная политика самодержавия служит целям ограбления народа в пользу помещиков, капиталистов, всего огромного государственного аппарата. В апрельской хронике 1864 г. «Наша общественная жизнь» («Деревня зимою...») Щедрин тщательно анализирует бюджет крестьянской семьи (на содержание девяти душ остается 85 руб.) и спрашивает: «Чем тут жить? Чем питаться?». Щедрин прекрасно понимал, что затаенное мечтание крестьянских масс приковано к помещичьим землям. Ликвидация помещичьего землевладения - такова заветная и неистребимая дума крестьянства. Как и Толстой, Щедрин, поддерживая и выражая крестьянские чаяния, открыто и энергично выступил за ликвидацию помещичьей собственности на землю. В апрельской хронике за 1863 г. «Наша общественная жизнь» он полемизирует с помещиком-публицистом Фетом, автором статьи «Из деревни», и заявляет о том, что сельским хозяйством следует заниматься не помещику, а тем, кто может и способен в это дело вложить личный труд. Известно, что в пореформенные десятилетия, особенно в 80-е годы, реакционный лагерь, напуганный возрастающей борьбой крестьян за землю, ратовал за укрепление помещичьей власти на местах. Путем ряда контрреформ дворянская реакция рассчитывала восстановить старые, дореформенные порядки, свести на нет и без того убогую крестьянскую реформу. Представители реакционной публицистики и романистики 80-х годов всячески расхваливали помещичье хозяйство, подчеркивали его исключительную роль как главного поставщика хлеба. Превозносился ими и помещик как образованный, умелый и гуманный руководитель-организатор сельскохозяйственного производства. А. Д. Пазухин, ближайший сотрудник министра внутренних дел графа Д. А. Толстого, в статье «Современное состояние России и сословный вопрос» с глубокой тревогой отмечал, что дворянство, «опорная сила верховной власти», постепенно утрачивает значение «государственного» и «земского» сословия. Пазухин утверждал, что политика «реформенной эпохи» была «антидворянской». В этом состояло ее «великое зло». Она привела к падению авторитета, хозяйственного и политического значения дворянства. Сановный автор предложил программу восстановления значения дворянства. Как известно, Александр III провел ряд мероприятий, направленных на экономическое укрепление дворянского сословия, на повышение его политического значения в жизни страны («контрреформы» 80-х годов). Идеи защиты авторитета и значения дворянского сословия широко проникли в реакционную публицистику и в антинигилистическую романистику 80-х годов.
В условиях этого наступления помещичьей реакции было очень важно показать русскому обществу действительную цену помещичьему хозяйствованию. Щедрин блестяще выполнил эту задачу. Еще в 60-е годы он начал вести борьбу с апологетами дворянского сословия, показывая, что роль помещиков в сельскохозяйственном производстве всегда была ничтожной. В упомянутой апрельской хронике 1863 г. «Наша общественная жизнь» он ссылается на пример Вятской губернии. В этом крае, говорит писатель, помещичьих хозяйств очень мало. Между тем он снабжает хлебом целый беломорский край и огромное количество зерна вывозит за границу. Все это было обеспечено, следовательно, крестьянским хозяйством.
Перед Щедриным, критиком помещичьего хозяйства, возник вопрос: не будет ли нанесен серьезный ущерб народному хозяйству, если ликвидировать помещичьи латифундии? («Вятская выставка», 1851). Русский сатирик был глубоким социологом-социалистом, трезвым знатоком жизни, исследующим ее под углом зрения коренных интересов крестьянства, выдающимся мыслителем, экономистом, опирающимся на самые передовые выводы домарксовой экономической науки. Для него были совершенно ясны производственно-экономические преимущества крупного хозяйства перед мелким крестьянским хозяйством. Помещичьему и крестьянскому хозяйству писатель хотел бы противопоставить крупное социалистическое хозяйство. Но Щедрин убедился, что в его время такая замена - лишь несбыточные мечтания. В реальной жизни пока существуют два типа хозяйства. Во-первых, крупное помещичье хозяйство, основанное на эксплуатации народа посредством всякого рода полукрепостнических ухищрений (на большую изобретательность помещик, как правило, почти и не способен!). Во-вторых, существует крестьянское хозяйство, малоземельное, не обеспеченное средствами производства, задавленное непосильными поборами и бесправием непосредственного производителя. Крупное же капиталистическое сельскохозяйственное производство складывалось крайне медленно, а поэтому и не могло быть принято Щедриным в расчет. Понимая превосходство помещичьего хозяйства над крестьянским хозяйством, Щедрин все же был убежден, как справедливо заметил исследователь его экономических воззрений Р. Левита, что замена помещичьей латифундии крестьянским хозяйством явится безусловным шагом вперед в развитии страны.
Марксисты тоже были за ликвидацию помещичьего землевладения. Они считали, что ликвидация помещичьего хозяйства и свободное развитие крестьянского землевладения явится прогрессивным фактом. В чем видели социал-демократы эту прогрессивность? Названная замена в условиях победоносной буржуазно-демократической революции дала бы мощный толчок развитию капитализма в деревне. В ней возникло бы крупное сельскохозяйственное производство на базисе наемного труда, машин и высокой агрикультурной техники. Это имело бы далеко идущие последствия. В деревне быстро сложились бы антагонистические классы буржуазного общества, началась бы их борьба, а также возникли бы и материальные предпосылки для перехода к крупному социалистическому хозяйству. Никто из писателей-классиков дореволюционной эпохи не в состоянии был понять прогрессивного значения начавшегося экономического и классового расслоения деревни. Да и трудно было его угадать. Социальная дифференциация деревенского мира на почве развивающегося капитализма только что началась и еще не были заметны ее положительные результаты. Отдавая свои симпатии беднякам, а иногда и прямо становясь на точку зрения пролетаризирующейся части крестьянства, писатели с болью или отвращением и страхом говорили о росте ожесточения в отношениях между богатыми и бедными, хотя вместе с тем и признавали, что в современной им деревне и не может быть отношений солидарности.
Естественно, что и Щедрин также не мог понять тех социально-экономических перспектив в развитии деревни, которые открылись бы в случае победы крестьянского хозяйства над помещичьим землевладением. Поэтому он и не мог ими руководствоваться, когда говорил о необходимости замены помещичьего хозяйства крестьянским хозяйством. Щедрин обосновывает такую необходимость анализом экономической несостоятельности именно помещичьего хозяйства («В деревне», «Мелочи жизни»). В ответ на реакционные «контрреформы», имеющие целью экономически укрепить дворянство и поднять его политический авторитет, сатирик концентрирует свое внимание на развенчании помещичьего землевладения дореформенной и пореформенной эпохи. Толстой не входил в анализ экономических закономерностей в современной ему деревне. Непосредственно передавая настроения и чаяния крестьянских масс, он формулировал и отстаивал основные их требования. Щедрин шел к той же задаче защиты коренных интересов крестьянства иным путем. Он обратился к анализу экономических основ помещичьего земледелия, стремясь доказать неспособность помещиков, избалованных условиями дарового труда крепостных, в новых условиях и на новых основаниях успешно вести сельскохозяйственное производство (см. февральскую хронику за 1864 г. «Наша общественная жизнь»). В аргументации Щедрина против помещичьего хозяйствования сильно звучит одна очень важная нота. Хозяйство помещика ведется руками наемных работников, на основе их эксплуатации. Естественно, что такой труд (к тому же это труд вчерашних крепостных) не может быть высокопроизводительным. Об этом Щедрин говорит в полемике с Фетом. Нельзя, говорит Щедрин в фельетоне «В деревне», «заставить наемного человека смотреть на чужое дело, как на свое собственное». Напротив, в собственном хозяйстве крестьянин работает с огромным усердием, разумно используя все, что есть в его распоряжении. Это дает ему возможность иногда успешно конкурировать с помещиком на рынке («В деревне»). Конечно, Щедрин до тонкости знал, какой ценой «хозяйственный мужичок» иногда добивается «успехов» в хозяйственной деятельности - ценой страшного изнурения и решительного отказа даже от естественных радостей жизни. Щедринского «хозяйственного мужичка» В. И. Ленин поставил в работе «Развитие капитализма в деревне» рядом с Лизаром, мужиком Псковской губернии, изображенным Вересаевым («Лизар»), иллюстрируя этими образами жизненный уровень и условия труда русского крестьянства пореформенной поры. Но тем настоятельнее становится задача ликви дации безвыходного положения крестьянских масс, создания всез необходимых условий для успеха крестьянского земледелия. Среди этих условий - обеспечение крестьян землей, смягчение финансового пресса, ликвидация крепостнических пережитков в деревне и др.
На таких же позициях стоял и Глеб Успенский. Как и Щедрин, автор «Власти земли» в изображении деревни использовал
тот же анализ экономических и социальных закономерностей, совершающихся в современной ему деревне. Салтыков и Успенский поставили перед собой задачу ввести в прозу такую художественную статистику, в которой «слышалось бы присутствие тревожной человеческой деятельности, от которой отдавало бы запахом трудового человеческого пота». Успенский создал целый цикл очерков и рассказов под названием «Живые цифры». Некоторые из них посвящены аграрным отношениям («Четверть лошади», 1887; «Ноль целых», 1888). Писатель великолепно знал, что такое человеческая жизнь, превращенная экономической действительностью в дроби и нули. Он считал, что цифрами говорит «сущая правда», что быть десятичной дробью, потерять самое малейшее представление о праве на осуществование, напоминающее целое, есть удел трудящихся в условиях помещичье-буржуазного общества. Успенский, как и Щедрин, в цифрах разгадывал драму народной жизни. Для них цифра являлась экстрактом человеческих судеб.
В. И. Ленин говорил, что реформа 19 февраля 1861 г. освободила крестьян от земли. В очерке-статье «Неудачные покупки земель» (1891) Успенский, используя путевые заметки «Старая Пермь» Мамина-Сибиряка, показывает, что реформа 1861 г. превратила крестьянина, как владельца земли, в «десятичную дробь», отучила его от земли. С фактическими данными в руках автор иллюстрирует засилье кабальных и разорительных для крестьян крепостнических пережитков (очерк «Бородатые младенцы» из очеркового цикла «Поездки к переселенцам»). Они ставят крестьянина в полную зависимость от помещичьих латифундий и кулаков, подымают мужиков на непрерывную войну с новыми и старыми землевладельцами, разоряют деревни и заставляют их обитателей «разбрестись кто куда». Очень симптоматично, что Г. И. Успенский, как А. Н. Энгельгардт и Л. Н. Толстой, подметил особую заинтересованность крестьянских масс в получении тех самых «отрезков», возвращение которых крестьянам позже потребовали первые социал-демократические аграрные программы. Вопрос об «отрезках» В. И. Ленин называл «главным пунктом» социал-демократической аграрной программы 1903 г. Второй съезд социал-демократической партии (1903 г.), принимая свою программу, включил в нее в качестве ближайшей задачи требование уничтожения в деревне всех остатков крепостничества и возвращения крестьянам «отрезков».
В 1890 г. Успенский задумал, но не завершил специальный этюд «Отрезки». В названном выше очерке «Неудачные покупки
земель» писатель на основании цифровых данных устанавливает, что крестьяне стремятся в первую очередь купить именно «отрезки». Так, в 1889 г. всей земли было куплено 156 тыс. десятин, из них «отрезков» 113 тыс. Автор указывает на необходимость «великого дела» возвращения крестьянам «отрезков», которыми они владели при крепостном праве. Он с сожалением отмечает, что в банковских отчетах упоминается только один раз об «отрезках», что это «многосложное слово» заменяется «бледным словом» - «смежно», затушевывающим грабительскую суть земельных отношений, сложившихся между помещиком и крестьянином после 1861 г.
Конечно, буржуазная монархия не могла пойти на передачу «отрезков» крестьянам. В них были кровно заинтересованы помещики, с их помощью они отработками и штрафами обдирали народ как липку. В «Записках сумасшедшего» (1893) Толстого рассказ ведется от лица помещика: «Продавалось недалеко от нас очень выгодное имение. Я поехал. Все было прекрасно, выгодно. Особенно выгодно было то, что у крестьян земли было только огороды. Я понял, что они должны были задаром за пастьбу убирать поля помещика. Так оно и было. Я все это понял, все это мне понравилось по старой привычке».
«По старой привычке!». Это проговорился человек, привыкший пользоваться внеэкономическим принуждением, правом помещика на даровой труд крестьянина. «Отрезки» и давали такую возможность. К помещикам отошли участки, без которых крестьяне не могли жить: покосы, леса, выпас и выгон, водопои и дороги и т. д.
Гл. Успенский проанализировал и художественно изобразил аграрные отношения в полном их объеме. Он взял всю совокупность вопросов, характеризующих эти отношения. Писатель показал несостоятельность экономической теории народников, гибельность для народа аграрно-экономической политики самодержавного правительства. Особое внимание автор сосредоточил на тех процессах, которые совершались в недрах отдельного крестьянского хозяйства и деревенского мира в целом. Он обнажил корни, питающие ту крестьянскую борьбу за землю, которая в итоге привела к революции 1905 г. В одном из самых проницательных своих очерков «Равнение „под одно"» (1882) Успенский изложил очень глубокие взгляды на социально-экономическое положение деревни в условиях капиталистического развития России. Он признал, что деревня вступила в совершенно новый фазис, становится в совершенно новые условия. Обращаясь к воображаемому собеседнику-народнику, проникнутому благоговением к общинному землевладению, Успенский обвиняет его в том, что он отворачивается от реального экономического положения деревни, высокомерно не желает знать «правду текущей минуты». Решительно вредно, подчеркивает писатель, успокаивать себя на делении деревенского общества на такие две группы: «народ, община, деревня - одно; кулаки, грабители - другое». Именно такое деление и было свойственно экономистам и социологам народнического направления. Присуще оно было и некоторым беллетристам народнического направления (Златовратскому, Засодймскому). Как установил В. И. Ленин, одна из грубейших ошибок социологов и экономистов народничества состояла в том, что они источник аграрного капитализма видели исключительно в помещичьем хозяйстве и не хотели замечать его возникновения в недрах крестьянской общины, в крестьянском хозяйстве.
В противоположность народникам-теоретикам Успенский видит в самой общине, в крестьянском хозяйстве нарождение кулака, его возрастающую экономическую и общественную силу. Ему ясен внутренний социально-экономический «механизм» образования в общинной деревне классов буржуазного общества - кулаков, бедняков. Об этом четко говорилось в очерковом цикле «Власть земли» (1882). Если народнически настроенные литераторы и теоретики считали, что сельская буржуазия приходит из бывшего помещичьего имения или из города, что кулаки - чужие, пришлые люди, «пройдохи», то Успенский, как и Щедрин, заметил образование кулачества в самой общине. Как же оно возникает? Писатель говорит о появлении в деревне богатства, рожденного не земледельческим трудом, а «друг от друга», в силу имущественных отношений «суседей» друг к другу, от «обороту», от денег. Это в высшей степени важное положение (оно - ключ к пониманию образования новых классов в капитализирующейся деревне) сближает Успенского с научной политической экономией, с марксизмом. Указание К. Маркса о том, что капитал есть определенное отношение между людьми, было изложено в известных Успенскому работах Н. Н. Зибера, его не поняли ни буржуазные, ни народнические экономисты. Автор же «Власти земли» видит источник появления сельской буржуазии в самом его реальном, массовидном основании, «во взаимных отношениях» современных писателю «общинников»... Очень важна и другая сторона этого же вопроса. Социальное расслоение деревни, процесс экономического раскрестьянивания одних и обогащения других можно объяснить ссылками на удачливость, предприимчивость и трудолюбие одних и леность, нерадивость других. Подобные объяснения существовали в социально-экономической литературе. С ними Успенский не считался. За активностью одних и апатией других он видел действие экономических сил и отношений. В объяснении разложения крестьянства Успенский не ограничился и ссылками лишь на производственные успехи или неудачи того или другого мужика: один успел вовремя убрать урожай, другой прозевал сроки, зерно высыпалось и т. п. На такой производственной точке зрения стоял Н. Щедрин в рассказе «Сон в летнюю ночь» (1875). Гл. Успенский же возникновение социально-экономической дифференциации в пореформенной деревне прежде всего связывает с товарно-денежными отношениями. Это уже совершенно новый тип общественной дифференциации. Экономическое неравенство в крестьянской среде было известно и в дореформенную эпоху, но оно не вело к возникновению новых классов, а явилось лишь исходным пунктом будущего процесса образования классов в условиях товарно-денежных отношений. В пореформенную эпоху данные возможности проявились. Некоторые из классиков (Щедрин, Успенский, Мамин-Сибиряк) и уловили это своеобразие следствий роста имущественного неравенства в деревне именно в пореформенные десятилетия...
Но вернемся к очерку «Равнение „под одно"». Его автор знает, что так называемого в политической экономии народников-романтиков народного производства в деревне нет. Успенский сумел проникнуть за общинную форму землевладения и увидеть за обманчивой оболочкой реальное, не общинное содержание. Это была для своего времени тоже крупная победа реализма писателя-мыслителя. Она предохранила его от соблазна подменить анализ состояния экономики деревни разглагольствованиями об общинной, уравнительной форме землепользования. Это дало возможность писателю понять, какие реальные интересы действительно связывают крестьян в одну могучую силу.
Если народник, по замечанию В. И. Ленина, судил о деревне «огулом», то Успенский, автор очерка «Равнение „под одно"», считал, что самого «поверхностного взгляда на современную деревню достаточно для того, чтобы не подводить „под одно" всех деревенских жителей». Народники всегда грешили мечтательным преувеличением значения общины. Успенский же пришел к выводу, что основывать однородность деревенских интересов на общинном землевладении так же несправедливо, как если бы на основании общинного владения петербургским водопроводом основывать одинаковость целей между тысячами людей, населяющих петербургские квартиры. Реальная, капитализирующаяся деревня, считал Успенский, живет не по общинным законам. После самого справедливого дележа земли способом «носком в пятку» выходило так, что «некоторые из получивших землю пошли домой вовсе без земли, или с правом только на худшую землю, тогда как другие с тем же правом исключительно на хорошую». На это обратил внимание и Щедрин в рассказе «Сон в летнюю ночь». Учитель Крамольников в беседе с крестьянами села Бескормицына выразил удивление по поводу экономического неравенства мужиков при существующем распределении земли по тяглам. Собеседники учителя объяснили ему, что земля в действительности берется не по тяглам, а в зависимости от экономической силы крестьянской семьи. Для семьи маломощной земля оказывается бременем. И только экономически сильные семьи могут извлечь из земли пользу для себя - так рассуждают крестьяне, так оно было и в действительности.
Успенский тоже подтверждает, что земля фактически распределяется не по аптекарским уравнительным принципам, столь восторженно воспетым Златовратским, а по богатству, по деньгам, т. е. на основании действующих в капитализирующейся деревне экономических законов, а не на оснонании общинных правил и традиций. И в этом вопросе у Щедрина и Успенского была «перекличка» с анализом аграрно-экономических отношений В. И. Лениным, который строго разграничивал две совершенно различные стороны в общине: агрикультурную и бытовую, с одной стороны, и политико-экономическую, с другой. И подобно некоторым классикам, В. И. Ленин обращал особое внимание не на уравнительность землепользования, а на экономический результат этой уравнительности.
В условиях начавшегося раскола деревни на сельскую буржуазию и полупролетариев, прихода в нее власти рубля психика мужика, его поведение, его интересы уже не могут определяться общинной формой землевладения, они обусловливаются социально-экономическими отношениями, которые в то время становились все более и более буржуазными. Народники пытались в крестьянской общине найти «задатки коммунизма». Успенский хотя и с горьким чувством сожаления, но наносит своим изображением деревни сокрушительный удар по этим коммунистическим иллюзиям. Он видит, что «психикой мужика» начинают управлять новые факторы, нарушающие «стройность» патриархального земледельческого миросозерцания, общинные порядки. Крестьянин под влиянием власти денег начинает отрываться от «мирского дела» и старозаветных земледельческих идеалов, становиться в прямую зависимость от купонных интересов и порядков.
Выдающейся заслугой Н. Щедрина и Г. Успенского в истории революционно-освободительного движения и революционно-идейных исканий прошлого является то, что они обнажили несостоятельность и показали крах народнического общинного социализма, способствовали освобождению читателей от народнических предрассудков, уяснению ими новых исторических задач. К развенчанию очень популярных общинно-социалистических иллюзий Щедрин и Успенский шли разными путями, но итог и воздействие их анализа деревенской жизни был един. Н. Щедрин никогда не поддавался сильно действовавшему в то время обольщению русским мужиком. У него он не черпал свою философию жизни, свой социализм. Щедрин не впадал в идеализацию крестьянского труда и крестьянина. Успенский, как и участники «хождения в народ», все это пережил и перечувствовал с большим драматизмом. Писателю очень хотелось бы видеть в крестьянине ту силу, которая приведет к социализму. Отправившись в деревню, он не ограничился анализом складывающихся в ней новых социально-экономических отношений, а начал вести и пропаганду социалистических форм жизни. Но писателю пришлось горько разочароваться в своих надеждах. Крестьяне той эпохи были еще далеки от социализма, от труда сообща, от солидарности и дружбы. У крестьян находились в то время такие аргументы в пользу индивидуального хозяйства, перед которыми писатель, как и многие представители «хождения в народ», становился в тупик. Автор огорченно недоумевает перед индивидуалистической философией Ивана Ермолаевича. Безуспешная пропаганда Успенским коллективного труда «на общую пользу» и сделанный им анализ деревенской жизни привели его к выводу, роковому для судеб всего «хождения в народ» («Не суйся!»). К этому катастрофическому заключению пришли и практики народнического движения. Н. А. Морозов и В. Н. Фигнер подтвердили, что крестьянство того времени не пошло за интеллигентами-социалистами. Н. А. Морозов в книге «Повести моей жизни» рассказывает о том, как он на практике убедился, что крестьяне предпочитают общинной собственности личную собственность на землю («своя-то выгоднее») и равнодушны к пропаганде народниками коллективных форм труда и собственности. Практика реальной жизни наглядно показывала, как иной раз обманчивы были альтруистические чувства русского мужика, его патриархальность и общинность. И это больно било по романтико-социалистическим идеалам народнически настроенной интеллигенции.
Толстой подобной трагедии не испытывал. Правда, с русской общиной он тоже связывал многие свои надежды. Она давала народу по анархо-утопическому представлению писателя счастливейшую возможность жить без государственной власти и бюрократической администрации, жить, как он думал, подлинно свободной жизнью, регулируемой народным самоуправлением. Русское крестьянство, думал Толстой, относится безразлично к политическим свободам. Крестьянам, считал писатель («Об общественном движении в России», 1905; «Обращение к русским людям», 1906), нужна лишь своя земля, чтобы лично трудиться на ней и жить, так, как они жили всегда, - своей земледельческой мирской общинной жизнью.
Н. Щедрин также (правда, совсем по другим обстоятельствам) оказался далеким от «мужицкого» социализма и не пережил трагикомической истории отношений интеллигента-народника с крестьянином-общинником и крестьянином-индивидуалистом. Его «хозяйственный мужичок» (это не мироед - предупреждает автор) из цикла «Мелочи жизни» (1886-1887) физически и нравственно без остатка поглощен каторжным трудом и изнурительно-мелочными соображениями о личном хозяйстве. Естественно, что у него невозможны, говорит Щедрин, какие-либо думы, посторонние его каждодневным заботам о собственном жизнестроительстве. Очерк «Хозяйственный мужичок» Щедрин тоже завершает тревожным раздумьем. «Но спрашивается: с какой стороны подойти к этому разумному мужику? каким образом уверить его, что не о хлебе едином жив бывает человек?». Попробуйте к такому мужику, как бы иронически приглашает Щедрин, подойти с социалистической пропагандой! Ничего не получится, как и в случае с Иваном Ермолаевичем! И эта отрезвляющая от утопий сила очерка Щедрина очень плодотворно воздействовала на умы, способствовала их освобождению от народнических верований, заставляла признать, что русский крестьянин является трезвым практиком и реалистом, человеком практической жизни, который руководствуется деловыми соображениями, учится на простых, житейских примерах. Об этом отрезвляющем воздействии слова писателя рассказывает М. Ольминский, который не без влияния русской литературы, особенно, конечно, Щедрина, отошел от народовольческих романтических убеждений и стал революционным марксистом, большевиком.
Опыт «хождения в народ», а затем и землевольческих поселений в народе показал, как трудно, почти невозможно интеллигенту найти доступ к разуму и сердцу мужика. Подтвердил это и Успенский. Его Иван Ермолаевич тоже очень разумный «хозяйственный мужичок». Автор видит в его жизни не только поэзию земледельческого труда, открывает в нем не только «аристократически-крестьянскую душу». И он не ограничивается лишь признанием краха своих социалистических надежд на Ивана Ермолаевича. Писатель стремится вникнуть и в то, почему его герой далек от социализма, от общинного альтруизма. «Мужик-поэт» в изображении Успенского неизменно оказывается верен себе как крестьянин-собственник, который ведет индивидуальное хозяйство и живет в условиях капитализирующихся общественных отношений. Частная крестьянская собственность, привычка к индивидуальному хозяйству-острову, сословная замкнутость, индивидуалистическая психология - вот непреодолимые для народников препятствия на пути осуществления несбыточных социалистических мечтаний. Произведения Успенского и Щедрина, изображающие русскую деревню, предупреждали о всей гигантской трудности перевоспитания частнособственнической психологии крестьянина, перехода крестьянина-индивидуалиста, работающего на рынок буржуазного общества, к социалистическому хозяйству.
Используя показания русских писателей, публицистов и революционеров о росте частнособственнического начала в крестьянских массах, об их царистских настроениях, отрицательном отношении к социалистической пропаганде и революционной борьбе интеллигенции (это - «господское дело»), буржуазные идеологи в прошлом и в наши дни всячески расписывают консерватизм, дикость русской крестьянской демократии, говорят даже о прогрессивном, просветительском и революционном началах в деятельности русского самодержавия в условиях крестьянской России, пугают возможностями новой Вандеи в Советской России. Банкротство общинного социализма и разнообразных попыток передовых дворян России (например Огарева) устроить крестьянскую жизнь на новых основаниях расцениваются, например П. Шайбертом, автором книги «От Бакунина к Ленину», как подтверждение того, что и большевики «захлебнутся» в крестьянском море, не сумеют переделать частнособственническую природу русского крестьянина в коллективистскую, не смогут добиться упрочения социалистических форм в деревне.
Авторы эти не хотят замечать, что революция и социализм в России давно перестали быть «господским делом», делом интеллигенции. Они стали общенародным делом и основываются на самых точных данных современной науки. Зарубежным идеологам (в том числе и некоторым представителям реформистских рабочих партий) хотелось бы убедить своих читателей и слушателей, что большевики не опираются на реальную жизнь, являются фантастами, утопистами, явлением «верхушечным», «интеллигентским», столь же далеким от реального исторического народа, чуждым его понятиям и желаниям, как и русские интеллигенты-социалисты прошлого века.
Русские революционеры-социалисты прошлого века, разумеется, не знали научных путей социалистического развития деревни, но они упорно бились над тем, как крестьянина-собственника сделать крестьянином-коллективистом. Община, по их мнению, и должна после победоносной революции послужить отправным пунктом в строительстве социализма. На такой позиции в 60-е годы стоял и Чернышевский, один из основоположников крестьянского утопического социализма. Однако Чернышевский понимал, что сохранение общины целесообразно только при определенных условиях, только в известных обстоятельствах она может быть необходимой в социалистическом преобразовании, общества. Если вся земля безвозмездно перейдет в руки крестьянина, то в таком случае, считали революционные демократы-социалисты, община может оправдать возлагаемые на нее надежды. Но для такого акта необходима победоносная политическая революция. Ожидаемая революция, однако, не совершилась. Освобождение крестьян и наделение их землей было проведено руками крепостников, которые сохранили и общину. Существовавшие в ней круговая порука, прикрепление крестьянина к наделу, паспортный режим и другие виды деспотизма, регламентации (периодические переделы земли, принудительные севообороты и т. п.) давали широкую возможность для процветания самых разнообразных форм крепостнического закабаления крестьянства в пореформенную эпоху. Какая ирония истории! Социалисты-интеллигенты пытались добыть социализм, счастье народа с помощью такого общественного института, который был послушным орудием угнетения и эксплуатации. К тому же община начала распадаться под ударами капитализма на противоположные социальные классы. В этих условиях ставка на общину, как на основу социализма и народно-республиканского самоуправления, была неоправданной самоуверенностью и не выдерживала никакой критики. Чернышевскому и некоторым его последователям это было совершенно ясно. И это вызвало в его раздумьях о судьбах России «трагическую ноту». Герцен, находясь за границей, не мог хорошо знать экономику России, он продолжал до конца своих дней верить в социалистические возможности русской общины, которая спасет отечество от пролетаризации трудящихся («Русский коммунизм»). Общинно-социалистические иллюзии Герцена разделяли и революционные народники 70-х годов. Их не разделял Щедрин и Каронин, от них, правда с муками, освобождался и Успенский. Эти писатели показали, что современная им община не имеет социалистических начал, не может быть социалистическим оазисом, в ней проявляются те же самые законы капитализирующегося полукрепостнического общества, как и во всей России. Достоевский, напротив, считал, что община - заступа от всех зол, она призвана надежно ограждать русский народ от развращающего проникновения капитализма и от проповедей западного социализма и коммунизма.
Щедрину («Письма о провинции», «Мелочи жизни», «За рубежом») и Успенскому («Из деревенского дневника») было ясно, что община материально и нравственно сковывает крестьянина по рукам и ногам, подавляет его хозяйственную инициативу, самостоятельность, обессмысливает его труд, запутывает его мысль, изолирует его от остального мира. Она не может спасти деревню от пролетаризации, не в состоянии оградить интересы и личность крестьянина от посягательств самодержавно-чиновничьих властей и помещика, не может обуздать хищные и разорительные аппетиты кулака, вырастающего в той же самой общинной среде. Общинник Иван Ермолаевич жалуется Успенскому на своих односельчан: «...а нониче стало таким манером: ты хочешь, чтобы было хорошо, а соседи норовят тебе сделать худо.
«- Да зачем же это надо?
«- Да вот, стало быть, надо же зачем-нибудь. Тебе хорошо, а мне худо, так пускай же и тебе будет также худо. Поровнять... Вот я вырубил свой участок, пни выкорчевал, вычистил, стала у меня пашня. Как только у меня пашни прибавилось - переделять! У тебя, мол, больше выходит земли, чем у другого с теми же душами...
«- Но ведь всякий может расчистить свою лядину?
«- Только не всякий хочет. Вот в чем дело-то... Один ослабел, другой обнищал, а третий ленив... Таким манером два раза у меня землю-то отобрали, и все по закону; земли прибавилось: „не одному же тебе, надо всем прибавить...". То-есть никак не поднимешься. Хочу выписаться из общества».
Успенский не мог не сочувствовать огорчениям предприимчивого, трудолюбивого и умного, хозяйственного мужичка. Автор очень верно подметил, что кровные хозяйственные интересы Ивана Ермолаевича вступают в противоречие с уравнительно-принудительными законами общинного землепользования. Это значит, что на общину Успенский смотрел не отвлеченно и книжно, не через призму популярных в то время народнических идеалов, а с точки зрения реального мужика, его экономических интересов. Оказывается, что русский крестьянин «голосует» против общинных порядков, он рассматривает их как тягостную обузу для себя, он стремится вырваться из-под крепостнической общинной опеки. Если Иванам Ермолаевичам дать право самим решать вопрос об общине, то они бы с величайшей готовностью высказались за ее ликвидацию. Только так можно понять смысл вышеприведенного разговора Успенского с крестьянином. Но Иваны Ермолаевичи относятся к числу крепких, богатеющих крестьян, хозяйственной деятельности которых было тесно в рамках общинного регламента, жизненные интересы которых приходили в острое противоречие с уравнительным землепользованием. А как к общине относится крестьянская беднота? Может быть, она заинтересована в сохранении общины, возможно, бедняки находят в ней себе защиту и поддержку? Нет, и полупролетарии не связывают с общиной своих надежд на спасение. Более того, они в общине видят не друга, а врага своего. Очень показателен в этом отношении рассказ С. Каронина «Фантастические замыслы Миная» (из цикла «Рассказы о парашкинцах», 1879-1880). Когда Минаю приходилось выдерживать особенно трудные удары судьбы, его мысли обращались к деревенскому «опчисву», оно казалось ему «крепостью, где он спасался от неприятеля». Но в действительности община оказывалась не крепостью, спасавшей мужика от врагов его, а крепостью, в которой он томился в качестве узника. И поэтому единственно возможное спасение для него - «удариться в бега». Kapoнин и рисует в «Рассказах о парашкинцах» массовое бегство мужиков из гетто-общины.
Вместо умозрительного гадания о том, что такое община, хороша она или плоха, следует, говорит Каронин, обратиться к самому крестьянину и спросить его: «что лучше, владеть ли одной десятиной „соопча" или в одиночку и нераздельно?». Мы уже видели, как ответил на этот вопрос Иван Ермолаевич у Глеба Успенского. В таком же духе отвечает и мужик Каронина. «Может быть, - пишет автор «Рассказов о парашкинцах», - он сказал бы, что владеть одному десятиной и разводить на ней капусту гораздо лучше, чем владеть ею сообща и сеять на ней рожь; может быть, он подумал бы наоборот, а может быть, не долго думая, он сказал бы, что несравненно лучше всего прочего плюнуть на эту десятину и „даться в бега"».
Нет никакого сомнения в том, что и «хозяйственный мужичок» Щедрина рассуждал об «обществе» точь-в-точь так же, как и Иван Ермолаевич. Логика деревенской жизни, в которую привалил рубль и разжег инстинкты собственника, расколол деревенский мир и поставил общину в зависимость от мироеда Епифана Колупаева («Фантастические замыслы Миная»), заставляла русского мужика относиться к общине именно так, как это изображено Щедриным, Успенским, Карениным. И в этих антиобщинных настроениях крестьян выражались не только их экономические интересы, но и интересы пробудившейся личности, вчерашнего крепостного крестьянина, пожелавшего после освобождения жить не для других, а для себя, для своих интересов... Но значит ли все это, что названные писатели стояли за насильственную и немедленную ликвидацию общины, ставшей для крестьянина ярмом? О необходимости вмешательства сверху в существовавшие крестьянские поземельные отношения усиленно толковала партия обуржуазившихся помещиков, та «чухломская школа администраторов», о которых Щедрин рассказывает в «Помпадурах и помпадуршах» (очеок «Зиждитель», 1874). Нет, у русских авторов, изображавших деревню, отсутствует подобная насильственная бюрократическая программа. Они были противниками общины совсем в другом смысле, чем идеологи помещичье-капиталистического развития деревни. Они подошли к общине не с точки зрения обуржуазившегося помещика, а с точки зрения крестьянина, который в условиях пореформенного развития России был заинтересован в ликвидации круговой поруки, переделов, стеснительной паспортной системы, крепостнического прикрепления к наделу, бесцеремонного, вмешательства патриархальной власти «мира», сословной замкнутости крестьянской общины. Все это и ставило каждого освобожденного крестьянина в рабскую зависимость от «общества». В 1901 г. В. И. Ленин провозгласил, что крестьянам нужно прежде всего признание их полной и безусловной равноправности во всех отношениях со всеми другими сословиями, полной свободы передвижения и переселения, свободы распоряжения землей, свободы распоряжения всеми мирскими делами и мирскими доходами... Без всякого преувеличения можно сказать, что эти требования были программой и выдающихся русских писателей и мыслителей. Руководствуясь интересами крестьянства, они стремились понять, как сами крестьяне относятся к общинным порядкам. Салтыков-Щедрин в этом отношении особенно отчетливо показал свою реалистическую позицию. Он решительно заявил в упомянутом очерке «Зиждитель», что не следует «умствовать» по поводу общины. Необходимо предоставить решение вопроса о ней тем, кто «прямо заинтересован в этом деле», т. е. крестьянам. Иногда считают такую мудрую позицию Щедрина некоей уступкой народническим теориям. Ничуть не бывало! Иваны Ермолаевичи, «хозяйственные мужички» и бедствующие Минаи решали вопрос об общине, как мы видели, совсем не в духе народнического социализма. Щедрин, великолепно познавший философию жизни крестьянина, это очень хорошо знал. Он был уверен, что крестьянство «проголосует» против общины, которая унижает его как личность и мешает его хозяйственной деятельности. Но надо, чтобы «проголосовало» именно само крестьянство, а не «чухломские администраторы». Позиция Щедрина была не уступкой народничеству, она была направлена против народников, не желающих считаться с тем, что в действительности происходило в русской общине, и против тех, кто помышлял административным путем вмешаться в ход народной жизни с целью «преобразования» ее в корыстных интересах господствующих классов. На такой же позиции, как показал В. И. Ленин, стоял Скалдин. «С враждою к общине, - писал Ленин, - Скалдин вовсе не соединяет тех глупеньких проектов насильственного уничтожения общины и насильственного введения такой же другой системы владения землей, - проектов, которые сочиняют обыкновенно современные противники общины, стоящие за грубое вмешательство в крестьянскую жизнь и высказывающиеся против общины вовсе не с точки зрения интересов крестьян».
Русские марксисты во главе с Лениным также были против грубо-бюрократического, насильственного вмешательства в крестьянские поземельные и общественные распорядки. Они вскрывали фискально-крепостнический характер общины, но видели в ней и проявление демократических, товарищеских начал. Поэтому, подчеркивает В. И. Ленин, «общину, как демократическую организацию местного управления, как товарищеский или соседский союз, мы будем защищать от всякого посягательства бюрократов». И далее: «Никому и никогда не будем мы помогать „разрушать общину"».44 К этой точке зрения, как мы видели, приближались и некоторые деятели русской литературы. И в этом нет ничего удивительного. Писатели руководствовались тем, что подсказывала реальная обстановка в деревне. Они понимали своеобразие деревенских условий жизни и крестьянского труда, считали недопустимым, чтобы царская администрация решала вопрос о сохранении или ликвидации общинного землевладения. Данный вопрос, по их убеждению, - внутреннее дело самих крестьян. Уже говорилось о позиции Щедрина в вопросе о том, как и кем должна решаться судьба общины. Каронин также обращался за советом к крестьянину, когда решал вопрос об общине. У Глеба Успенского нет непосредственных раздумий о судьбе общины, но он отрицательно относился к существовавшей казенной общине, соединявшей крестьян круговой порукой при исполнении ими многочисленных обязанностей и повинностей, навязанных извне. Он мечтал о замене фискальной общины действительно свободным и дружным, трудовым товариществом. И герои Успенского, испытывая всю тяжесть общинных порядков, «голосовали» за свое освобождение от общинных уз. Щедрин, Успенский и Чехов понимали, что община создана историей, а поэтому недопустимо, чтобы ее судьбой распоряжались чиновники, ею должна распоряжаться сама история же. Русские писатели, мыслители и революционеры страстно обличали администрирование командующих классов в деревне, корыстное и невежественное вмешательство в ее внутренние распорядки, в повседневную жизнь, в трудовую деятельность и быт крестьянина. От эпохи крепостничества сохранилась привычка до мелочей регламентировать общественный быт и хозяйственную деятельность крестьянства сверху, рассматривать опеку «образованной» администрации как великое благо для «темного» мужика. Писатели зло высмеивали поползновения властей руководить «несмышленым мужиком» и ратовали за полную свободу его инициативы, его права самому распоряжаться своей судьбой.
Совсем иначе на общину смотрел Н. Златовратский, который разделял общинно-социалистические иллюзии народников, с любовью, с восхищением изображал влечение мужика-общинника к идеалу равенства и не желал замечать, что в русской деревне, втягивавшейся в товарно-денежные отношения, уравнительным инстинктам приходил конец. Любимец писателя, дед Матвей («Деревенские будни», 1877), к каждому ответу на вопросы автора непременно прибавлял «знаменитые» слова: «по равнению, по справедливости, чтобы не обидеть».
Разумеется, в реальной русской деревне, где уравнительно-патриархальные пережитки, иллюзии равенства причудливо переплетались с буржуазными тенденциями, с индивидуализмом, существовали антиобщинные стремления Ивана Ермолаевича и ревнители общинных устоев деды Матвеи. Но совершенно очевидно, что будущее русской деревни нельзя было связывать с пережившей себя казенной общиной, ставшей очень удобным механизмом (благодаря круговой поруке и обязательному земельному наделу) управления народом эксплуататорами, выколачивания податей, средством для осуществления всякого рода экономических и нравственных притеснений, физических расправ. Конечно, Успенского терзала такая судьба русской общины. Он недоумевал и скорбел, негодовал и протестовал по поводу устанавливавшихся в ней бесчеловечных порядков, призывал интеллигенцию идти в народ и воспитывать его в духе коллективизма, братской дружбы, справедливости. Подобных настроений и надежд не было у Щедрина, который, начиная с 1869 г., занял твердую и резко отрицательную позицию в отношении общины. Но субъективные чувства и желания, иллюзии и разочарования не мешали Успенскому с беспощадной прямотой и мужественной правдивостью исследовать действительное положение дел в общине. Они даже обостряли это исследование, заставляли автора упорно искать истину, неутомимо идти вперед, все более и более углубляться в предмет изображения, проверять себя. И как мы убедились («Равнение „под одно"»), Успенский пришел к выводам, поставившим его очень высоко в истории выработки научного взгляда на русскую деревню. Р. Левита говорит о том, что позиция, занятая Щедриным в оценке общины, «представляет исключительное явление в русской экономической литературе того времени». Автор для подтверждения этого своего вывода сопоставляет взгляды Щедрина с позицией Шелгунова, народников. Но здесь в высшей степени плодотворно их сравнить с анализом общины Гл. Успенским или С. Карениным. Такая параллель показала бы, что и автор очерка «Равнение „под одно"» тоже занимал в русской социологической литературе исключительную позицию. В основном она была единой с линией Щедрина. И в этом смысле сатирик не был одинок в «Отечественных записках». В некоторых же существенных вопросах Успенский оказался проницательнее Щедрина в исследовании социально-экономических отношений в русской общине. Он к ней подошел с такой стороны, которая была не замечена Щедриным, но которая имела огромное значение с точки зрения уяснения неизбежного движения России к буржуазно-крестьянской революции.
Мысль Глеба Успенского о том, что типические черты нашего крестьянства лежат не в землевладении, а в земледелии нашла научное подтверждение и развитие в трудах В. И. Ленина, который указывал, что «друзья народа», увлекаясь исследованиями формы общинного землевладения, упустили из виду экономику деревни, ее политико-экономическую структуру. И в этом пункте (как и в понимании того, как возникает капитализм в общинной деревне и как товарно-денежные отношения ведут к социальному расслоению) Гл. Успенский приближался к марксизму, к научному взгляду на русскую деревню.
В. И. Ленин в уже упомянутом втором варианте конспекта реферата, прочитанного им в Париже, на тему «Аграрная программа С.-Р. и С.-Д.» сформулировал два антинароднических тезиса, которые сразу же заставляют вспомнить и соответствующие высказывания Успенского. Первый из них: «Анализ всех общинных иллюзий и межевки (носком в пятку)». Вот такой анализ всех общинных иллюзий, в том числе и иллюзорного представления о том, что постоянно проводимые в деревне перераспределения земли («уравнение») аптекарски точным способом «носком в пятку» будто обеспечивают равенство крестьян как собственников земли и даже ведут их к социализму, и осуществлял Глеб Успенский. В повести «Деревенские будни» Златовратский идиллически, с большим воодушевлением изобразил отмеченную В. И. Лениным межовку земли способом «носком в пятку». Златовратский верил в жизненность такого способа, он в его представлении ограждал крестьян от раскола на богатых и бедных. Успенский же, как говорилось выше, показал фиктивность уравнительной системы, несостоятельность социализма равенства индивидуальных крестьянских хозяйств. «Аптекарская» точность в перераспределении земли способом «носком в пятку» (о нем Успенский говорит в очерках «Власть земли») оказывается пустой формальностью. Земля в действительности распределяется в соответствии с социально-экономическими, имущественно-денежными отношениями, сложившимися в деревне.
Второй тезис, сформулированный В. И. Лениным в названном реферате по аграрному вопросу, гласит: «Психика мужика определяется не формой землевладения, а условиями производства». Народники-теоретики, беллетристы народнического толка (тот же Златовратский) всячески превозносили общинную форму землевладения в русской деревне. Именно она и определяла в их представлении психику, поведение крестьянства, воспитывала крестьян в духе альтруизма и коллективизма. И эта привычка к коллективной работе ума и сердца, к обязательному соблюдению принципа равенства и т. п. так крепко укоренилась в сознании крестьянских масс, что последним не страшны вторжения буржуазного начала. Общинная деревня абсолютно гарантирована от «тлетворного» влияния нового времени. В. Воронцов прямо заявлял, что господствующий в деревне альтруизм определяет, поддерживает постоянно проводимые перераспределения земли во имя равенства общинников.
Глеб Успенский, а также и Каронин опровергают народнические домыслы и расчищают путь научному пониманию социально-экономической структуры деревни. Не в землевладении, не в общинной форме землепользования, а в земледелии надо искать разгадку психики и поведения крестьянина. Другими словами, Успенский обратился к исследованию и изображению особенностей сельскохозяйственного производства, своеобразия крестьянского труда своего времени. Но он этим не ограничился. Он пошел далее, к уяснению, говоря словами В. И. Ленина, «политико-экономической структуры» деревни, т. е. конкретных социально-экономических отношений, развивающихся в то время в русской капитализирующейся деревне. И этот путь дал возможность писателю не только встать на позиции материализма в объяснении психики крестьянина (это само по себе уже огромное достижение реализма), но и понять самое главное, что происходило в современной ему деревне и что объективно привело ее к революции. Оказывается, психика мужика, его совесть, его разум тоже раскололись под воздействием всесильного рубля. Рядом с миросозерцанием крестьянским, земледельческим возникло миросозерцание денежное, кулацкое. Мужик продолжал жить «соопча», но одновременно он мечтал и о собственной лавочке. В крестьянине стал бурно пробуждаться собственник, как говорил Каронин, «мужикоед». Так начался процесс не только экономического, но и нравственного раскрестьянивания. Каронин и Успенский на все эти процессы обратили особое внимание. Последний в исследовании их пошел особенно далеко.
Освобождая «психику мужика» от «мира», от общинной формы землевладения, а тем самым рассеивая социалистические иллюзии, Успенский обратился к исследованию действующих в деревне социально-экономических факторов, поставил такие вопросы, которые замалчивались или недостаточно освещались экономистами и социологами народничества (возрастающая власть денег, внутри-крестьянская социально-экономическая дифференциация и война за землю, пережитки крепостничества, роль техники в деревне и т. д.). Через дебри народнических фантазий, заблуждений и предрассудков Успенский настойчиво и мужественно (вопреки своим личным симпатиям и идеалам) шел к уяснению реальной политико-экономической жизни деревни. В указанных тенденциях творчества Успенского, вытекающих из плодотворного тезиса, - «психологию мужика» следует объяснять условиями его труда, социально-экономическими отношениями деревни, а не общинным строем, - выразилась, повторяю, огромная победа реализма в условиях широкого распространения народнического экономического романтизма и субъективной социологии.
Но если расколовшаяся община в действительности уже не объединяет крестьян в товарищеский союз, что же тогда единит деревню, есть ли такая сила? - таков важнейший вопрос, поставленный Успенским. Он не возникал ни перед Щедриным, ни перед Карениным. Автор очерка «Равнение „под одно"» увидел в деревне не только разобщающую силу воздействия «кредитной бумажки». Он показал, что у обитателей русских деревень и сел есть действительные, а не выдуманные, фантастические общие нужды и интересы, которые на самом деле их объединяют, составляют главный предмет их затаенных дум и чаяний. Такой силой, объединяющей и поднимающей крестьян к совместным действиям, является их жажда земли, их борьба за землю, борьба против крепостнических пережитков, произвола администрации. Это был, с точки зрения объективных перспектив революционного движения в стране, чрезвычайно важный и плодотворный вывод. «Нет сомнения, - пишет Успенский в очерке «Равнение „под одно"»,- в деревне есть общие интересы - такие, которые сплачивают деревню и делают ее „как один человек"... народ единят вести и слухи о земле, нужда в земле, лугах и вообще потребности и заботы о средствах жизни». Успенский как бы говорил своим современникам: крестьянство подымется на борьбу не во имя социализма, а прежде всего ради земли. Этот вывод вынуждены были подтвердить и сами деятели революционно-народнического движения.
Анализ Успенским, Щедриным и Карениным аграрно-экономи-ческих и социальных отношений в пореформенной деревне точно рисует необыкновенную сложность сложившейся в ней обстановки. На почве капитализации началось классовое расслоение деревни. В ней развивался буржуазный индивидуализм, возникали противоречия и появилась открытая вражда между богатыми и бедными
крестьянами. Но то и другое еще не зашло слишком далеко, пока не привело к окончательному расколу крестьянства на две противоположные силы, одна из которых стала бы на сторону правительства, буржуазии, а другая - в лагерь их врагов. Социально-экономические отношения в полукрепостнической, капитализирующейся России сложились после 1861 г. таким образом, что индивидуализм собственника не получил полной свободы для своего разгула, для своей «разрушительной» работы в деревне. Для него не хватало «пищи» - земельной собственности, демократических свобод. Крестьянство не получило землю, а поэтому процесс капитализации деревни хотя и происходил неуклонно, но искусственно тормозился. Это была роковая, но неизбежная «ошибка» экономической политики буржуазно-помещичьей монархии. Последняя лишила себя возможности опереться в борьбе с революцией на кулацкую часть деревни, она противопоставила себя всему крестьянству. Все пореформенное крестьянство было кровно заинтересовано в немедленном получении помещичьей земли, в решительной очистке России от «шлаков феодализма», в уничтожении рбщинных пут. Эти коренные интересы крестьянства и поставили его в положение надежного массового союзника пролетариата, толкали крестьянские массы на путь буржуазно-демократической революции. Классовый характер этой революции, как учил В. И. Ленин, проявился в «„общенародном", неклассовом, на первый взгляд, характере борьбы всех классов буржуазного общества против самодержавия и крепостничества». Объективно реалисты воспроизводили такую картину русской жизни, в которой правдиво отражались процессы, подготавливающие будущую общенародную революцию. Только после 1905 г. царское правительство сделало судорожную попытку исправить свою ошибку, но было уже поздно, да и осуществлялась она опять-таки по-помещичьи. «Это, - говорит В. И. Ленин, - вторая помещичья „чистка земель" для капитализма» (т. 13, стр. 251).
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +