Анализ теоретико-педагогических высказываний А. Г. Калашникова лучше всего сделать на его книге «Очерки марксистской педагогики», том I — «Социология воспитания», издание «Работник просвещения», М., 1929 г. Эта книга, по словам автора, «обнимает собой разработку основных проблем воспитания с точки зрения марксизма: исследование о предмете педагогики, основы общей методологии воспитания и основы его социологии».
Какие общие положения выдвигает А. Г. Калашников, разрешая вопрос о возможности построения научной педагогики?
Автор пытается установить единую систему педагогической теории, представляющую собой «всеобщую объективную познавательную ценность».
Это, конечно,—марксистская теория.
Она, однако, подвергается расчлению. Подтверждая ее теоретическую бесспорность, автор напоминает о другой стороне: марксистская теория — «точка зрения» части современного общества (рабочего класса).
Эта «сторона», очевидно, не характеризуется «всеобщей объективной познавательной ценностью».
В процессе своего исследования автор еще более суживает «познавательную ценность» марксистской теории.
Смену поколений он называет процессом воспроизводства социального человека. Механистичность этого утверждения самоочевидна. Исключение качественной определенности воспроизводства означает попытку реставрации индивидуалистической педагогики с ее «всеобщностью». Не без умысла А. Г. Калашников говорит о «воспроизводстве» человечества как категории педагогического воздействия. Декларирование марксистской теории уживается с метафизическим «истолкованием» явлений. Оказывается, при всяком таком истолковании исходят «из некоторых предпосылок», основных или объективно выведенных из других предпосылок. Неизвестно, где здесь кончается цепь предпосылок. Где начало всех начал? Какая предпосылка первая по счету?
Не трудно видеть теоретическую несостоятельность этой концепции.
Теория познания не может ограничиться одной дедукцией. Диалектический метод Маркса есть единство анализа и синтеза. Ограничение исследования методом анализа, как это делает Калашников, означает разрыв этого единства.
Различные воспитательные системы нельзя истолковывать, ограничиваясь анализом одних исходных предпосылок и методов. «Система свободного воспитания» Руссо и Л. Толстого прежде всего не тождественны. Социальная принадлежность этих двух авторов, своеобразие исторических условий, наличие у Руссо демократических настроений, вызванных щредрешлюционньш подъемом, дворянский филантропизм в условиях разлагавшегося крепостнического уклада у Толстого — являются ключом, дающим возможность понять своеобразие, а не одинаковость их систем, принципа автономности развития личности. Совершенно недостаточным случайным соображением объясняется кризис буржуазной педагогики; оказывается, «стройная система» гербартовской философии приобретает «явно эклектический характер» (разве она не были, эклектична) под влиянием новой философии, новой (!) психологии и социологии (!) народного образования. Это утверждение, конечно, дается в голословной постановке. Исследование социальных факторов с несомненностью показало бы источники философской трансформаций и ее направленность. Автор приходит к положительному выводу, не вытекающему из предшествующих рассуждений о возможности построения универсальной педагогики.
Что же общего между различными педагогическими системами? Это то, что объедияет их различия. Позволительно сомневаться в целесообразности и в конструктивной возможности подобного объединения!
Создать единую педагогику, перекинуть мосты между исключающими друг друга системами организации воспитания путем изучения их своеобразия, считать, что «высказывавшиеся до сих пор педагогические теории объективны, — значит по существу выдвигать систему равновесия. Единая объективная педагогическая теория превращается в лучшем случае в догматическую схоластику. А между тем, очевидно, что педагогическая теория должна опережать практику, «вооружая наших практиков в их борьбе за победу социализма» (Сталин).
Во всех своих высказываниях, неопределенных, в достаточной степени еще не установившихся, А. Г. Калашников имеет дело с узким кругом проблем. Его прежде всего интересует проблема воспитания человека. Последний берется «под узким углом зрения».
Казалось бы, марксистская теория несовместима с традицией буржуазной науки, рассматривающей явления и процессы в их абстракции. С чрезвычайным трудом приходится доискиваться у Калашникова социального смысла его утверждений, расшифровки классового понимания воспитательной проблемы.
Упорное стремление к объективной педагогике заставляет Калашникова оперировать также абстрактными понятиями, стремиться к объяснению социальных явлений технологией, игнорировать производственные отношения как форму движения производительных сил.
Определяя воспитание как воздействие среды на человека, Калашников различает воспитание школьное, семейное и партийное (воздействие партии на личность). Здесь все неопределенно: о каком семейном, школьном и партийном воспитании идет речь? Разве только ими ограничивается воспитание? Куда же делось социальное воспитание? Или этот фактор—незначительный? А разве в школьном воспитании не отражаются требования, диктуемые интересами данного класса?
Калашников без оговорок утверждает, что получаемые в школе знания повышают сознательность учащегося по отношению к окружающему.
Категоричность этого подтверждения — один из признаков, делающих научную объективность.
Позволительно, очевидно, сомневаться в такой объективности. На самом деле, неужели целью всякой школы является достижение такой сознательности (автор, к сожалению, не раскрывает содержание этого понятия).
Разве не ясно, что сознательность не входит в воспитательные расчеты капиталистической школы, что школа эта преднамеренно искажает черты окружающего в сознании учащегося, нередко заслоняет от него окружающую действительность.
Воспитание у Калашникова носит оранжерейный характер. Социальное формирование складывается без сучка и задоринки. Весь процесс протекает вне конфликтов, вне классов вне конкретной ситуации. Какая-то педагогическая Аркадия!
Люди рождаются с определенной биологической заложенностью. Все внимание сосредоточивается на взращивании этих особей, на создании благоприятных условий для дальнейшего развертывания биологического развития унаследованных качеств. Невдомек нашему исследователю, что многие черты, сделавшиеся наследственными, вырабатывались в процессе накопления опыта; что поколения музыкантов явились в результате длительной культуры и тренировки в соответствующих навыках и пр.
Дело, следовательно, не в одной биологии. Ограничение биологией лишает возможности создания условий, которые благоприятствуют развитию навыков, «биологически» не унаследованных, среди людей иной социальной среды, по объективным условиям лишенной возможности взращивать желательные навыки.
А. Г. Калашников формально подходит к анализу воспитательных воздействий школы и фабрики, к характеристике воспитывающих сред. О его точки зрения процессы, изменяющие поведение человека в условиях работы на фабрике или в условиях пребывания в школе, совершенно различны: по-видимому, и нe приходится говорить о возможности организованного воспитания через производство или в его условиях. Этот последний процесс определяется Калашниковым как процесс взаимодействия между производственно-экономическим базисом и человеком; школьный же процесс является процессом взаимодействия человека со опециально-организованной в воспитательных целях средой.
Неужели условия работы в производстве ограничиваются одним только взаимодействием между базисом и человеком (!).
Разве на этом базисе не складывается коллективная спаянность рабочих, не повышается уровень классовой сознательности а солидарности интересов?
Ведь это — сплошное механистическое представление, полагающее, что производственные отношения ограничиваются лишь материальным моментом, отношением человека к вещи. Создается какой-то фетишизм, удручающая, безвыходная застойность. Это проповедь капиталистического предпринимателя, превращающего рабочею в автоматический придаток к машине.
Этому явлению Калашников придает универсальное значение. Можно ли утверждать, что производственный процесс всегда и во всех случаях находится вне сферы влияния человека, вне возможности его вмешательства. Конечно, нет. Калашников другого мнения. Он утверждает, что «изменение базиса в классовом обществе, а мы, — говорит он, — пока живем еще в нем, не подлежит полностью контролю со стороны общества».
Выходит так, что процесс развития происходит механистически, вне воли «общества», т.е. стихийно, с присущей капиталистическому хозяйству анархией.
К сведению Калашникова сообщим, что Маркс о «вмешательстве» был иного мнения. Он говорил, что «с приобретением новых цроизсводителыных сил люди меняют свой способ производства, а со способом производства они меняют все экономические отношения, являющиеся всего лишь необходимыми отношениями данного определенного способа производства».
Утверждение Калашникова означает бесплодность плановых работ в области хозяйственного строительства. Не трудно догадаться, что здесь берутся под сомнение сущность и темпы социалистического наступления.
Теоретическая несостоятельность этого утверждения очевидна.
Очевидна также недооценка роли казармы, фабрики и завода как воспитывающих сред.
Поразительная аргументация автора в значительной степени объясняется нежеланием расширить процессы педагогики новыми объектами, обосновать новое понимание педагогики, возникшей в условиях нашей страны, отличных и своеобразных ее укладов.
Напрасно и безосновательно автор относит указанные факторы воздействия к нецеленаправленным воздействиям. Это — искусственная операция, это — изучение элементов единого процесса, цеховое его раздробление. Сознавая шаткость этого раздробления, Калашников обставляет его рядом оговорок, по существу мало убедительных, относя рассмотрение средовых воздействий в ведение социальной психологии (здесь Калашников повторяет старых буржуазных психологов, под влиянием роста
капиталистических противоречий, принужденных заняться социологией в применении к обработке психики эксплоатируемых классов.
Нарочито туманная формулировка о социальной практике (эта практика не расшифровывается), стремящейся обобщить и систематизировать свой опыт с определенной целью, является замаскированным отказом от педагогики в ограниченном традиционно-буржуазном ее понимании. Калашников считает, что наличие такой систематизации «обладает, всеми качествами идеологии (!), которую мы называем наукой».
Вывод мало вразумительный и не отличающийся научной точностью.
Дело в том, что эта туманная оговорка также носит ограничительный характер. Она применяется только к некоторой области современной социальной практики.
В прошлом было все не то. Лишь за «последнее столетие» (терминология исторической периодизации у Калашникова отличается школьной наивностью), «возник и целый ряд новых отраслей педагогической теории».
Словом, в прошлом столетии и дальше, в глубь исторических далей, не ставилось «изменение поведения масс в определенном направлении».
Все эти утверждения носят беллетристический характер, и ни на чем не основаны. Мероприятия социального порядка всегда имели целевое направление, отражавшее господствующее настроение. Совершенно нечего предполагать, что за гранью последнего столетия расстилается какая-то серая однотонность.
В чем же смысл этого расщепления диалектического процесса, его обкорнания?
Это — демонстрация увеличивающихся сознательных направляющих воздействий на человека, свойственных «культурным стадиям развития. Неспроста в виде иллюстрации автор обращается к газете, представляющей «некоторый тип организованного воспитания».
По существу Калашников, отдав дань времени, остается на позициях школьной педагогики, и все его несомненные старания оканчиваются словесными декларациями.
Это видно хотя бы из одной очень характерной иллюстрации, данной Калашниковым.
Желая доказать неподведомственность педагогике формирования крестьянина как социального типа, Калашников утверждает, что черты крестьянина «складываются под влиянием независимо существующей от крестьянина системы производственных отношений».
Раз это так, значит нечего говорить о педагогическом воздействии... Не трудно отмстить фаталистичиость, сектантскую предопределенность положения крестьянина в такой трактовке. Это отрицание свободы в понимании Энгельса («свобода — не что иное, как способность человека решать вопросы со знанием дела»), это своеобразное оправдание мира «готовых законченных предметов», это апология мелкого крестьянина, об «идиотизме» которого сказано было так давно.
По сути дела, раз «процесс формирования опыта крестьянина, образование типичных черт его поведения не имеет общественного субъекта», очевидно, и невозможно говорить о таком направляющем субъекте. Напластания веков, оказывается, прошли мимо процесса намеренного формирования опыта крестьянина.
Это объективизирующее безразличие по отношению к крестьянину является просто грубейшим игнорированием «опеки» над крестьянином в прошлом в ее диалектической трансформации.
Как это можно отрицать наличие «общественного» (!) субъекта воздействия на крестьянина? Здесь некогда да и вряд ли целесообразно ликвидировать историческую узость подобных представлений.
Не в этом суть дела. Беда в том, что подобная характеристика стихийного формирования крестьянина, не знавшего никаких до сего времени воздействий «общественного субъекта», означает не возможность создания в деревне условий, благоприятствуюших развитию социалистического сектора сельского хозяйства. Последующая оговорка о двух процессах образования опыта масс, туманных и в достаточной степени неубедительных, ничего не прибавляет, ибо ведь процесс формирования крестьянина ит. д., не имеет общественного субъекта, целевым образом направляющего воздействия. Более того, «если признать обратное, — говорит Калашников, — то это значит стоять на грубо (!) телеологической точке зрения в познании общественных явлений». Позволим преподать Калашникову небольшой урок по телеологии. По представлению всевозможных мастей реакционных ученых в основе всех явлений лежат нам непонятные дела, ведущие человека по пути усовершенствования. Все явления должны рассматриваться постольку, поскольку в них осуществляются высокие цели, мудрый план, своего рода «божественный промысел». В применении к общественной жизни телеология означает утверждение незыблемости буржуазных порядков и развитие этих порядков в направлении дальнейшего ограничения в них целесообразности.
Что же телеологического в сознательном вмешательстве в процессе изменения общественных отношений?
Разве непонятно, что без деятельности людей немыслимо представить себе осуществление социальных изменений. Смысл рассуждений Калашникова означает инертность, безмолвное и безнадежное подчинение традиционному укладу, сохранение отживающих форм общественных отношений. К таким реакционным выводам приводит боязнь перед возможностью вмешательства выявления в целях их изменения в интересах социалистического строительства. Эта безнадежность, социальное неверие, эта механистическая концепция ярко отражаются в утверждении Калашникова о том, что изменения в поведении хозяйствующих (!) слоев (!) населения (!) не могут быть предусмотрены экономистом-законодателем. Более того, попытки в этом направлении надо считать бесцельными. «Предвидеть действия результатов экономических мероприятий на человека является почти совершенно невозможным».
Таков калашникшский социальный пессимизм, такова суть его консервативной позиции, ориентирующейся на удержание традиционных устоев.
С этой точки зрения понятной становится трактовка Калашниковым категории случайностей в педагогике. Поведение учащегося о его утверждении, в каждом элементе педагогического процесса совершенно невозможно предопределить. Каждая реакция учащегося случайна. Случайность может быть подвергнута исследованию только по законам статистики и вероятности.
Такое определение — формально догматическое делающее невозможным действительно «предопределить поведение учащегося». Между тем «случайности входят, конечно, сами составной частью в общей ход развития, уравновешиваясь другими случайностями» (Маркс).
Очень слабой стороной «исследований» Калашникова являются исторические его экскурсы. Надо считать правильным утверждение об историчности педагогики (достаточно вспомнить определение Лениным истории). Однако исторические иллюстрация не поднимаются выше школьного уровня. Несколько примеров.
Калашников думает, что раз речь идет о патриархальном обществе, значит надо говорить о существовании планомерного распределения труда, регулируемого патриархом (!). Конечно, дело обстояло не так просто.
Патриархальное обшество пережило ряд формаций, ряд диалектических процессов. Объединение их под одной крышей — совершенно недопустимое пренебрежение историческими данными. Мы уже не говорим о процессе расслоения родового общества, о диференциации специальностей, о возникновении землевладельцев, рабства и пр. Демонстрация конкретного материала убеждает читателя в случайных и путаных представлениях, имеющихся у автора об упоминаемой эпохе. К патриархальному обществу Калапшиков ухитрился отнести Афины времен Солона игнорируя совершенно развитие приморского населения, торговых выездов Коринфа, воинствующих колонизаторских настроений. Историческое развитие представляется Калашникову в виде богдановской, даже вульгаризированной богдановской стадийности. Патриархальное (!) общество — одна фаза. Далее феодализм — другая фаза, далее, торговый капитализм — третья фаза, и т. д. Движение по линии восходящей.
Все выше и выше!
Что там за патриархальным обществом скрывается, что лежит между им и феодализмом — неведомо, и велика сила тайны.
Смеем уверить проф. Калашникова, что историческое изучение предполагает изучение конкретики, конкретной обстановки, столкновение конкретных действующих сил и пр.
Применяя в данном случае замечание Маркса о Прудоне, следует вспомнить, что «люди, развивая свои производительные силы, т.е. живя, развивают определенные отношения друг к другу, и что характер этих отношений неизбежно должен меняться вместе с преобразованием и ростом этих производительных сил».
Характеристика феодализма дается в удивительно беспомощной форме. Определение это не содержит абсолютно никаких черт, свойственных именно феодальному строю. «Первоначальные (!) функции господствуюших классов (!), — пишет Калашников, — заключались главным образом (!) в организапии насилия над угнетенными классами для их эксплуатации и пр.».
Выступать с такими трафаретно-шаблонными сентенциями и пытаться «с ученым видом знатока» строить педагогические выводы, по меньшей мере, скандально неосмотрительно. Почему организация насилия в эпоху феодализма - это первоначальные функции? А дальше разве отпали эти функции? Разве в порабощении заключается феодализм? Разве военной организацией ограничиваются феодальные отношения?
Достаточно вспомнить замечание Маркса о феодализме: «Мы должны его рассматривать как способ производства, основанный на антагонизме».
Калашников не потрудился дать ни единого конкретного исторического профиля. Обращение беспредметное к Спарте, древним Афинам и Риму в форме голого их упоминания в связи с феодализмом свидетельствует о непонимании сущности феодализма, развитие которого приняло наиболее характерные формы в эпоху хотя бы европейского средневековья.
Крестьянин у Калашникова почти безраздельно подчиняется феодалам, монастырские школы готовят в религиозном послушании, воспитание было только для господствующих классов и пр.
Все эти вульгарные утверждеиия и тривиальные пошлости не содержат ничего характерного для феодализма.
Более того, надо быть совершенно несведующим, чтобы отрицать сложно-организованпые мероприятия для идеологического воздействия именно на крестьянские массы, которые у Калашникова предоставлена одной стихии.
Право, скучно учить азам профессора!
Но что необходимо сделать — это подчеркнуть тенденциозность исторических измышлений, отметить со всей определенностью противомарксистские объяснения автора различных исторических явлений. Оказывается, «третье сословие (какой слой этого сословия?) «впервые (когда, что за мистическая дата!) начинает говорить (!) о просвещении
«народа» (!).
Сообщаем к сведению т. Калашникова, что в состав третьего сословия входило все население, за исключением двух привилегированных сословий — дворянства и духовенства. Опрашивается, кто же начал говорить о просвещении «народа»?
Или, может быть, сам «народ» говорил о себе.
Что значит «третье сословие стремиться расширить образовательную базу социального приспособления»?
Мысль, право, достойная чеховского лектора, так научно проникновенно говорившего о вреде табака.
Калашников утверждает, что «в восходящие классы (кто они) начинают (когда?) проникать отдельные лица из угнетенных слоев, из народа.
Здесь и дуновения марксизма не видать! На самом деле, о каких «восходящих» классах идет речь.
Очевидно, что кто-то такой восходил из третьего сословия, но кто эти таинственные незнакомцы. Далее, каким образом проникали к этим незнакомцам (классы!) отдельные лица из угнетенных слоев, народа. Кто эти слои? Кем они угнетались? Как происходил этот процесс выхода из народа—этих, конечно, героических отдельных лиц!
Туманно, туманно, туманно!
Марксист Калашников проглядел классовую структуру общества до промышленного капитализма.
Оказывается, только в эпоху промышленного капитализма «обработка людей людьми» начинает довольно явственно диференцироваться по классовому признаку».
Калашников добросовестно оперирует понятиями «класс», даже «классовая борьба» и пр. Но в его понимании все это принимает отчетливо оппортунистический оттенок. Класс он определяет как группу людей, занимающих, приблизительно, одно и то же положение в системе общества. Как известно, Ленин называл классами большие группы людей, различающихся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, и, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Ленин подчеркивает момент присваивания себе труда одной группы у другой.
Революционный диалектический характер этого определения у Калашникова выхолащивается, ограничивается одним признаком — одинаковым положением людей в производственной системе. На этой предпосылке строятся теоретико-педагогические выводы. Этот оппортунизм пропитывает все изложение Калашникова; можно сказать, мы в этом труде имеем дело с очень определившимся мировоззрением, так родственным современной немецкой социал-демократической «науке».
Характерной чертой этой науки в любом ее разделе — это не столько ревизия Маркса (после Бернштейна ничего «нового» не скажешь), сколько стремление объективизировать содержание научного исследования найти всеобъемлющие, всех удовлетворяющие положения и выводы.
Вряд ли стоит доказывать наличие в этих попытках стремления найти общий язык с буржуазной наукой, заключить согласие на идеологическом фронте.
В этих писаниях с очевидной ясностью, совершенно не возбуждающей сомнения, происходит перестраивание всех изысканий в сторону обоснования капиталистической системы. Этими чертами характеризуются работа А. Г. Калашникова.
И поэтому пусть не удивят читателя откровенно циничные его заявления-декларации.
Некоторые из этих деклараций принуждены привести:
Первая декларация.
«Советской педагогика переходного периода необходимо отбросить всякие мечтания о том, что вот де скоро наступят времена, при которых противоречия между отсталым технически сельским хозяйством и крупным индустриальным производством будут уничтожены. Что рабочий один день будет работать на фабрике, а другой день — в сельском хозяйстве и что политехническое воспитание будет само собой возникать из новых условий труда, новой техники и новых социальных отношений...»
Вторая декларация:
«Надо помнить, что классовый опыт и классовое сознание рождается только у взрослых, когда они вступают в социальную жизнь на основе определенных производственных отношений к природе и к другим людям».
Третья декларация:
«Господствующие классы в буржуазном государстве в отношении воспитательных мероприятий проводят некоторую среднюю линию, которая удовлетворяла бы центральные массы этого класса.
Четвертая декларация.
Каждый педагог (как и вообще, всякий идеолог) представляет собой чрезвычайно сложное явление, которое лишь в редких случаях может быть без всяких натяжек сведено к выражению определенных классовых интересов. Идеологическая инерция исторически накопленных знаний, впитанная данным идеологом, противоречивые влияния окружающей социальной среды (семейные, групповые, профессиональные и т. д. и т. п.), социально политические движения в период жизни педагога, наконец, биологические особенности его (в смысле подбора инстинктов, механизма восприятий и т. д.) — все это вместе взятое образует живую жизнь, творящую определенные идеологические высказывания. Каждое из этих идеологических высказываний может быть отнесено к определенному классовому спектру, но в целом вся жизнь идеолога, отражая на себе влияние различных социальных средств может иметь различные классовые характеристики, противоречить самой себе и не укладываться в рамки одного класса».
Пятая декларация:
«В то время как партийное педагогическое мировоззрение ограничено, обужено рамками своей социально-политической доктрины, непартийная педагогическая идеология, примыкающая в общем в своих социальных воззрениях к какой-либо общественной группе, значительно шире трактует педагогические вопросы и вследствие этого значительно более эклектична и противоречива».
Шестая декларация:
«Смешно искать у ребенка как бы классовый опыт, заключенный в его крови от рождения и семейного всюпитания, образующий некоторую печать, с которой ребенок дальше продолжает развиваться. Надо помнить, что классовый опыт и классовое сознание рождаются только у взрослых, когда они вступают в социальную жизнь на основе определенных производствеиных отношений к природе (?) и к другим людям».
Седьмая декларация:
«Диалектика рассуждает иначе: она, подчеркивая какое-либо свойство предмета или явления, устанавливает ему противоположное и находит единство в примирении этих противоположностей, которое заключается в их единовременном существовании».
Сказано откровенно. Позволительно, однако, спросить:
— Что это глупость, свойственная болтливости, или это — издевательское глумление над советским читателем?
Книга Калашникова представляет любопытное явление в том смысле, что она наиболее последовательно отображает реакционно-либеральные воззрения, переживающие у нас в связи с классовыми обострениями реставрационную, восстановительную эпоху.
Лучше других авторов, правда, не талантливых, совсем не блестяще, Калашников использовал имеющиеся материалы в целях построения универсальной объективной педагогики, умело оперируя марксистской фразеологией.
Надо полагать, что в некоторых «ученых» педагогических кругах труд Калашникова будет иметь определенный успех и может быть послужит толчком для усиления кадров его последователей.
Тем более необходимо усилить работы в области марксистской педагогики, памятуя, что «марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата». В этом — самое глубокое отличие марксиста от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа.
На этом оселке надо испытать действительное понимание и признание марксизма (Ленин).
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +