Романтизм в английском искусстве возникает уже в начале 70-х годов XVIII века.
Непосредственным толчком для возникновения предроманти-ческих и романтических настроений в английском обществе послужил начавшийся в конце 50-х годов XVIII столетия аграрно-промышленный переворот, эта, по словам Ф. Энгельса, «бесшумная революция», а также война североамериканских штатов за независимость (1773-1778).
Аграрно-промышленный переворот вызвал, с одной стороны, безудержный рост больших индустриальных центров, огромных промышленных городов с многомиллионным рабочим населением, что неузнаваемо изменило лицо страны; а с другой стороны, аграрно-промышленный переворот породил вопиющие социальные бедствия в стране, обнищание и окончательное разорение деревни, превращение сельского населения в неимущих пауперов, вынужденных пополнять армию безработных пролетариев в городах; целый класс свободных землепашцев, так называемые йомены, руками которых была совершена английская буржуазная революция XVII века, совершенно исчезает с лица земли около 1760 года. Колоссальные социальные преобразования - исчезновение одних классов населения и создание новых классов - классов промышленных и сельскохозяйственных пролетариев - породили рост преступности, голод, проституцию, усиление национального и религиозного гнета в Ирландии, Шотландии, Уэльсе и в колониях, а это, в свою очередь, вызвало волнения и бунты среди рабочих Англии, фермеров в Шотландии и Ирландии, в колониях и протекторатах.
С 60-70-х годов XVIII века начинаются первые выступления английского рабочего класса, носившие еще неорганизованный, незрелый характер, но имевшие большое значение для развития передовых течений в английской общественной мысли и в литературе.
Рабочему движению обязано в конечном счете своим возникновением передовое по тем временам учение великих социалистов-утопистов конца XVIII - начала XIX века (Роберта Оуэна в Англии, Шарля Фурье, Мабли Сен-Симона и др. во Франции), оказавшее огромное влияние не только на писателей-романтиков, но и на критических реалистов 30-40-х годов XIX века.
В недрах рабочего класса возникает к началу 90-х годов XVIII века «демократическая партия», во главе которой стояли республиканцы и революционеры-философы из среды мелкой буржуазии. Самым значительным из вождей этой партии был лондонский сапожник Томас Пейн - великий американский и английский революционер, возглавивший так называемое «лондонское корреспондентское общество», созданное первоначально для переписки с французскими революционерами, затем сплотившее вокруг себя авангард демократических сил по всей стране, выпускавшее свою богатую периодику. По примеру лондонского общества возникло около 300 подобных же обществ по всей стране. В Эдинбурге общество шотландских республиканцев называлось «Конвент».
Бурные события американской революции (1773-1778) и Великая французская буржуазная революция (1789-1794) во много раз усилили активность народных масс Британии; поражение этих революций, крах «блестящих обещаний просветителей», суливших миру после свержения феодального режима «вечное равенство, свободу, братство и гармонию в общественной жизни», породили пессимизм и отчаяние у нескольких поколений европейских демократов, создали почву для возникновения элегически-романтического направления в искусстве. Вильям Блейк (1757-1827). Самым выдающимся представителем раннего английского романтизма был Вильям Блейк.
Вильям Блейк прожил долгую жизнь, исполненную неустанного титанического труда. Эта жизнь являет собой пример героической стойкости, верности своим революционным убеждениям, бескомпромиссной честности.
Подобно Р. Бернсу, Блейк очень рано сделал открытие, что общество, в котором он родился и жил, преступно, лицемерно, что оно поощряет мертвое, безжизненное искусство и что всякий по-настоящему одаренный художник, если он только желает оставаться художником-творцом, не имеет права мириться g этим обществом, его религией, философией, правом, деловой практикой и т. д., но обязан выступать против него, отрицать все установления этого общества, вести непрерывную войну с его официозным искусством. «Гений гневен,- замечает Блейк.- Тигры гнева мудрее, чем клячи поучения».
Сделав за целых двадцать лет до Гегеля открытие, что буржуазное общество враждебно искусству, опираясь в этом своем мнении на весь предшествующий ход развития английской литературы и искусства от Шекспира, Фильдинга и до писателей сентиментального направления включительно, Блейк активно боролся своим творчеством против официального искусства - как в живописи (против классициста Рейнольдса), так и в поэзии - против Драйдена, Попа и придворных поэтов. И если Берне, расплатившись ранней смертью за свой поэтический подвиг, сумел сказать в глаза собственнической Англии немало горьких истин, провозгласив полный разрыв передового искусства с моралью и религией буржуазной Британии, то Блейк не смог прорваться сквозь кордоны академии художеств и лондонской литературной цензуры. Тем более что после 1793 года английское правительство, напуганное ростом рабочего и демократического движения, ввело белый террор и жестоко расправлялось с каждым свободолюбивым писателем и художником. На языке пуританских революционеров 1649 года Блейк записал в свой дневник во времена белого террора в Англии: «Защита Библии в настоящем 1794 г. равнялась бы самоубийству».
Зарабатывая на существование трудом ремесленника-копировщика, эксплуатируемого более преуспевающими и бездарными собратьями, Блейк в свободные от заработков часы самоотверженно творил для будущего, отдавая себе полный отчет в том, что при жизни он обречен на трагедию безвестности и непризнания. «Мое сердце исполнено грядущим»,- писал он в дневнике 1805 года. И действительно, его гениальные достижения поэта и графика прошли бесследно для его современников. Зато его гений оплодотворил более позднюю англо-американскую литературу. Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что его идеи и его свершения способствовали отчасти формированию таких исключительных талантов, как Вильям Моррис, Бернард Шоу, Уолт Уитмен, Мередит, Т. Гарди, Лонгфелло, Э. Диккенсон, Р. Фрост, К. Сэндберг и мн. др.
По единодушному мнению искусствоведов и крупнейших художников, он является также отцом современной английской книжной графики.
Вильям Блейк родился в Лондоне, в семье небогатого купца. У Вильяма было трое братьев. Старший, Джеймс, стал впоследствии торговцем, он продолжал дело своего отца. Любимец семьи - брат Джон, весельчак и беспечный кутила - завербовался в колониальные войска и погиб вдали от родины; двое младших братьев - Вильям и Роберт - были связаны узами нежной дружбы всю жизнь (вплоть до безвременной кончины Роберта в 1789 году).
С детства Вильям отличался мечтательностью, его воображение рисовало ему светлые образы каких-то прекрасных ангелоподобных существ, которые беседовали с ним в саду, в спальне, во сне. Он рассказывал матери о полетах в какой-то горний мир, где его окружали прекрасные феи в белых одеяниях, они ему рассказывали и пели о подвигах и доблести богатырей, - о дальних странах, о маленькой девочке, головку которой украшал венок из полевых цветов.
Заметив необыкновенную силу воображения у сына, мать решила, что ему следует заниматься искусством. Отец, желавший вначале обучить младшего сына какому-нибудь ремеслу, не стал противиться желанию матери, и, таким образом, Вильям Блейк с 10-летнего возраста стал учеником гравера.
Жизнь Блейка небогата событиями. Вначале старательный ученик классицистов, господствовавших в середине XVIII века, он, однако, уже в 1777 году сделал неожиданное открытие, что, «где есть денежный расчет, искусство не может существовать». Неистовая энергия, непримиримость, впоследствии открытая война против официальной религии и классического искусства сделали его произведения неприемлемыми ни для королевской академии художеств, ни для издания. Убежденный сторонник Томаса Пейна, продолжатель революционных традиций левых пуритан XVII века, облекавших свои требования социальной справедливости и равенства в форму религиозной ереси, Блейк должен был хранить свои убеждения в эпоху реакции втайне, ибо в противном случае ему пришлось бы разделить судьбу демократов 90-х годов, сосланных на каторгу в Новую Гвиану, в Австралию, на рудники, либо повешенных, заключенных в тюрьму или сумасшедший дом пожизненно и т. п.
Всю свою жизнь Блейк провел в Лондоне, существуя на более чем скромный заработок рабочего-копировщика, лишь иногда получая заказы на оригинальные произведения. Один-единственный раз Блейк с женой Катрин выехал в провинцию, где богатый и сановный помещик-меценат Хэйли предоставил ему небольшой домик с садом. Однако это радостное уединение художника вскоре было прервано ссорой с высокомерным меценатом и нападением на его сад и дом мародера-солдата, причем солдат этот, по имени Скофильд, столь ловко оклеветал перед королевским судом Блейка (отважно защищавшего свой сад от вторжения грабителя), что поэту грозило тюремное заключение по обвинению в измене королю и отечеству; от тяжелых последствий клеветы Блейка спасло лишь вмешательство его покровителя - помещика Хэйли, который был выбран судьей округа.
До последнего дня своей жизни не выпускал Блейк из рук перо и резец и умер в возрасте 70 лет, забытый всеми теми немногими людьми, которые знали и поддерживали его в молодости. Жена его Катрин Блейк после смерти своего мужа тщетно пыталась найти издателя и опубликовать труды великого художника. После ее смерти душеприказчик Блейка сектант Тэтем - ханжа и мракобес - уничтожил многие гениальные гравюры, письма, дневники и стихотворения, приводившие этого недалекого человека в ужас своим «богохульным» содержанием.
Выше уже говорилось о том, что Блейк - первый по времени великий английский романтик. В его творчестве впервые в английской литературе столь беспощадно и резко отразилась непримиримая враждебность к буржуазному обществу. Сентиментальные жалобы, свойственные поэзии 50-х годов XVIII века, уступили, наконец, место гневному осуждению и героическому призыву «штурмовать небо».
Несмотря на символическую зашифрованность, революционно-библейскую образность, доставшуюся Блейку в наследие от революции 1649 года, можно ясно почувствовать народность «идеальной» поэзии Блейка, ее близость - идейную и художественную - «реальной» поэзии Р. Бернса.
Подобно тому как Берне приветствовал Великую французскую революцию в «Дереве Свободы», так и Блейк откликнулся на революционные события эпохи созданием революционно-романтических произведений - баллады «Король Гвин» (отклик на американскую революцию), поэм «Америка», «Европа» и других произведений.
В переведенной на русский язык С. Я. Маршаком балладе - «Король Гвин» (1782) В. Блейк сделал то, что через тридцать лет после него совершили Байрон (в 1812 г.) и Шелли (в 1813 г.), которые - один в «Чайльд Гарольде», а другой в «Королеве Маб» - снова (совершенно независимо от Блейка) создали коллективный образ восставшего народа, оказавший огромное воздействие на все дальнейшее развитие английской и европейской литературы.
В переводе С. Я. Маршака прекрасно передана чеканная поступь революции, имеющаяся в стихах Блейка:
Идет толпа детей и жен Из сел и деревень, И яростью звучит их стон В железный зимний день.
Звучит их стон, как волчий вой, В ответ гудит земля. Народ идет за головой Тирана-короля.
От башни к башне мчится весть По всей большой стране: «Твоих противников не счесть, Готовься, Гвин, к войне!» Оставил земледелец плуг, Рабочий - молоток, Сменил свирель свою пастух На боевой рожок...
И если Берне говорит о зловещей власти «наследственных воров», то Блейк в нескольких скупых словах описывает ужасающую нищету масс, которая вконец истощила терпение народа и привела страну к революции:
В владеньях Гвина нищету Обкрадывала знать, Овцу последнюю - и ту Старалась отобрать.
Не кормит тощая земля Больных детей и жен, Долой тирана-короля, Пускай покинет трон!
Если Р. Берне ограничивается в своем «Дереве Свободы» гениальными пророчествами:
Но верю я: настанет день,- И он не за горами,- Когда листвы волшебной сень Раскинется над нами,
Забудут рабство и нужду Народы и края, брат, И будут люди жить в ладу, Как дружная семья, брат!,
то Блейк рисует грандиозную картину грядущей европейской революции; он говорит о том, что победа достанется народу дорогой ценой - ценой бесчисленных жертв и разрушений:
Настало время - и сошлись Заклятых два врага, И конница взметает ввысь Сыпучие снега.
Вся содрогается земля От грохота шагов. Людская кровь поит поля, И нет ей берегов.
Летают голод и нужда Над грудой мертвых тел. Как много горя и труда Для тех, кто уцелел!
Устал кровавый бог войны, Он сам от крови пьян. Смердящий пар с полей страны Восходит как туман...
Однако и у Бернса, и у Блейка оценка перспектив революционной борьбы народа совпадает: оба предсказывают конечное торжество сил разума и прогресса, оба верят в приход великого века социального равенства и братства среди народов, в поражение реакции:
Настанет день, и час пробьет, Когда уму и чести На всей земле придет черед Стоять на первом месте. ..........
Могу вам предсказать я, Что будет день, Когда кругом Все люди станут братья!
(Бернс. «Честная бедность»)
Не две хвостатые звезды Столкнулись меж собой, Рассыпав звезды, как плоды Из чаши голубой.
То Гордред, горный исполин, Шагая по телам, Настиг врага - и рухнул Гвин, Разрублен пополам.
Исчезло воинство его, Кто мог - живым ушел, А кто остался - на того Косматый сел орел.
А реки крови снег с полей Умчали в океан, Чтобы оплакал сыновей Бессонный великан.
(Блейк.)
Уже здесь, в первом его стихотворном сборнике, сказывается тяготение Блейка к титанизму образов, к показу действия на необозримых географических просторах - среди гор, морей, океанов, пустынь и целых континентов. Иногда титанам Блейка становится тесно в пределах одной планеты и они вырываются в космос...
Исполинская мощь народа в рассматриваемой балладе олицетворяется в образе Гиганта Гордреда, которого породили норвежские горы (Блейк предназначал свою балладу для печати, и поэтому он перенес место действия в Норвегию с ее дикой природой; силы феодальной тирании выступают здесь в образе короля Норвегии - тирана Гвина).
Впоследствии эта коллизия (герой - сын Земли) будет осмысляться Шелли и Байроном. Независимо от Блейка они создали несколько образов титанов - сыновей Земли, сражающихся за дело народное. Как известно, первоначальная разработка этой темы принадлежит еще греческим писателям, позаимствовавшим ее из мифов. В древнегреческих мифах Земля - это народ, породивший героев, поддерживающий их в трудную минуту жизни (миф об Антее). Шелли, свободно варьируя тему древнегреческой литературы, делает своего Прометея сыном Земли (народа), которая поддерживает и вдохновляет его в неравной борьбе с Зевсом.
У Блейка Гордред - любимый сын Земли. Он, не смыкая глаз ни днем, ни ночью, стоит на страже интересов народа.
Три великие революции оплодотворили творчество Блейка: английская буржуазно-демократическая XVII века, американская 1777-1782 годов и Великая французская буржуазно-демократическая революция 1789-1794 годов.
Полтора столетия революционных бурь в Европе и Америке нашли свое символическое выражение в возвышенных, величественных эпических и лиро-эпических пророческих поэмах Блейка. Такие поэмы, как «Французская революция», «Америка», «Европа», «Валы, или Четыре Зоа» и мн. др., отражают ход революций, разрушивших до основания не только экономический и политический строй старого общества, но и веками устоявшиеся надстроечные, идеологические основы - метафизическую философскую систему, феодальную юриспруденцию, мораль, этику, эстетику, идеологию.
Революциям в жизни европейского и американского общества сопутствовала революция в области искусства, эстетики.
Коренным образом изменилось представление о цели и назначениях искусства, о роли художника в жизни общества, о задачах, стоящих перед прогрессивным искусством. Блейк уже в начале своего творческого пути обращается к диалектике, к идее развития через противоречие и снятия этого противоречия.
Согласно теории Блейка жизнь каждого человека, точно так же, как и жизнь общества в целом, имеет три стадии: Невинность (или первую стадию), Опыт (или вторую стадию) и Мудрость (или третью стадию). Ранний сборник стихов Блейка так и называется - «Песни Невинности». В этом сборнике преобладают яркие краски, бодрый, оптимистический тон. Стихи сборника отличаются простотой и четкостью формы, какой-то кристальной прозрачностью и мелодичностью. По словам Суинберна, стихи «Песен Невинности» напоены «ароматом апреля».
Первой стадии развития соответствует детство (как каждого отдельного человека, так и нового общественного порядка, сменяющего старый строй). Поэтому тематика стихов, их настроение - это безоблачное, безмятежное раннее детство и младенчество. По мнению поэта, ребенок - это символ душевной чистоты и безмятежности. Ребенка окружает «всеобщее милосердие» и «любовь». Он чужд гибельных страстей - индивидуализма, зависти, корысти и т. п.; но в то же самое время это безмятежное существование недолговечно и не является этическим идеалом: ребенку непонятны горе, сомнение; пытливая, беспокойная работа мысли ему недоступна, поэтому мир его радостей - это условный, поэтико-философский мир, который нужен поэту для обозначения первой стадии развития.
Книга «Песни Невинности» снабжена оригинальными авторскими иллюстрациями, которые дополняют во многом символику ее образов. Одно из первых стихотворений называется «Радость-дитя». Младенец (герой этого стихотворения) сидит на коленях у своей матери, они находятся в чашечке огромного оранжево-розового цветка. Над ними простирается голубое солнечное небо. Пастушок играет на свирели и мирно беседует с белоснежными барашками, приютившимися у его ног. Изумрудная зелень лужаек и яркое цветение васильков во ржи дополняют картину безмятежности этого светлого мира. Все эти мастерски выписанные виньетки и заставки помогают воссоздать атмосферу радостного ожидания грядущего счастья, какой-то необыкновенной грядущей судьбы. Так Радость-дитя говорит:
- Мне только два дня. Нет у меня Пока еще имени.
- Как же тебя назову?
- Радуюсь я, что живу. Радостью - так и зови меня!
Радость моя - Двух только дней,- Радость дана мне судьбой.
Глядя на радость мою,
Я пою:
Радость да будет с тобою!
Такое же настроение детской беспечности и безмятежности создает и всемирно известное стихотворение «Муха» (которое любили в детстве Артур и Джемма - герои романа Войнич «Овод»), перенесенное, правда, впоследствии автором в следующий сборник:
Муха-малютка, Твой летний рай Смахнул рукой Я невзначай.
Я - тоже муха: Мой краток век, А чем ты, муха, Не человек?
Вот я, играя, Живу, пока Меня слепая Смахнет рука.
Коль в мысли сила, И жизнь, и свет, И там могила, Где мысли нет,
То пусть помру я Иль поживу, Счастливой мухой Себя зову!
Уже в этом раннем (втором по счету после «Поэтических отрывков») поэтическом сборнике Блейка выделяются черты его грядущих романтических утопий: воплощение абстрактной идеи Добра и Прогресса в библейской и революционно-пуританской системе образов. Львы, лежащие спокойно рядом с ягнятами, пастушок со свирелью, умиляющийся при виде своего стада, беззаботная мошка - все это напоминает сказания и басни пуританских поэтов времени Кромвеля. Вместе с тем уже в этих ранних стихах заметно беспокойное биение сердца романтика: среди всех этих идиллий нет-нет да и прорвется горькая жалоба на жестокость и несправедливость, царящие кругом; от изображения ликующей весенней природы поэт переходит к показу внутреннего мира своих лирических героев, который чужд самоуспокоения и представляет собой резкий контраст с окружающей ликующей гармонией быта идиллических пастушек и поселянок. Таково, например, стихотворение «Песня лесного цветочка»:
Меж листьев зеленых Бродил я весной, Там пел свою песню Цветочек лесной: - Как сладко я спал В темноте, в тишине, Шептал о тревогах Своих в полусне. Перед самою зорькой
Проснулся я светел, Но свет меня горькой Обидою встретил...
Таким образом, кристальная ясность формы стиха Драйдена, Попа и Бернса здесь еще, правда, соблюдается, но их светлое настроение сменяется постепенно горечью, чувством незаслуженной обиды и т. п., т. е. тем вечным, «ничем неутолимым стремлением» (В. Г. Белинский), тем сложным настроением, являющимся выражением скорби, разочарования и «своенравного преувеличения собственного отчаяния» (Шелли), которое характерно для романтиков более поздней эпохи.
Для Бернса характерно героико-оптимистическое восприятие даже глубоко трагических событий. Это объясняется его кровной связью е народом, с его жизнью, с его мировосприятием. Таково, например, описание героического поведения Макферсона перед казнью:
Так весело, отчаянно
Шел к виселице он,
В последний раз, в последний пляс пустился Макферсон...
Такое же героико-оптимистическое настроение характеризует и ранние поэмы и стихи Блейка, но тут же заметно и большое отличие от поэтической традиции XVIII века: наряду с героически-народной традицией в поэтическую ткань у Блейка часто входит мотив безысходной скорби.
Что же касается формы блейковского стиха, то если в лирике он пользуется традиционными размерами, то в поэмах он выступает новатором - революция вдохновила его на поиски новых форм, и он, действительно, нашел их: свободный, часто аритмичный стих Блейка впоследствии восприняли и творчески развивали У. Уитмен и В. Моррис.
Блейк был новатором и первооткрывателем в деле создания нового творческого метода, новой романтической эстетики, и в этом он, без сомнения, обогнал художественные школы и литературу других европейских стран на 20-25 лет.
Помимо приводимого выше стихотворения «Песня лесного цветочка», в сборнике «Песни Невинности» есть и другие стихотворения, свидетельствующие о постепенном формировании нового метода и о постепенном отходе от эстетики и художественной практики классицизма Драйдена и Попа.
Так, шутливое детское стихотворение «Сон» исполнено затаенной тревоги. Вступление к сборнику напоминает ранние стихотворения немецкого романтика Генриха Гейне (из «Книги песен»). На тучке пастух, играющий на свирели, увидел малютку, сидящего в волшебной колыбельке. Малютка приказывает поэту-пастуху:
- Милый путник, не спеши.
Можешь песню мне сыграть? Я сыграл от всей души, А потом сыграл опять. .........
- Запиши для всех, певец, То, что пел ты для меня! - Крикнул мальчик, наконец, И растаял в блеске дня...
Другое стихотворение сборника - «Хрустальный чертог» еще дальше уводит от правил классицизма; оно также чем-то напоминает «Вступление к Книге песен» Г. Гейне:
Мне снились локоны и розы,
И уст любимых горестные речи...
Исчезло все... осталось только то,
Что смог я воплотить в пленительные звуки...
(«Вступление к 1-й Книге песен».)
У Блейка:
На вольной я волне блуждал, И юной девой взят был в плен, Она ввела меня в чертог Из четырех хрустальных стен. Чертог светился, а внутри Я в нем увидел мир иной, Была там маленькая ночь С чудесной маленькой луной...
Здесь мы явно имеем дело с манерой романтика обращаться к сверхъестественным событиям и ситуациям. Подобно Байрону и Шелли Блейк никогда не отрывается от действительности настолько, чтобы «воспарить в голубом воздухе». Его фантазия всегда является «расширенной и углубленной картиной правды»: никакие пестрые узоры «идеальной поэзии» не в состоянии были заставить его забыть реальный мир, отечество, страдающий народ:
Иная Англия была, Еще неведомая мне, И новый Лондон над рекой, И новый Тауэр в вышине.
Не та уж девушка со мной, А вся прозрачная, в лучах, Их было три - одна в другой, О, сладкий, непонятный страх! И их улыбкою тройной Я был как солнцем освещен, И мой блаженный поцелуй Был троекратно возвращен,
Я к сокровеннейшей из трех Простер объятья - к ней одно. И вдруг распался мой чертог, Ребенок плачет предо мной. Лежит он на земле, а мать В слезах склоняется над ним, И, возвращаясь в мир опять, Я плачу, горестью томим.
Не менее драматично и небольшое стихотворение о маленьком черном мальчике, который должен получить такое же количество ласки и такое же заботливое внимание, утверждает поэт, как и любой белый малыш.
Стихотворение «Маленький черный мальчик» - это лишь начало большой антиколониальной темы в поэмах и гравюрах Блейка. Мечта ребенка, рожденного в рабстве, о свободе выражает одну из главных мыслей, один из основных лейтмотивов всего творчества Блейка: все люди, рожденные до революции,- рабы короля, лордов и капиталистов. О королевском деспотизме Блейк высказался вполне определенно в годы революции: «Тиран - худшее зло и причина всех других». (Замечания на полях книги Бэкона. Собр. соч., стр. 402, изд. Кейнса, Л-Н-Й, 1957.)
В «Поэтических набросках» и «Песнях Невинности» еще нет больших социальных обобщений, картин дикого произвола и потрясающей нищеты рабочих английских фабрик эпохи промышленного переворота. В безмятежный, солнечный, весенний мир этих стихов лишь изредка врываются стоны замученных, искалеченных людей («Трубочист», «Маленький черный мальчик»). Но сами по себе, по своей новаторскрй форме стихи двух первых поэтических сборников Блейка являлись вызовом могучего борца, вышедшего на литературную арену, «чтоб строить и месть». Страстная патетическая, эмоционально-чувственная фактура стиха Блейка с его подлинно народной, нередко фольклорной традицией ломала, разрушала рассудочно-холодную поэтику классицизма. Даже такое невинное, казалось бы, на первый взгляд произведение, как «Святой четверг», являлось смелым вызовом традиции А. Попа:
По городу проходят ребята по два в ряд, В зеленый, красный, голубой одетые наряд, ...........
Какое множество детей - твоих цветов, столица, Они сидят над рядом ряд - и светятся их лица.
И уж совсем неприемлемо для строгой, рассудочной поэтики Буало, Драйдена, А. Попа и Блера то привнесение в язык поэзии грубоватого народного юмора и описания будничных дел и забот крестьян и рабочих (которое встречается и у Бернса) во многих лирических стихотворениях «Поэтических набросков» и «Песен Невинности». Так в духе бернсовской любовной лирики написано исполненное мягкого юмора стихотворение «Словом высказать нельзя...»:
Словом высказать нельзя Всю любовь к любимой: Ветер движется скользя, Тихий и незримый.
Я сказал, я все сказал, Что в душе таилось, Ах, любовь моя в слезах, В страхе удалилась.
А мгновение спустя Путник, шедший мимо, Тихо, вкрадчиво, шутя Овладел любимой.
Картины народного праздника воссоздаются в жизнерадостном стихотворении «Смеющаяся песня». В лексике этого произведения много слов из просторечия, много простонародных слов и выражений, вводимых Блейком с большой смелостью.
Блейк, подобно Байрону и Пушкину, любит переиначивать религиозные сюжеты, насыщать их новым, революционным содержанием, рассчитывая, таким образом, быть как можно более доступным для читателей своей эпохи, воспитанных на религиозных текстах.
Таковы его афоризмы и поговорки из сборника «Пословицы Ада», «Брак Неба и Ада» и некоторые другие.
Эти пословицы должны были стать смертельным оружием в руках противников официальной религии, и не вина Блейка, что они не пригодились борцам эпохи промышленного переворота.
«Равный закон для волков и ягнят, - читаем в пословицах Ада, - разбой и грабеж».
«Любите друзей - разите врагов».
«Если Вас ударили по левой щеке, - отвечайте врагу вашему той же мерой» и т. д.
Революционно-пуританской «ересью» проникнуты стихи сборника «Вечносущее Евангелие»:
Христос, которого я чту, Враждебен твоему Христу. С горбатым носом твой Христос, А мой, как я, слегка курнос.
Твой - друг всем людям без различий,
А мой слепым читает притчи.
Что ты считаешь райским садом -
Я назову кромешным адом.
Мы смотрим в библию весь день:
Я вижу свет - ты видишь тень...
(«Вечносущее Евангелие».)
Блейк пытается очеловечить облик Христа, снять с него тот терновый венец непонятных страданий и всепрощения, который возложили на него ученые лакеи богачей - отцы церкви в течение первых столетий христианского летосчисления. Рисуемый Блейком образ Христа скорее напоминает пуританского революционера, и надо сказать, что его Христос близок духу раннего христианства, которое, как указывает В. И. Ленин, в течение первых 250 лет своего существования было революционнейшим учением восставших рабов римской империи, причем конечной целью этого учения была полная экспроприация рабовладельцев- крупных земельных собственников.
Уж так ли кроток был Христос? В чем это видно - вот вопрос. Три дня искали мать с отцом. Когда ж нашли его, Христос Слова такие произнес: - Я вас не знаю. Я рожден Отцовский выполнить закон. Когда богатый фарисей, Явившись втайне от людей, С Христом советоваться стал, Христос железом начертал На сердце у него совет Родиться сызнова на свет.
Христос был горд, уверен, строг. Никто купить его не мог. Вот путь единственный на свете, Чтоб не попасть корысти в сети. Предать друзей, любя врагов? Нет, не таков совет Христов. Он проповедовал учтивость, Почтенье, кротость, но не льстивость! Он, торжествуя, крест свой нес. За то и был казнен Христос...
С точки зрения революционных крестьян-йоменов XVII века, бог и сын божий были оболганы богачами и власть имущими. Бог богатых и сильных - алчный, жестокий, кровожадный деспот, созданный по образу и подобию земного тирана. Сын же его - образец сверхъестественной покорности - вымышленная, нелепая фигура, удобная для того, чтобы прикрывать маской кротости и всепрощения своекорыстие и эгоизм эксплуататоров всех оттенков. Именно такого Христа из официально одобряемого и преподносимого в школе и церкви евангелия высмеивает Блейк в своем «Вечносущем Евангелии»:
Антихрист льстивый Иисус Мог угодить на всякий вкус. Не возмущал бы синагог, Не гнал торговцев за порог, И, смирный, как ручной осел, Кайафы милость он обрел. Бог не писал в своей скрижали, Чтобы себя мы унижали... Себя унизив самого, Ты унижаешь божество!
(«Вечносущее Евангелие».)
Таким образом, в этом прославлении плебейской «ереси» мы встречаем весьма характерный для всего прогрессивного романтизма лейтмотив - яростное осуждение покорности, унизительного угодничества, рабского безволия. Покорность означает, по мнению революционных романтиков, гибель личности, возрождение личности заключается в пробуждении у нее сознания своих человеческих прав и необходимости бороться за них. Прогрессивные романтики той эпохи вступали в смертельную борьбу за души людей с религией, которая стремилась любыми способами насаждать в умах и сердцах страх и рабскую покорность. «Лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!» - пишет Гете.
- Я не хочу сгибаться ни пред кем! - гордо восклицает байроновский Каин. Душами героев Шелли «насильники завладевать не властны».
В противоположность прогрессивным и революционным романтикам консервативный романтизм провозглашает своим этическим идеалом главный постулат христианства о необходимости и пользе долготерпения. При этом, естественно, провозглашалась недостижимость для человека счастья «в этом мире». Вместо счастья реакционный романтизм предлагает утешения религии, вместо жизни и действия - сладкие речи попов, дополняющих и укрепляющих власть коронованных деспотов конца XVIII - начала XIX века.
«Лучший жребий в жизни сей - вера в провиденье», - говорит один из героев русского консервативного романтика Жуковского. Герой Шатобриана Шактас и другой его герой Рене, утратив личное счастье, находят утешение и забвение в католицизме и миссионерской деятельности и т. д.
В отличие от элегически-консервативного и реакционного романтизма революционный романтизм отрицает религию.
- Ты, Человек! - восклицает Блейк.- Преклоняйся перед своей человечностью - все остальные божества - ложь!
Выше уже говорилось о том, что одной из главных заслуг прогрессивных романтиков в области эстетики является отрицание значения религии для искусства и для общественной жизни людей. Продолжая традиции великих художников и эстетиков прошлого - Боккаччо, Рабле, Шекспира, Вольтера, Дидро, Лессинга, поэтов-диггеров, Свифта и Фильдинга, Берне, Блейк, Байрон, Шелли и Ките освобождали английское искусство от мертвящей религиозной догмы, которая наложила свою неизгладимую печать на искусство английского сентиментализма, и, подобно Гете в Германии и Пушкину в России, расчистили путь для завоеваний критического реализма середины века.
Подобно Гете, Байрону и Шелли, Блейк - поэт-философ. Он понимал, что социальная жизнь его времени сложна и многообразна, а грубые, прямолинейные каноны эстетики классицизма не в состоянии выразить ее сложную диалектику. Он призывал художников
В одном мгновеньи видеть вечность, Огромный мир - в зерне песка, В единой горсти - бесконечность, И небо - в чашечке цветка,
В своих «Песнях Невинности» Блейк поучает:
Радость, грусть - узора два В тонких тканях божества... Можно в скорби проследить Счастья шелковую нить; Так всегда велось оно, Так и быть оно должно: Радость с грустью пополам Суждено изведать нам, Помни это - не забудь - И проложишь Правде путь...
Подобно Шекспиру и Бернсу - своим великим соотечественникам, Блейк постоянно думал о народе, о его жизни, о его судьбе. В его произведениях есть яркие сцены народной жизни, как, например, описание полевых работ, быта, нравов. Таково его стихотворение «Песня о смехе»:
В час, когда листва шелестит, смеясь, И смеется ключ, меж камней змеясь, И смеемся, даль взбудоражив, мы, И со смехом шлют нам ответ холмы, И смеется рожь и хмельной ячмень, И кузнечик рад хохотать весь день, И вдали звучит, словно гомон птиц, «Ха-ха-ха! Ха-ха! - звонкий смех девиц, А в тени ветвей стол накрыт для всех, И, смеясь, трещит меж зубов орех,- В этот час приди, не боясь греха, Посмеяться всласть: «Хо-хо-хо! Ха-ха!»
Поражение французской революции 1789-1794 годов, бесконечные войны и мрачная эпоха реставрации 1815-1830 годов тяжело переживались всеми передовыми людьми Европы. Горечь и недоумение, разочарование и скорбь были всеобщи.
Последний (третий) лирический сборник Блейка «Песни опыта» - это крик отчаяния.
Опыт поражения, приобретенный ценою крови и гибели лучших сынов народа, был тяжек и подействовал отрезвляюще: теперь Блейк видит лишь «пустыню Лондона»; гигантский город-спрут представляется ему ареной неслыханных ежедневных мучений миллионов рабочих, которые день и ночь трудятся на «дымных фабриках Сатаны», отдавая им свою кровь и мозг. Вместо веселого беспечного, смеха поэт слышит лишь плач голодных ребятишек и проклятия безработных калек и проституток. Так в стихотворении «Благостный четверг» говорится о «нищенстве богатой английской нации», которая морит голодом детей рабочих, убивая, таким образом, свой завтрашний день, свою надежду на будущее:
...Да чем же этот праздник свят, Когда богатый край такой Рожденных в нищенстве ребят Питает жадною рукой? Что это - песни или стон - Несется к небу, трепеща? Голодный плач со всех сторон, О, как страна моя нища!
В сложной поэтической ткани философских поэм Блейка наряду с образами мифических титанов (Орк, Лос и др.), сражающихся в небесах с духами зла (Юрайзен) за Свободу человечества имеется немало строк и так называемой «реальной поэзии», в которых с предельной остротой выражены действительные конфликты его бурного времени. Таковы строки, в которых осуждается война:
...Меч - о смерти в ратном поле,
Серп - о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
Не менее реальны горькие строки, в которых Блейк осуждает министров-мальтузианцев, провозглашавших, что в Англии надо добиваться того, чтобы как можно больше бедняков погибало:
...Если Том побледнел, если он пожелтел
От лишений, работы и голода,
Ты скажи - ба, да он, точно боров, здоров...
Если ж детки болеют - то пусть перемрут,
На Земле и без них нам так тесно!
Если хлеба Том просит - пошлите в тюрьму!
Пусть там слушает басни попов - ведь ему
Без работы опасно гулять в городах:
Может он позабыть про почтенье и страх...
Блейк умер в безвестности. Книги его стихов, которые он собственноручно украсил своими изумительными рисунками и гравюрами, были частично утрачены, частично рассеяны по свету. С 50-60-х годов XIX века интерес к его творчеству пробудился в Англии, а затем и в Америке. В 1957 году по решению Всемирного Совета Мира торжественно отмечалась 200-я годовщина со дня рождения Вильяма Блейка, поэта-пророка, завещавшего человечеству свои смелые мечты о социальном равенстве, о вечном братстве народов:
Стрелу мечты добыть хочу! Копье мне дайте! Лук златой! Развейтесь, тучи! Полечу На колеснице огневой! Не сникну в умственной борьбе И меч не усыплю, устав, Пока не встал Иерусалим Среди английских пышных трав!
«Иерусалим называют свободой среди детей Альбиона», поясняет Блейк символику последней строки. Эти стихи стали революционным гимном его родного народа. «Озерная школа». В 90-х годах XVIII столетия, наряду с представителями прогрессивного романтизма, выступают
и консервативные романтики - Вордсворт, Кольридж и Саути. Эти три поэта образовали так называемую «озерную школу» романтической поэзии (по-английски - лейкисты). Это название было дано потому, что все трое долго жили в живописной местности - Кэмберленде, - изобилующей озерами (по-английски озеро - lake).
Предисловие ко второму изданию сборника лирических баллад (1800) Вордсворта и Кольриджа является по существу первым манифестом английского романтизма.
В этом предисловии впервые провозглашались новые принципы литературного творчества, шедшие вразрез с правилами классицизма. В нем выдвигалось требование описывать не только великие события истории, но и повседневную жизнь маленьких людей; изображать не только гражданскую доблесть, но и внутренний мир человека, противоречия его души. Поэты «озерной школы» поднимали на щит Шекспира, противопоставляя многообразное отражение жизни в его произведениях искусственным канонам классицистов, лишавших литературу ее национального своеобразия. Одним из центральных пунктов эстетической программы лейкистов было требование развивать художественные традиции народной поэзии. Все это обогащало возможности литературы, позволяло с большей глубиной отражать противоречия действительности.
Вместе с тем, выступая против капиталистического прогресса, порождавшего даже на ранней стадии своего развития неисчислимые бедствия, уничтожавшего веками установившиеся традиции и обычаи, лейкисты противопоставляли этому прогрессу идеализированные картины докапиталистической деревни, эпоху средневековья: они идеализировали труд средневекового ремесленника и быт патриархального крестьянства, который представлялся им легким и радостным, исполненным художественного творчества в виде песен, танцев и ремесел. Этот быт они противопоставили тяжелой жизни промышленных рабочих, совершенно отрицая при этом положительную роль технического прогресса, призывая правительство запретить строительство железных дорог, фабрик и т. д.
Таким образом, лейкисты смотрели назад; они сожалели о том, что уже ушло безвозвратно в прошлое. Этим определялся в конечном счете реакционный характер их мировоззрения, которое особенно отчетливо проявляется во второй период их творчества, когда после поражения французской революции и подавления восстаний в Ирландии наступило господство реакции.
Реакционность мировоззрения лейкистов не дала возможности довести до конца начатое ими дело обновления английской поэзии и приближения ее к требованиям жизни. Например, требование простоты и народности языка у Вордсворта привело его в конце концов к ограничению языково-стилистических средств и одностороннему отбору поэтической лексики, к отказу от реалистических традиций, создававшихся в английской поэзии такими замечательными писателями, как Спенсер, Мильтон, Берне и другие.
Лейкисты пришли к проповеди христианского смирения и воспеванию мудрости «божественного провидения». Так, например, отражение сложных явлений общественной жизни эпохи промышленного переворота в творчестве Кольриджа облекается в форму религиозно-мистических символов. Однако поэты «озерной школы» впервые наиболее отчетливо сформулировали особенности нового романтического метода и положили конец господству классицистической поэтики в английской литературе, и в этом их несомненная заслуга. Вильям Вордсворт (1770-1850). Большим поэтом периода романтизма является самый старший из представителей «озерной школы» Вильям Вордсворт.
В историю английской литературы Вордсворт вошел как замечательный лирик природы, певец французской революции 1789-1794 годов, новатор, смело вводивший разговорный и простонародный язык в поэзию.
Вильям Вордсворт родился в одном из западных графств Англии, в семье нотариуса. Он рано осиротел; вместе со своей младшей сестрой Доротти мальчик воспитывался у родственников; детские впечатления будущего поэта были безрадостными.
Окончив к 17 годам школу, В. Вордсворт поступает в Кэмбриджский университет. В студенческие годы он начинает серьезно работать над собой, старается найти свой собственный путь в литературе.
Большое значение имела для Вордсворта поездка во время летних каникул в Швейцарию, где он пешком прошел через несколько кантонов, а затем посетил соседние районы Франции.
Величественная красота горного пейзажа буквально потрясла юношу. Он становится поклонником руссоистских идей, утверждает, что природа облагораживает и «исцеляет» душу человека, в то время как промышленный город, с его эгоизмом и вечной сутолокой, убивает ее. «Любовь к природе, - скажет позднее Вордсворт, - учит нас любить Человека».
Эти же ранние предромантические и романтические настроения впоследствии получили глубокое и всестороннее выражение в зрелом творчестве поэта.
Первые сборники стихотворений Вордсворта - «Вечерняя прогулка» и «Живописные наброски» были опубликованы лишь в 1793 г.
Картины сельской Англии, ее скромные труженики, нарисованные начинающим поэтом, не привлекли, однако, общественного внимания. Это объясняется прежде всего тем, что Вордсворт предстает в этих произведениях как ученик, как последователь поэзии английских сентименталистов XVIII столетия - Томсона, Грея, Шенстона, предромантиков - Макферсона и Чаттертона.
Верность идеалам умеренного крыла английских просветителей (Дефо, Ричардсон, Лилло, Томсон, Гольдсмит и др.) сказалась во многих творениях позднего Вордсворта: мотивы так называемой «кладбищенской поэзии», перепевание церковной погудки «непротивления злу», «веры в провидение» пронизывают такие поздние произведения, как «Питер Белл» и «Прогулка», а также некоторые из лирических баллад. В этом нашел свое выражение творческий кризис, к которому поэт пришел в эпоху торжества реакции.
Но и в ранней молодости, и в продолжение всей его жизни мы наблюдаем у Вордсворта противоречивое отношение к религиозной идее «мудрого невмешательства» в «борьбу и распри жизни». Дело в том, что в студенческие годы Вордсворт нередко поддавался благородному пафосу «общественного негодования», без которого немыслимо творчество любого честного художника.
Это негодование пробуждалось в сознании английского поэта под влиянием бурных общественных событий - стихийной борьбы рабочего класса той эпохи, отчасти находившей свое выражение в деятельности ораторов, пропагандистов и поэтов «корреспондентских обществ» (покрывавших в 90-х г. XVIII в. густой сетью всю Британию), а также стихами и письмами великого народного поэта Шотландии Роберта Бернса. По свидетельству его сестры и друга Доротти Вордсворт знал наизусть почти все доступные в то время произведения Бернса.
В стихотворении «У могилы Роберта Бернса» Вордсворт признает, что «бард Каледонии» «научил неопытного еще юнца великому искусству строить золотой трон стиха на почве скромной будничной истины».
Сила и нежность поэтической формы Бернса навсегда пленили Вордсворта. Он органически воспринял бернсовское требование простоты и естественности стиха, его ироническое презрительное отношение ко всему сверхъестественному. В дальнейшем (к 1815 г.) Вордсворт перешел под знамена официальной английской церкви; стал поддерживать реакционнейшее правительство (Георга IV), но даже и тогда он осуждал Роберта Саути за его «нелепое пристрастие» к «чертовщине и всевозможному ведовству».
В юности Вордсворт воспел великий поэтический подвиг Бернса, его мужество великого гражданина своей несчастной Родины Шотландии.
Никогда он не сумел подняться до подлинно всестороннего понимания смысла революционной эстетики Бернса. Тем не менее Вордсворт отметал прочь всю ту клевету, которой чернили имя Бернса «наемные писаки денежных мешков» в начале XIX века. И это само по себе уже было большим гражданским подвигом, ибо Берне был неугоден правящей клике Британии. В противоположность таким лживым критикам Бернса, как известный журналист Гиффорд, как проф. Мозер, Каннингхэм и другие, пытавшиеся опорочить Бернса как якобы человека аморального, Вордсворт писал:
«...Я дрожу и робею перед тобой, Великий, непреклонный и гордый дух...» («У могилы Роберта Бернса»).
Он глубоко сожалеет, что не был знаком лично с «лучезарным гением Каледонии». Под впечатлением зажигательных речей ораторов из «корреспондентских обществ» и огненной поэзии Роберта Бернса Вордсворт отправляется в революционный Париж, чтобы лично наблюдать подвиги «героев истины». Влияние Великой французской революции на формирование идеологии и мировоззрения английского поэта было решающим: как бы ни «грешил» впоследствии Вордсворт, сдавая одну за другой свои позиции демократа под влиянием реакции и поповского мракобесия, в глубине души он всегда был верен идеям Свободы, Равенства, Братства, начертанным на знаменах великой революции. И это предохраняло его от окончательной гибели как творческой личности.
Общение с лучшими представителями революционного Парижа помогло понять Вордсворту несправедливый, вероломный характер правителей «Британии коварной». Вернувшись, Вордсворт дает отповедь (в открытом письме) реакционеру-епископу Ватсону, требовавшему в своей проповеди, чтобы рабочие и крестьяне Англии покорно сносили гнет эксплуатации: «Рабство,- отвечал Ватсону Вордсворт,- это горькое и ядовитое питье. Перед лицом его можно утешиться лишь одним тем, что народ может, когда пожелает, вдребезги разбить чашу о землю».
Под впечатлением французской революции и общественного негодования, вызванного белым террором, развязанным в Англии правительством Питта (смертельно напуганным действиями британских республиканцев), Вордсворт создает одно из самых своих замечательных произведений - поэму «Вина и Скорбь, или происшествие в солсберийской степи» (1792-1793).
По неистовому пафосу негодования, по горечи и силе отрицания английской действительности эпохи промышленного переворота, по той скорби о загубленных жизнях, которыми исполнена поэма, ее можно сравнивать с такими шедеврами Шелли, как «Маскарад Анархии» или с «Одой авторам билля о смертной казни для рабочих» Байрона.
Хотя в поэме нигде ни разу не звучит открытый призыв к революции, тем не менее трагические события и трагические судьбы, рисуемые поэтом, сами по себе заставляют читателя прийти к мысли о том, что действительно «плох этот мир, жесток его закон» (Вордсворт), а раз так, то такой мир достоин лишь уничтожения.
Уже первые строфы поэмы вводят нас в атмосферу одиночества и безнадежности, которая окружает бредущего по пустынным дорогам путника. Он идет по солсберийской пустыне, которая была некогда цветущим раем. Жестокий и своекорыстный землевладелец-собственник - вельможный лорд - силой выгнал крестьян из нескольких больших селений и превратил цветущий край в унылое, бескрайнее пастбище, на котором должны пастись стада тонкорунных овец.
Путник, проходящий через опустевшее, разоренное селение, мимо полуразрушенной гостиницы, идет в рубище, почти босой; никто приветливо его не встретит на пороге, не предложит за «медный грош ночлега с похлебкой». Приближается ночь, в отдалении грохочет гром, ветры «бушуют и сшибаются, как воины в кровавых битвах». Усталый и изнемогающий путник ищет для себя мало-мальски надежный приют на ночь и хотя бы одну живую душу, с кем можно было бы переброситься парой слов, чтобы облегчить страшный груз одиночества.
Однако тщетно измученный человек бросает вокруг пытливые взоры, вздрагивая, прибавляет шаг при каждом новом ударе грома: вокруг - одни лишь мрачные развалины; вместо живого человеческого голоса он слышит лишь страшный глухой скрип - это ветер раскачивает на виселице прикованный цепями труп повешенного - весь мир представляется истомленному путнику сплошной враждебной стихией, людей он «встретить страшится», опустевшие дома «разевают свои темные окна и двери, подобно пасти гроба...».
Крестьянин - герой поэмы Вордсворта - жертва жестокого и несправедливого закона: его, молодого, добродушного, наивного парня насильно завербовали во флот королевские вербовщики.
В королевском флоте он много выстрадал от бесчеловечного обращения офицеров, от побоев боцманов, от голода и холода, трудностей военного времени. А когда для него пришло время уволиться из флота, то офицер-казначей мошеннически обсчитал матроса, и тот лишился жалких грошей, которые ему причитались и с помощью которых он хотел оказать помощь своей семье, погибающей от нищеты.
Очутившись на берегу без гроша в кармане, матрос, доведенный до последней степени отчаяния, неподалеку от своего родного дома совершает убийство, рассчитывая воспользоваться деньгами своего случайного спутника. Однако убитый оказался таким же горьким бедняком, как и сам матрос. Движимый чувством ужаса и раскаяния, матрос кое-как запрятал труп в кустах и, не решаясь переступить порог своего дома, поспешил прочь - навстречу неизвестности.
Угрюмое отчаяние является отныне его уделом, в будущем он не видит никакой пристани, ни одна надежда «не просветляет его истомленную душу». Судьба матроса была очень типична для эпохи промышленного переворота, когда, по словам предшественника Вордсворта Роберта Бернса, нередко «...плут, добившись власти, рвал, как побеги сорняков из почвы, семьи бедняков...» (Бернс. «Две собаки»).
Не менее типична и судьба вдовы солдата, которую случайно встречает матрос (они вместе устраиваются на ночлег в так называемом мертвом доме - заброшенной хижине пастухов). Она была дочерью преуспевающего фермера, который умел обеспечить скромный достаток своей семье. Он даже научил свою дочь грамоте; девочка с удовольствием читала книги, которые находила дома и у соседей, помогала отцу работать в саду и по дому, выращивала цветы, играла со сверстницами на живописном берегу реки.
Едва лишь дочери исполнилось 20 лет, как пришел конец скромному благополучию, которое обеспечивал непрестанный тяжелый крестьянский труд: жестокий лендлорд согнал с насиженного участка земли фермера и его дочурку. В последний раз, «терзаемый жестокой печалью смотрел отец на дом предков, на колокольню церквушки, где в молодости венчался, на кладбище, где была могила его жены и где он надеялся со временем найти покой и сам (предварительно выдав дочь замуж и введя в дом зятя-работника)».
Вордсворт мастерски изображает во многих своих поэмах крушение многовекового фермерского уклада, разорение и опустение деревни, торжество крупных землевладельцев-лордов и ростовщиков.
Свое неверное счастье девушка вскоре находит в браке с молодым и сильным парнем, который хорошо зарабатывал своим ремеслом. Однако жестокая, неожиданно разразившаяся война лишила хлеба, а затем и жизни трех милых малюток, детей дочери фермера, а затем отняла у нее и мужа.
Измученная и больная, она смешалась с многочисленной толпой таких же бездомных людей, как и она сама, опускаясь все ниже и ниже на социальное дно. Последним ее прибежищем перед встречей с матросом была веселая «воровская цыганская банда».
Рассказав друг другу свои истории и облегчив этим душу, матрос и солдатка отправляются дальше в свой бесконечный путь. Но на этом пути матроса ждало новое горе - он неожиданно повстречал свою умирающую жену, которая поведала ему горестную историю гибели их семьи: община обвинила их в убийстве странника, найденного мертвым вблизи их хижины (на самом деле его убил ее муж).
Жена матроса умирает у него на руках, а сам он погибает на виселице.
Показывая трагизм судеб фермеров-тружеников, страдающих от произвола лордов-богатеев и закона, сделавшегося послушным орудием в руках мошенников-богачей, Вордсворт е особой силой подчеркивает то, что на его взгляд является самым страшным, моральную деградацию обездоленных и деклассированных тружеников. Матрос и солдатка - сильные и добрые люди -под воздействием горя, страданий и нищеты деградировали нравственно, сделавшись способными причинять зло. И в этом повинны, по мнению автора, те порядки и социальные установления, которые утверждает буржуазный строй.
После того как Бонапарт, удушив все завоевания французской демократии, объявил себя первым консулом, Вордсворт пережил духовную драму, вызванную в нем временным (но глубоким) разочарованием в революции и ее методах. Разочарование в конечных результатах французской революции 1789-1794 гг. породило в его мировоззрении и творческом методе романтизм.
Теперь он больше не разделяет убеждений Томаса Пейна и своих французских друзей-республиканцев о необходимости революционного преобразования общества, а полагается на «мирную победу добра и социальной справедливости», т. е. разделяет точку зрения великих социалистов-утопистов, своих современников Роберта Оуэна, Шарля Фурье и Сен-Симона. Однако он по-прежнему исходил из убеждения, что существующие социальные институты и англиканская церковь - вредные и антинародные учреждения и как таковые должны быть в конце концов изжиты. Это позволило английскому поэту создать (примерно до 1815 г.) свои наиболее значительные произведения, вошедшие в золотой фонд современной английской литературы.
В своих сочинениях, опубликованных между 1796-1815 гг., он зарекомендовал себя как крупнейший лирик английской и мировой поэзии. Романтики младшего поколения - Байрон и Шелли - многим ему обязаны.
Среди шедевров Вордсворта в первую очередь необходимо отметить лирический цикл «Люси» (1799); «Кукушку» (1804- 1807); «Оду о постижении сущности бессмертия» (1802-1807); цикл «Путешествие по Шотландии» (1807); сонет «Прекрасный вечер, тихий и свободный» (1807); «Не презирай сонета, критик» (1827) (одобренный А. С. Пушкиным).
Оценки, которые давали Вордсворту его современники - поэты-революционеры - Байрон и Шелли, пожалуй, чересчур суровы и поэтому во многом несправедливы (см. «Питер Белл III» Шелли, «Предисловие» к «Дон-Жуану» Байрона). Конечно, великих поэтов и революционеров раздражала общественная позиция Вордсворта, приближавшегося (после 1807 г.) постепенно к союзу с реакционным английским правительством Георга IV.
Однако муза старшего романтика и в этот весьма печальный в его жизни период постоянно и чутко отзывалась на страдания народные, поэт находил в себе мужество по-прежнему гневно обрушиваться не только на «иностранного узурпатора» -
Наполеона I, но и карать мечом своей сатиры отечественных вешателей и эксплуататоров. Так, например, Вордсворт был первым крупным художником Англии, кто (вместе с Жерменой де Сталь) обличал «хищного честолюбца» - Бонапарта в таких своих произведениях, как в сонете «Туссену Лювертюру» (1803); в стихотворении «О гибели венецианской республики» (1802- 1807); «По поводу подавления независимости Швейцарии» (1807); «Оскорбленные чувства тирольца» (1815); «Негодование благородного испанца» (1810); «Чувства благородного бискайца на похоронах жертв деспотии» (1810); «Испанским гверильясам» (1811); «Подвиги доблестных русских патриотов» (1812-1813) и др.
Вместе с тем он не щадил и зубров отечественной реакции, заливавших кровью ирландских крестьян зеленые поля «изумрудного острова» («В защиту ирландских крестьян», 1804- 1807); приветствовал борцов с «позорнейшей в истории Англии аферой» - негроторговлей («В честь автора «Билля о каре для негроторговцев», 1807); сурово осудил предательство англичан в Цинтре (трактат и стихотворение о Цинтре, 1815); разоблачал вероломство английских дипломатов на Ближнем Востоке («Свободу Греции», 1815).
В сонете № 13 поэт пишет о социальной несправедливости, являющейся порождением частнособственнического строя. «Мы живем лишь напоказ... самого богатого (и самого преступного) считаем самым первым гражданином... мы привыкли бездумно поклоняться алчному стяжательству, по-рабски трусливо идти на поводу у грабежа и вымогательства...»
В сонете № 5 он восклицает: «Англия - вонючее застойное болото...»
«Англия всегда готова всеми силами воспротивиться любым демократическим преобразованиям в Греции, Египте, Индии, Африке».
«...О, Англия, тяжек груз твоих прегрешений перед нациями мира!»
В цикле «Сонетов, посвященных свободе» Вордсворт оплакивает гибель своих светлых надежд и идеалов, порожденных революционной бурей в Париже. Он с печалью и сокрушением сердца говорит о том невозвратимом времени, когда «верность была обручена с новорожденной свободой». Но в то же самое время Вордсворт не беспредельно предается отчаянию.
В отличие от других представителей «озерной школы» (Коль-риджа, Саути) он все же сохраняет веру в то, что в конце концов народы победят, что Бонапарт - всего лишь «жалкий ублюдок», изменник и выродок, надругавшийся над верившими в него массами, но бессильный изменить ход истории. Когда победит народная демократия - Вордсворт не знает. Скорее всего, полагал он, это будет за рамками жизни его поколения, но это непременно будет. «Счастлив тот, кто, равнодушный к папе, консулу и королю, может измерить глубину собственной души, чтобы познать судьбу человека, и жить в надежде!» (Сонет № 5). Эту свою уверенность в конечной победе сил демократии и народа Вордсворт передал Байрону и Шелли, которые с восторгом читали его политическую лирику в 1806-1811 гг.
Свое наиболее полное выражение романтический метод Вордсворта нашел в двух его замечательных произведениях - в лирическом цикле «Люси» и в сборнике «Лирические баллады».
В лирическом цикле «Люси» Вордсворт романтически осмысляет гибель своих просветительских мечтаний о всеобщей гармонии и счастье, которые воплощает в образе чистой и трогательной крестьянской девушки Люси.
Как это часто встречается и у других крупных романтиков эпохи (у Байрона, Гюго, Гейне) - исполненный «неизъяснимой прелести и обаяния» прекрасный женственный образ героини таит в себе скрытый, философский смысл; оплакивая гибель Люси, Вордсворт поведал нам и о том, как стали одиноки люди во враждебном им послереволюционном мире, как они страдают от своей разобщенности, будучи не в силах ее преодолеть. (Эта же тема очень мощно прозвучит затем и в «Старом моряке» Кольриджа и в «Манфреде» Байрона.)
Фиалка пряталась в лесах, Под камнем, чуть видна. Звезда мерцала в небесах Одна, всегда одна....
Красавица Люси - это символ английской Свободы и Демократии.
Покинув родную страну на долгий срок, поэт вспоминает на чужбине деву - Свободу, приносившую Счастье его Родине. Но за время его отсутствия случилось страшное и непоправимое. И поэт, находящийся в чужой стране, вдруг почувствовал невыразимую тоску, граничащую с отчаянием.
Тоска мне сердце облегла, «Что, если Люси умерла?» - Сказал я в первый раз...
Страшное предчувствие не обмануло певца.
Люси нет, и от того Так изменился свет...
Гибель просветительских мечтаний о гармонии, крушение идеалов великой революции повергло в глубокое отчаяние несколько поколений демократов в начале XIX в. Это отчаяние, тоску одиночества, порожденную невыносимым гнетом реакции, и выразили Вордсворт, Кольридж, а за ними Байрон и Шелли во многих романтических произведениях.
Неизгладимое впечатление не только на английскую публику, но и на всю Европу произвел сборник стихотворений «Лирические баллады», а также и предисловие ко второму изданию этих баллад (1800 г.), являющееся по существу первым манифестом английского романтизма.
Соавторы (Вордсворт и Кольридж) распределили между собой роли следующим образом: Вордсворт должен был описывать жизнь, быт и взгляды простых крестьян в формах реальной жизни; что же касается Кольриджа, то он должен был писать в формах идеальной поэзии, т. е. выражать жизненную правду в сказочно-мифологических образах и необыкновенных ситуациях.
В своем предисловии ко второму изданию лирических баллад Вордсворт объявлял, что соавторы выступают как новаторы и экспериментаторы. И, действительно, привнесение разговорного языка крестьян северных и западных графств Англии, интерес к жизни и страданиям тружеников, изображение их нравов и непосредственного чувства природы ознаменовали в Англии рождение романтической школы, провозглашавшей Природу (т. е. реальную действительность) главным предметом искусства и наносившей смертельный удар поэзии классицизма, которая в Англии отличалась удивительной цепкостью и продолжала свое существование даже после смерти Бернса.
По существу, Вордсворт развил то великое дело реформы и обновления языка и тематики большой британской поэзии, которую начал своим творчеством Берне и окончательно завершил Байрон (отчасти Шелли). «Лирические баллады» Вордсворта и Кольриджа - важный этап в этой большой общенациональной литературной борьбе за новое искусство; за смелое обращение к жизни и быту крестьян Вордсворта хвалил еще английский критик-демократ Вильям Хэзльит, баллады любили и ставили высоко Шелли и Вальтер Скотт. А. С. Пушкин, внимательно следивший за успехами зарубежной литературы, также отметил, что «...В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченного кругом языка условного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному. Так ныне Вордсворт и Кольридж увлекли за собой мнение многих... Произведения английских поэтов исполнены глубоких чувств и поэтических мыслей, выраженных языком честного простолюдина».
Недаром крупнейший английский критик Ральф Фокс говорит в своей книге «Роман и народ» о «ясной зоркости» многих лирических баллад Вордсворта.
Не все, однако, в сборнике Вордсворта равноценно; требование простоты и естественности иногда неудачно воплощается поэтом в художественные образы (в результате чего появилась, например, такая высмеянная Байроном в его сатире «Барды и обозреватели» поэма, как «Мальчик-идиот»).
Очень мешала Вордсворту на этом этапе его творческого развития идея христианства, вера в загробную жизнь, которая иногда заставляла его создавать такие смиренно-ханжеские поэмы, как «Нас семеро».
Однако главное достоинство поэм Вордсворта, так сказать его разум, заключался в ином: поэт правдиво изобразил душевные страдания представителей крестьянского класса, уничтожаемого промышленным переворотом. Поэт нарисовал реальными красками исполненную драматизма картину погибающего фермерского мира, уже знакомую нам по его более ранней поэме «Вина и Скорбь». Секрет жизненности и глубины его искусства, его поэтических образов в верности действительности, правде жизни.
Перед читателем проходит ряд образов обездоленных людей, горько сетующих на свою судьбу и недоумевающих, за что их постигла «кара провидения». Новым (по сравнению с поэзией Грея, Томсона, Гольдсмита) было то, что персонажи Вордсворта заговорили присущим им простым языком, что они поведали повести своих бед и несчастий так просто и естественно, как это было присуще только фермерам Бернса. Такова повесть «Последняя из стада».
Поэт повстречал пожилого крестьянина с овечкой на руках, который, обливаясь горючими слезами, рассказал о переживаемых им муках: у него прежде была небольшая отара овец, и крестьянин радовался, что у него растут шестеро здоровых детей. Он, не жалея сил, трудился в овчарне и у себя на поле, обеспечивая семье скромный достаток.
Но вот наступил неурожайный год, и пришлось часть овец продать, чтобы купить хлеба для детей. Часть овец погибла от болезни. Осталось всего не более десятка овечек. Затем пришлось зарезать в голодное зимнее время маленького ягненка, за ним наступила очередь старой овцы и вот, наконец, последнюю овечку несет на руках отец семейства, не ведающий, чем он завтра накормит свою большую семью, что будет с его детьми, если он внезапно умрет от горя и от истощения сил... «Самое страшное, сэр, - говорит поэту крестьянин, - заключается в том, что в моем сердце в годы благополучия было столько любви к моим детям... а теперь? Теперь в нем одна лишь забота, а любви осталось немного...»
Тяжкая нищета, придавившая крестьянина своим грузом, лишает его человеческой теплоты, любви к дорогим для него прежде малюткам.
Героиня поэмы «Скиталица», дочь фермера; вспоминает, как у ее отца богач «похищает его клочок пахотной земли».
Отец ее ведет себя как религиозный стоик: он призывает дочь положиться на волю божию, укреплять свою веру молитвою. Но дочь внутренне протестует против несправедливости этого крестьянского бога, равнодушного к страданиям фермеров, мирволящего «преступным богачам».
Попав в большой индустриальный город, молодая крестьянка оказывается как бы в каменной пустыне: «среди множества домов она бродит бездомной... посреди тысячи столов, ломящихся от яств, она остается голодной».
Да, широкого выбора разоренным фермерам власти не предоставляли, тем, кто не мог наняться батраком к помещику или рабочим на фабрику, оставалось только нищенствовать, перебиваться кое-как случайными заработками либо воровать да грабить, за что полагалась виселица, костер, ссылка в тропические колонии, где свирепствовала желтая лихорадка.
С большим мастерством, умело прибегая к простой разговорной интонации, поэт рисует одиночество матери, полубезумной от горя и от слез по утраченному ребенку («Терн»); отчаяние и бессильный гнев дряхлой старости, обреченной на полуголодное существование («Бабушка Блейк и Гарри Гилль»); плач голодных детей, горе юных девушек, лишившихся своего обычного мужества взрослых мужчин, обливающихся горючими слезами на перепутье дорог. Иногда поэт следует за теми из отщепенцев, кто ушёл в большой город, навстречу неизвестности. В балладе «Мечтания бедной Сусанны» рассказывается о деревенской девушке, чахнущей в «каменной пустыне» Лондона. Песня ручного дрозда, случайно услышанная девушкой на улице, приводит ее в состояние восторженного экстаза: она вся отдается воспоминаниям о родной деревне. Вместо унылого и однообразного ряда домов воображение рисует ей цветущие сады, холм, ручей, заливные луга, утопающий в белом цветении яблонь отчий дом.
Но видение исчезает так же быстро, как и появилось; ручей, холм, сад, дом растворяются в утреннем тумане.
Радость, вызванная видением прошедшего Счастья и независимости, сменяется немым отчаянием при виде серых, однообразных фасадов огромного и равнодушного города - спрута, с безразличной жестокостью высасывающего кровь и жизненные силы из своих беззащитных жертв, десятками тысяч появляющихся на его площадях и проспектах в поисках работы и хлеба. Сусанна обречена томиться в городе-тюрьме, подобно птице в клетке, случайно обрадовавшей ее своим пением.
В своих «Лирических балладах» Вордсворт предстает как поэт простых сердец, как певец душевной красоты, «незаметной доблести» и чести людей труда.
Поэтизация жизни и труда крестьянина и рабочего в произведениях романтиков, отказ от литературного героя прежних эпох-аристократа и сынка состоятельного буржуа - исподволь подготавливали революцию в романе середины XIX века, важнейшем жанре европейской литературы. Суть этой революции как раз и заключалась в создании положительных образов крестьянина и рабочего, в критическом отношении к жизни имущих классов.
Ральф Фокс в своей книге «Роман и народ», говоря о значении Октябрьской социалистической революции для художественного творчества многих писателей, обращается к примеру Вордсворта, который тоже всю жизнь вдохновлялся теми идеями, теми впечатлениями, которые он пережил в Париже в 1792-1794 годах. «Вордсворт чувствовал, - пишет Фокс,- как та же движущая сила укрепляет воображение его современников живительными соками французской революции. «Прекрасно было жить тем светлым утром», и величие этого утра впервые придало его взгляду ясную зоркость «Лирических баллад». Эта зоркость взгляда ослабела несколько у Вордсворта в течение последовавших затем утомительных лет борьбы...».
Наиболее ярко это влияние Вордсворт и отразил в стихотворном романе «Прелюд», изданном посмертно в 1850 году. Роман состоит из 14 книг. Написан он белым пятистопным английским стихом - излюбленным размером Шекспира, Мильтона, Блейка и многих других поэтов Англии XVII и XVIII веков. Роман имеет подзаголовок: «Рост поэтического сознания - автобиографическая поэма». В кратком введении к этому политико-философскому поэтическому произведению сообщается, что работать над романом Вордсворт начал еще в 1799 году и вчерне закончил его к 1805 году, а в последующие годы жизни дополнял, расширял и редактировал составляющие его книги. Впоследствии Вордсворт расширил свой замысел: «Прелюд» должен был открывать собой еще два капитальнейших произведения - «Прогулку» и «Отшельника». «По отношению к громаде «Прогулки», - пишет Вордсворт, - «Прелюд» должен был, по замыслу автора, относиться примерно так, как один из портиков относится ко всей массе готического собора», «Прогулку» автору удалось завершить; что же касается «Отшельника», то поэт создал лишь черновик первой книги и планы второй и третьей.
Отдельные литературоведы справедливо упрекают Вордсворта в том, что в «Прогулке» встречаются дидактические места, что в ней обсуждаются вопросы теологии и религиозной морали. Это все верно. Но не следует также забывать, что в «Прелюде» и «Прогулке» нашли свое выражение наиболее сокровенные мысли поэта, что тут отразилась эволюция его эстетических и общественно-политических взглядов, что вместе с тем оба романа изобилуют поистине прекрасными поэтическими страницами. Недаром такой суровый критик, как Джон Ките, называет «Прогулку» в числе «немногих гениальнейших творений века».
Важнейшие в «Прелюде» - девятая («Пребыванием Франции»), десятая («Пребывание во Франции» - продолжение) и одиннадцатая книги («Франция»). Здесь выражаются те демократические симпатии и идеалы, которые сформировались у автора в результате непосредственного наблюдения событий 1792-1794 годов.
Несмотря на нечеткость социальных идеалов и неизбежно ограниченное понимание задач и целей якобинской партии, Вордсворт пришел к «героическому и революционному» воплощению действительности в своей поэтической эпопее. Огромная созидательная сила революционных традиций великого французского народа способствовала рождению первоклассного поэта. Что же касается абстрактного характера его социальных идей и политических идеалов, то для романтика 90-х годов XVIII века и 10-20-х и даже 30-х годов XIX века было вполне достаточно этого абстрактно-демократического устремления, негодования и протеста против монархии и полицейского произвола. Это была эпоха, когда борьба между трудом и капиталом была отодвинута на задний план борьбой между либеральной и радикально-прогрессивной партиями, с одной стороны, и феодальной и полуфеодальной деспотией - с другой. Писатель, искренне любивший Свободу, Человека, Добродетель и т. д., немедленно становился в первые ряды борцов с «полицейскими государствами» и, следовательно, честно и добросовестно исполнял свой долг перед народом.
Как указывает Ф. Энгельс, не только для первой трети XIX века, но и для 60-70-х годов лозунгом и политическим идеалом передовых рабочих Англии и Европы было требование республики. Чартисты Англии и герои баррикадных боев в Париже и Силезии в 30-е, 48-е, 60-е и даже 70-е годы XIX века были республиканцами.
Таким образом, можно сделать заключение, что в целом политические идеалы Вордсворта были передовыми и даже прогрессивными в течение всей его жизни, хотя и не революционными, как у Шелли, Байрона, Петефи.
В начале девятой книги «Прелюда» Вордсворт вспоминает, как он, прожив более года в Лондоне, упорно работал над собой, много читал, посещал музеи, выставки, стараясь по мере сил усовершенствоваться настолько, чтобы создать значительное литературное произведение.
Поэт особое значение придавал чистоте помыслов и бескомпромиссной честности, которые были свойственны ему в юности Именно об этом периоде его жизни Шелли говорит в своем сонете:
Ты был Звездой, что путь указывала в бурном Океане...
В почетной бедности ты пел,
И звали
Те песни к правде, к вольности...
(«К Bopдсворту»,)
Чистота помыслов, любовь к истине, к свободе и человеку,- вот что прежде всего выделяет автора «Прелюда» и что характеризует его важнейшие отличительные черты как художника-творца. Стремление принадлежать к высшему, привилегированному сословию, по его мнению, чаще всего приносит поражение или гибель таланту. Эта едва намеченная в романе Вордсворта тема получает затем мощное развитие в творчестве поздних романтиков и критических реалистов 30-40-х годов XIX века.
«В Париж влекло меня неудержимо»,- так начинает Вордсворт в «Прелюде» свой поэтический рассказ о бурных днях революции 1789 года. Ослепленный и потрясенный, ходил юноша англичанин по улицам Парижа, жадно слушал пламенные речи парижан, сопровождал все демонстрации, идущие из Сен-Антуанского предместья и Монмартра к Сен-Жерменскому дворцу. Он присутствовал на заседаниях Конвента, слушал речи якобинцев (кн. 9, строка 49) и, без сомнения, бурно аплодировал им. Хотя в тексте романа и нет прямого указания на поведение поэта во время дебатов в Конвенте, но зато несколько ниже автор выражает свои чувства в великолепной революционно-символической фразе:
Я видел: власть Революции,
Как корабль на якоре под дыханием шторма,
Напрягалась...
Образ революции-корабля, который гордо противостоит яростным штормам, встречается, между прочим, и в творчестве Радищева. Уже в период гибели якобинской диктатуры, оплакивая крушение идеалов всего XVIII века, Радищев писал в оде «Свобода»:
Надежды, Свободу и Радость несущий корабль Пожрал в миг один омут ярой...
На широкой, просторной площади, где прежде стояла Бастилия, Вордсворт «присел на груду бревен в лучах зари» и подобрал с земли камешек - осколок крепостной стены - как память о павшей деспотии.
Очевидно, редактируя текст девятой книги после 1805 года, Вордсворт, вслед за восторженным воспеванием Революции и ее мероприятий, вставляет несколько фальшивых фраз, имеющих охранительный характер. Такова, например, фраза: «Все эти вещи для меня... не представляли, впрочем, жизненного интереса» (строки 106-107). Подобных оговорок, предназначенных, по-видимому, для «Общества по искоренению порока», в «Прелюде» немало. Но, конечно, они не имеют решающего значения при оценке достоинств этого замечательного романа в целом. К Вордсворту, автору «Прелюда», вполне можно отнести стихи А. Блока:
Простим угрюмство - разве это Сокрытый двигатель его? Он был дитя Добра и Света, Он весь - Свободы торжество!
Подобное мнение может быть поддержано, думается, следующими строками самого поэта из начала девятой книги:
...Но первый бурный шквал промчался,
И длань насилья мощная почила;
Среди людей, богатых от рожденья,
И избранных служителей короны
Шел длинный разговор о долгой битве
Добра и Зла в жестоком этом мире...
Но пустота и вздорность тех речей
Наскучила мне вскоре, я прорвался
В широкий внешний мир - стал патриотом;
Я сердце все свое отдал народу,
Любовь мою я посвятил ему...
(Кн. 9, строки 106-124)
«Прелюд» - лиро-эпическое героическое повествование, напоминающее революционно-романтические поэмы Байрона и Шелли- «Шильонского узника», «Чайльд Гарольда», «Королеву Маб», «Восстание Ислама», «Принца Атаназа» и др.; здесь и в помине нет ничего от тех салонных поэм или слащавых од, которые в 20-30-х годах поставляли Саути и Вордсворт и которые (в отрывках) вошли ныне в многочисленные хрестоматии, хранящиеся на полках школьных и университетских библиотек в странах английского языка.
В «Прелюде» мы встречаемся с характерными жанровыми признаками того страстного, взволнованного и лирически насыщенного поэтического повествования (с элементами революционного классицизма, с обращением к образам античных героев), которые любили Блейк, Берне, Андре Шенье, Гюго, Мицкевич, Петефи, Байрон, Шелли, Соломос и многие другие поэты-романтики. Для поэм этого рода характерно наличие коллективного образа революционного народа (например, у Байрона в «Чайльд Гарольде» - гверильясы, итальянские и греческие повстанцы; у Шелли в «Восстании Ислама» - английские республиканцы; у Блейка в «Пророческих поэмах» и в «Короле Гвине» - крестьяне и ремесленники бунтари).
Правдивый показ лагеря контрреволюции, создание образа героя-революционера, четкая обрисовка социального и эстетического идеала - все, что характеризует поэмы Блейка, Байрона, Гюго, Петефи, Шелли,- мы находим в «Прелюде» Вордсворта. Очистительное воздействие великой революции вдохновило поэта: отбросив вздорные, схоластические пуританские догмы, «весь хлам и ветошь маскарада», доставшиеся в наследие от гнусной кладбищенской поэзии Блера, Вордсворт вдохновенно пел во имя «великого будущего Англии, Франции и всего человечества»:
...То был воистину великий час, Когда и робкие вдруг осмелели,- И страсти, возбуждение, борьба Во мнениях велась открыто всеми, Под каждой крышею, где прежде мир Царил. Сама земля, казалось, Внезапно под ногами загоралась, И часто я тогда вслух говорил, Да и потом нередко повторял: «О, что за вызов всей истории - Прошедшей и всей будущей!»
(Кн. 9, строки 161-175.)
Шелли называл французскую революцию 1789-1794 годов самым значительным событием его времени и постоянно призывал Байрона создать произведение, достойное этой «величайшей из революций». Его собственные поэмы и стихотворения, посвященные Франции 90-х годов XVIII столетия, по своей тематике совпадают со стихами «Прелюда». Образы революционеров Лаона, Атаназа, республиканцев из «Королевы Маб» во многом напоминают героический образ отважного республиканца Мишеля Бопи, созданного Вордсвортом. Причем по красоте белого стиха «Прелюд» не уступает ни стихам «Королевы Маб», ни строфам «Принца Атаназа» или «Розалинды и Елены».
Коммунистическая и прогрессивная критика (Фокс, Барбюс, Роллан) в 20-30-х годах XX столетия не раз указывала на творца «Прелюда» как на образец честного отражения в искусстве героического революционного народа писателем, имеющим умеренно-демократические и даже консервативные взгляды. И это является восстановлением справедливости, поскольку в XIX веке реакционное литературоведение объявило Вордсворта «религиозным поэтом», изучение которого весьма желательно в школах в целях религиозного воспитания.
Пристальный анализ «Прелюда» в корне подрывает это мнение, основанное на «церковных сонетах» Вордсворта, с оговоркой, что его поэмы типа «Вина и скорбь» - это «грехи молодости». Невозможно объявить «по преимуществу религиозным поэтом» художника, столь яростно и убежденно нападавшего на защитников «Веры, Короля и Порядка», как это сделал Вордсворт в «Прелюде», предавший к тому же проклятию правительство Георга III за то, что оно развязало грязную войну против революционной Франции.
Вордсворт рисует нам два лагеря: лагерь контрреволюционеров-эмигрантов и лагерь вооруженного революционного народа. Сочувствие и симпатии его неизменно на стороне народа, людей будущего - республиканцев 1793 года, О заговорщиках-контрреволюционерах поэт вначале старается говорить беспристрастно, выделяя и подчеркивая даже симпатичные черты в некоторых из них:
...Группа офицеров Короля, Ютившаяся ныне на квартирах, Компанию не раз мне составляла... Тут были побывавшие в боях Отважные солдаты; большинство Принадлежало к знати по рожденью, Аристократии французской цвет...
Так определяется классовый состав заговорщиков, задумавших черное дело Реставрации:
...Различье
В возрасте, в характере нимало Им не мешало быть всем заодно, И в каждом сердце страсть одна гнездилась: Разрушить революции устои... Лишь эта мысль одна была усладой, Одна давала радость и надежды - Никто не думал, что бедой и смертью Для каждого из них мог обернуться Сей тайный заговор...
(Кн. 9, строки 125-150.)
Вордсворт приходит в «Прелюде» также к признанию того, что народ - субъект и объект истории. Описав триумфальное шествие вооруженных ополченцев из провинции по Парижу, он затем создает эпический образ защитника завоеваний революции генерала Мишеля Бопи - героя сражений на берегах Луары. Творческий подвиг Вордсворта имеет тем большее значение, что Мишель Бопи - реально существовавшее лицо, он находился в большой дружбе с поэтом. Однако неправильно было бы считать, что образ Бопи - фотография генерала. Это обобщенный образ героических защитников молодой революционной республики вообще. Образ Бопи вполне может быть поставлен рядом с такими героями, как принц Атаназ, Лаон, Лионель у Шелли, как Уоллес и Брюс у Бернса, Кромвель и Робин Гуд у Скотта, Анжольрас и Говен у Гюго, Ларивиньер и Поль Арсен у Жорж Санд. Вордсворт, чуждавшийся заговорщиков, всеми фибрами души тянулся к этому необыкновенно светлому человеку:
Средь бывших офицеров короля Я отличал лишь одного: он был Отвергнут их средой как патриот, Сторонник Революции. Скромнее На свете не бывало человека, Отзывчивей, добрее и милей... Он был энтузиастом вдохновенным: Судьбы жестокой грозные удары, Казалось, очищали эту душу И закаляли; он не озлоблялся,
Но, как цветок в лугах альпийских горных, Казалося, тянулся к свету солнца Еще сильней...
Герой Вордсворта
...По рожденью был аристократ,
Из древнего прославленного рода,
Но посвятил себя всецело он
Служенью беднякам, как будто бы
Он скован с ними был незримой цепью!
Ценил и уважал он Человека
За гордость и достоинство его.
Коварных и озлобленных рабов
Не презирал он, им не мстил за зло,
Но относился к ним с участьем явным,
Прощал обиды, пробудить стараясь
Любовь в них к Родине, к Свободе, к Человеку..,
(Кн. 9, строки 288-300.)
Кажется, что эти строки написал не Вордсворт, а Шелли, характеризуя одного из своих лучезарных героев, которые тоже были сделаны из такого материала, что «их душой насильники завладевать были не властны» («Атаназ»), и которые, так же как и сам их создатель, были блудными детьми класса аристократов, беззаветно служили делу бедняков, делу революции, отличались скромностью, душевной чистотой, цельностью характера, целеустремленностью, обладали бесстрашием героя, способного перенести измены и предательство соратников, злобу классовых врагов, не дрогнув вынести пытку и встретить смерть.
Характеристика, которую дал Байрон Шелли как «лучшему, скромнейшему и совершеннейшему из людей», невольно вспоминается при чтении строк, в которых Вордсворт характеризует душевные качества своего героя. Реальный Бопи был далеко не так совершенен, как образ революционера, созданный поэтом в девятой книге «Прелюда»:
...Мог показаться он чуть-чуть тщеславным,
Но это только с первого лишь взгляда;
На деле ж он далек был от тщеславья,
Как звезды далеки от гор земных;
Благожелательностью отличался
И создавал он атмосферу счастья
И радости. Энергией кипучей
Был весь исполнен; Братство и Свободу
Он защищал и славил перед всеми;
Он был частицею великого
Прогресса...
(Кн. 9, строки 360-371)
Таким образом, Вордсворт подчеркивает типичность своего героя, что делает его еще более значительным, еще более художественно весомым. Раскрывая мир духовных интересов Бопи, Вордсворт приводит те разговоры, которые он якобы вел с Мишелем Бопи:
...Как часто в тишине ночей
Мы спорили о власти в государстве,
О мудрой и полезной перестройке,
О древней доблести, правах народа,
Привычках и обычаях старинных,
О новом, побеждающем рутину
В жестоких революционных бурях...
О самомненьи и великолепья
Немногих избранных родов и тяжком
Бесправии народа трудового;
Он постоянно размышлял об этом,
И л в те дни был много чище, лучше
И мог судить и глубже и правдивей,
Чем позже, погрузившись в тину жизни
И научившися со злом мириться...
Нас мудрость наших предков занимала,
Которую мы в книгах находили
И с пылом юности вводили в жизнь...
(Кн. 9, строки 308-328.)
Этот рассказ о беседах двух друзей очень напоминает разговор Джулиана и Маддальо из одноименной поэмы Шелли:
...Споры с ним я вел
О жизни, человеческой природе...
...Я возразил: «Узнать нам остается,-
И кто захочет, может это знать,- Насколько крепки вековые цепи... В которых ум наш, как в подземном склепе, Терзается, и нечем нам дышать... Быть может, как соломинка, оковы. Мы знаем: из того, что давит нас, Мы многое уж сбросили сейчас...»
Существеннейшей чертой передовой литературы первой трети XIX века был ее антимонархический пафос. Шелли мечтает, что «чумное слово - царь» навеки исчезнет из обихода народов. Байрон писал:
Тиранов ложно чтут у нас
От бога данными царями...
Тираноборчество, красной нитью проходящее через все творчество поэтов-романтиков, заимствовано у французских и немецких просветителей. Так, у Вольтера в его «Вавилонской царевне» встречаем яростные проклятия и насмешки над монархами: «К несчастью, имеющие власть и короны посылали орды убийц грабить... племена и обагрять кровью земли их отцов. Этих убийц называли героями. Разбой называли славой...»
Жестокость, беспринципность и вероломство коронованных особ показываются в поэмах, драмах и балладах Байрона, Гюго, Гейне, Петефи, Лермонтова, Рылеева и других. У Вордсворса в девятой книге мы также встречаем строки осуждения и развенчания монархического режима. Эти пламенные строки выводила втайне та рука, которая писала для торийских газет безжизненные рифмованные похвалы по случаю именин или дня рождения принцесс и принцев. В глубине души Вордсворт никогда не был согласен с принципом единоличной неограниченной власти:
...Больше всего
Любили мы (скажу теперь открыто)
Ничтожество и пошлость королей
И их дворов себе представить. Лестью
Дорогу пролагает там злодей
Преступный, чем глупей подлец - тем выше
Его возносят, где талант и честь
Не стоят ничего, пустой, холодный,
Зловещий мир, жестокий и тщеславный,
Где истину и искренние чувства
С насмешкой злой, с издевкой отвергяют...
(Кн. 9, стр. 340-350.)
И далее:
...Добро и Зло переплелись там тесно, И кровожадность алчную в захвате Чужих земель их клики сочетают С террором и насильем в отчем крае...
(Кн. 9, строки 351-354.)
Отсюда становится понятной та скрытая сила гнева и возмущения, которая прорывалась у поэта, когда в странах Европы вспыхивало национально-освободительное движение и каратели жестоко его подавляли.
Несмотря на внешнюю, видимую покорность и принятие реакции, сердце поэта всегда принадлежало тем, кто боролся за Свободу и Равенство - за лозунги, провозглашенные Конвентом и навсегда оставшиеся близкими сердцу Вордсворта. Сэмуэль Тейлор Кольридж (1772-1834). Сэмуэль Тейлор Кольридж был вторым талантливым поэтом «озерной школы». Еще студентом Оксфордского университета он познакомился с поэтом Саути - третьим поэтом-лейкистом. Они увлекались идеями французской революции и социальными взглядами Годвина. Под влиянием учения последнего оба поэта решили уехать в девственные леса Америки и там создать общину «Пантисок-ратия», для членов которой должен был быть уничтожен гнет государственности и частной собственности. Однако этим юношеским замыслам не суждено было никогда осуществиться.
В 1798 году Кольридж издал совместно с Вордсвортом «Лирические баллады». Затем Кольридж поехал в Германию, где изучал идеалистическую философию в Геттингенском университете, что оказало большое влияние на характер его творчества.
Как и Вордсворт, Кольридж в юности был настроен радикально; он осуждал террор, который проводило правительство Питта в Ирландии. На французскую революцию он откликнулся одой «Падение Бастилии» (1789); он скорбел по поводу безвременной кончины гениального юноши-поата Чаттертона.
Но в 1794 году Кольридж написал (совместно с Саути) трагедию «Падение Робеспьера», в которой проклинал вождей якобинцев и оправдывал термидорианский контрреволюционный переворот. После этого Кольридж отошел от идеалов демократии и Просвещения. Из числа зрелых произведений Кольриджа, вошедших в «Лирические баллады», следует остановиться на «Старом моряке» - балладе в семи частях. Это произведение весьма характерно для второго периода творчества поэта. В балладе имеются яркие жизненные эпизоды и зарисовки. Такова, например, картина отплытия парусного брига в дальнее плавание:
В толпе шумят - скрипит канат, На мачте поднят флаг. И мы плывем, вот отчий дом, Вот церковь, вот маяк.
Однако в основу этого произведения положена реакционная идея о том, что человек должен безропотно покоряться «неисповедимому промыслу господнему», что миром управляют некие таинственные силы, сопротивляться которым грех. Тут много мистики, сложной романтической символики, описаний чудес; действительность в балладе самым причудливым образом сочетается с фантастикой.
Повествование начинается с того, что спешащего на свадебный пир человека задерживает старый матрос, который начинает рассказывать историю одного забытого плавания. Гость все время вырывается, он спешит на звуки музыки и веселья, долетающие из окон, но магический взгляд старика останавливает его, он вынужден выслушать историю о том, как жестокий матрос убил в море присевшего на корму судна альбатроса - вещую птицу, приносящую - по поверью моряков, счастье. За это бог покарал нечестивца: все его товарищи погибли, а он один, мучимый жаждой и терзаемый угрызениями совести, остался в живых на мертвом корабле, который неподвижно застыл посреди безжизненного океана. Потрясенный моряк упал на колени, его грубые уста стали произносить слова молитвы, и, как по мановению волшебного жезла, чары рассеялись. Свежий ветер надул паруса, и корабль быстро домчался до берегов. Прослушав этот рассказ, свадебный гость забывает о том, что он шел веселиться на брачный пир, душа его погружается в «созерцание божественного».
Следует, однако, отметить, что, вопреки слабости основной идеи произведения (проповедь покорности), баллада обладает целым рядом поэтических достоинств. Кольридж выступает в балладе как большой художник моря. Мастерски изображаются и переживания героя, глубоко раскрывается диалектика его души.
Стих Кольриджа отличается звучностью и выразительностью. Такой строгий ценитель, как Байрон, с похвалой отзывается о творчестве Кольриджа. Он даже хлопотал о том, чтобы поэму «Кристабель» напечатали и оказали материальную помощь ее автору, находившемуся тогда в большой нужде.
«Кристабель» - одна из творческих удач Кольриджа. Действие поэмы отнесено в средние века. Прекрасная и смелая девушка Кристабель вступает в борьбу со своей мачехой - ведьмой Джеральдиной, стремящейся завоевать сердце отца Кри-стабели - рыцаря Леолина. Используя традиции так называемого «готического романа», Кольридж рисует фантастические картины средневекового замка, полного таинственных ужасов заколдованного леса и т. д. Поэт собирался показать в конце этой оставшейся незаконченной поэмы, как благочестивая Кристабель побеждает злую и коварную Джеральдину. Таким образом, и тут, точно так же как и в «Старом моряке», торжествует идея христианского благочестия.
В другом своем произведении - в незаконченном фрагменте «Кублы-Хан» (1816)- Кольридж приходит к утверждению иррационального искусства. Описание роскошного дворца и садов всемогущего восточного деспота Кублы-Хана насыщено туманными символами, которые еще более усложняются неясными намеками,недомолвками. Роберт Саути (1774-1843). Третий из поэтов-лейкистов, Роберт Саути, был сыном бристольского купца. Учился он в Оксфордском университете, где увлекался идеями Годвина и французских республиканцев. В молодости Саути выступил как радикальный писатель. Он протестовал против феодального гнета и королевского произвола:
А кто ответит нации за то,
Что двор растратил миллионы,
В то время как бедняк от глада сохнет?
Саути также протестовал и против капиталистических установлений, восставал против милитаристской политики правительства, приветствовал французскую революцию («Жанна д'Арк»). Однако в зрелом возрасте Саути сделался реакционером. В отличие от Вордсворта и Кольриджа, которые сохранили до конца сочувствие к народу (Кольридж, например, осуждал кровавые расправы над ирландскими патриотами, Вордсворт скорбел о тяжелой участи английского крестьянина), Саути призывал к расстрелу рабочих, бесстыдно восхваляя грабительские войны, писал оды и поэмы, в которых прославлял короля и его министров.
Шелли, зашедший навестить Саути в его доме в Кэсвике в 1811 году, с огорчением констатировал, что Саути стал берклеанцем, сторонником правительства и ревностным проповедником христианства. После своего отступничества Саути получил от короля почетное звание придворного поэта-лауреата, за что неоднократно подвергался едким насмешкам со стороны Байрона. Саути со стыдом вспоминал «грехи юности» - такие свои произведения, как «Жалобы бедняков» и «Блейнгеймский бой», в которых осуждал социальное неравенство и войну. Когда в 1816 году один из радикалов издал его поэму «Уот Тайлер», в которой описывается подвиг народного вождя, поднявшего массы против феодалов, Саути возбудил против него судебный процесс. Большие поэмы, баллады, описания жизни коронованных особ составляют позднее наследие Саути. Его баллады представляют собой стилизацию под образцы средневековой поэзии. Подражательность явилась причиной их малой художественности.
Байрон беспощадно клеймил позором поэта-лауреата за его измену радикализму и позорное холопство перед правящей кликой в таких своих произведениях, как предисловие к «Дон-Жуану» и «Видение суда» - пародия на одноименную поэму самого Саути. Этот последний тоже, однако, не оставался в долгу. В ответ на уничтожающую критику в байроновском «Либерале» он выпустил грязный листок - «Антилиберал», где называл Байрона и Шелли не иначе, как «сатанинскими поэтами»; он злобно торжествовал, когда узнал о кончине Байрона.
Второй, более зрелый период в истории английского романтизма начинается в самом начале 10-х годов XIX века с выступлением на литературной арене революционных романтиков - Байрона и Шелли, а также близкого им по духу своего творчества поэта Китса. Идеологически эти писатели были связаны с левым крылом демократической республиканской партии, которое выражало интересы рабочих масс крупных промышленных центров Англии и революционно настроенного ирландского крестьянства; оно боролось под знаменем революционно-демократических идей, выработанных за полвека ожесточенной борьбы английской рабочей оппозиции и героической революционной партии «Объединенные ирландцы». И Байрон, и в особенности Шелли отразили в своем творчестве настроение многомиллионных пролетарских и полупролетарских масс города и деревни, которые героически боролись за рабочее законодательство, за профессиональные союзы, за свержение монархии, искоренение остатков феодализма, за возрождение независимой и свободной Ирландии.
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +