Неразрывная связь, органическое сочетание большой идейности и несравненного художественного мастерства составляет одну из замечательных традиций русской классической литературы XIX века.
Великим основоположником этой традиции был Пушкин. Всегда возражая против распространенного в его пору взгляда на занятия литературы «токмо для приятного проявления форм», неизменно считая, что ведущим началом, «истинной жизнью» художественного произведения является содержание — «мысль», Пушкин настойчиво призывал писателей-современников к повышению идейного уровня их творчества. В то же время певец декабристов, автор «вольных стихов», Пушкин решительно выступил против теоретической позиции Рылеева, который, посвящая своему политическому и литературному соратнику А. Бестужеву поэму «Войнаровский», писал, что, хотя он и не увидит в ней искусства, зато найдет «живые чувства», и пояснил: «Я не Поэт, а Гражданин».
Пушкин справедливо почувствовал в этих демонстративных словах отрыв содержания от формы, «чувств» от их художественного выражения. Быть гражданином, считал Пушкин,— долг каждого передового человека. Но тот, кто хочет говорить на языке поэзии, обязан быть поэтом, т. е. с максимальной полнотой и наивозможным совершенством владеть этим языком, следовать законам искусства, являя своими созданиями образцы высокого художественного мастерства.
Точку зрения «первого поэта-художника Руси», Пушкина, разделял и неутомимейший борец за передовую идейность литературы — Белинский.
Заветы Пушкина и Белинского усвоили все наиболее выдающиеся деятели русской классической литературы XIX века — от Лермонтова и Гоголя до Льва Толстого и Чехова.
Именно это соединение жизненной правды и поэзии, высокой идейности и художественной красоты сообщило литературе русского реализма всю ее громадную впечатляющую силу и особенно поражало в ней западных писателей и критиков. «Удивительным и необычным,— характерно замечает в своей недавно вышедшей книге о русской литературе XIX века немецкий ученый, профессор Максимилиан Браун, — является то, что она, несмотря на перегрузку идейным содержанием... оставалась художественной литературой в лучшем смысле этого слова».
Художественное отражение действительности, в отличие от фотографического ее воспроизведения, всегда представляет собой результат некоего выбора, отбора и потому по отношению к отражаемому неизбежно является частью вместо целого. В то же время, если данное произведение по-настоящему художественно, часть эта, пройдя через творческое горнило мысли и чувства писателя, должна быть не только не беднее, но в известном отношении богаче целого. Мало того, она отнюдь не должна восприниматься как часть, а наоборот, должна представлять собой единый, целостный, гармонически сочлененный и законченный художественный организм. Только при соблюдении этих условий литературное произведение приобретает эстетическое качество, становится произведением искусства.
Отсюда перед писателем-мастером встают три основные задачи: отбор отвечающего его творческому замыслу материала действительности, сообщение этому отобранному материалу наивозможной художественной выразительности и организация отобранного, придание ему необходимой целостности и единства (композиция произведения).
Русская литература XVIII — начала XIX века отличалась, как правило, экстенсивностью формы — громоздкостью, тяжеловесностью, словесными излишествами. Упрек в диспропорции между словом и мыслью, в преобладании слов над мыслями, который Радищев делал Ломоносову-одописцу, может быть обращен почти ко всей допушкинской литературе, в том числе и к самому Радищеву.
Полностью преодолев этот коренной недостаток, Пушкин не только привел в соответствие мысли и слова, но и установил между ними отношение своего рода «обратной пропорциональности», стал писать так, чтобы, говоря позднейшей формулой Некрасова, «словам было тесно, мыслям — просторно». Это достигалось исключительной художнической сдержанностью, отсутствием ненужных украшений, мудрой экономией выразительных средств, сочетанием непревзойденной красоты формы (ясности, точности, сжатости и силы языка, звучности и музыкальности стиха, стройности и гармоничности композиции) с величайшей же естественностью, непринужденностью, высокой простотой.
Именно поэтому, несмотря на все своеобразие творчества великих русских писателей-классиков, соответственно этому, на все индивидуальные особенности их художественной манеры, в сознании всех их — от Гоголя до Горького — творения Пушкина сохраняли, говоря словами Маркса о древнегреческом искусстве, «значение нормы» русского национального искусства слова и его «недосягаемого образца».
Мы часто и справедливо подчеркиваем важность и плодотворность для советских писателей усвоения опыта писателей-классиков, приемов, их мастерства. Однако поучительными в этом отношении являются не только великие создания критического реализма XIX века, но и многие произведения литературы социалистического реализма, которые, развивая лучшие традиции прошлого, достигли уровня замечательной зрелости и в свою очередь приобрели значение классических образцов русского искусства слова.
В качестве примера остановлюсь на «Судьбе человека» Михаила Шолохова.
Показать «несгибаемую волю», мужество, героизм и вместе с тем большое, щедрое сердце простого русского человека, который в годину тягчайших испытаний, выпавших на долю его Родины, и непоправимых личных утрат смог, не будучи в состоянии вернуть потерянного, внутренне восторжествовать над своей исполненной глубочайшего трагизма личной судьбой, подняться над нею, сумел жизнью и во имя жизни «попрать», одолеть смерть, — таков пафос этого произведения, его творческая мысль. И эта мысль в рассказе Шолохова, все основные элементы которого поставлены автором в нерасторжимую, органическую с нею связь, который, давая многое в немногом, построен так, что от него ничего нельзя отнять и к нему нечего прибавить, обрела полноценную художественную жизнь.
Именно сочетание высокой идейности и подлинного художественного мастерства придает рассказу Шолохова «Судьба человека» всю его впечатляющую силу, делает этот совсем небольшой рассказ «томов премногих тяжелей».
Композиция произведения, как и все в нем, совершенно проста и безыскусственна.
Почти все пространство рассказа, примерно четыре пятых его объема, в соответствии с заглавием, занято повествованием случайно встреченного автором-рассказчиком в пути незнакомца о своей роковой судьбе.
Повествование это симметрично обрамляется сравнительно небольшим, но довольно обстоятельным авторским зачином и совсем короткой авторской же концовкой.
Начинается рассказ вполне естественным введением — описанием обстановки, в которой произошла встреча с неизвестным мужчиной, ведшим за руку мальчика, как выясняется из дальнейшего, шофером Андреем Соколовым. Замыкается рассказ столь же естественно — описанием душевного состояния автора-рассказчика, «тяжелой грусти», охватившей его под влиянием услышанного.
Вместе с тем эта простая, бесхитростная, как течение самой жизни, структура произведения отличается той гармонической стройностью, точностью установленных пропорций, чистотой линий, которые свойственны только высоким созданиям искусства.
Центральная, собственно сюжетная часть произведения, заполненная в основном повествованием Андрея Соколова, отчетливо отграничена от авторских зачина и концовки, выделена особым композиционным приемом как бы в самостоятельный рассказ в рассказе.
Встреча автора с Андреем Соколовым происходит на берегу широко — на целый километр — разлившейся весенней реки. Автор только что с великим трудом через нее переправился, для чего понадобился целый час. Доставившая его утлая лодчонка с прогнившим днищем, которая едва смогла выдержать двух человек, ушла назад за оставшимся товарищем. Вскоре появившийся незнакомец также должен переехать на тот берег. В ожидании возвращения лодки он и рассказывает автору о себе.
Получается почти графически четкий композиционный рисунок: лодка ушла — подходят мужчина и мальчик; лодка пришла — мужчина и мальчик уходят. В то же время этот прием, так сказать, взаимно уравновешивающей обратной симметрии, отнюдь не имеет самодовлеющего значения, а, наоборот, прямо соотнесен с сюжетом, соответствует его динамике, его внутреннему ритму.
История шофера Андрея Соколова — история горестных скитаний человека, сорванного со своих корней «военным ураганом невиданной силы». «Куда меня только не гоняли», — вспоминает он о своем двухлетнем пребывании в фашистском плену. Когда же, отважно бежав из плена, он нашел на месте своего дома «глубокую воронку, налитую ржавой водой», тоска также не дает ему «на одном месте долго засиживаться». «Шагаем с ним по русской земле»,— говорит он в конце своего повествования о себе и мальчике.
Но в «Судьбе человека» не только композиционно четко очерчен сюжет. Каждая из трех основных частей, на которые естественно членится произведение, выдержана в своем музыкальном ключе, отличается от других особой тональностью. Эпический авторский зачин сменяется резко контрастным драматически перенасыщенным повествованием рассказчика, за которым следует разрешающая все произведение эмоциональная, глубоко лирическая авторская концовка.
Различная тональность каждой из трех частей определяет собой и их относительные пропорции.
Автор намеренно точно указывает время действия первой и второй части. Для того чтобы проехать небольшое, всего в тридцать один километр, расстояние до встречи с Андреем Соколовым, автору понадобилось из-за весенней распутицы целых семь часов. Но за это время, в сущности, ничего не произошло. Повествование же Соколова продолжалось (автор настойчиво — и прямо и косвенно — дает знать об этом) около двух часов. Но за эти два часа перед нами проносится целая человеческая жизнь. И какая жизнь! Жизнь полная катастрофических событий, тягчайших ударов и потрясений, «нелюдских мук» — разливанного моря «горюшка», которого, по словам Соколова, ему пришлось хлебнуть «по самые ноздри и выше».
Только что сказанным естественно определяется относительная (обратно пропорциональная ко времени действия) протяженность той и другой части. Вместе с тем предельная сжатость времени повествования (всего около двух часов!) по отношению к содержанию повествуемого до предела усиливает его напряженнейший драматизм.
Столь же закономерны соотношения между первой и третьей частями — зачином и концовкой, лаконизм которой — всего два небольших абзаца — определен ее сугубо лирическим характером.
То, что в «Судьбе человека», строго последовательно сменяя друг друга, представлены по существу все основные начала искусства слова: эпическое, драматическое, лирическое, — и делает это небольшое произведение таким эстетически богатым, насыщенным, объемным, многозвучным, полифонным. Вместе с тем композиционно разграничивая эти три начала, в основном распределяя их по трем же основным частям рассказа, автор одновременно, мастерски используя возможности, открываемые специфическими особенностями образного мышления, осуществляет замечательный художественный синтез.
Три части произведения, три только что указанные начала его, будучи внешне разъединенными, посредством ряда тонких приемов — ассоциаций, аналогий, перекличек отдельных образов, мотивов — внутренне как бы проникают друг в друга, сливаются в единое симфоническое целое.
Автор «Тихого Дона» — признанный мастер пейзажа. Однако его пейзажная живопись иногда имела на себе легкий налет некоторой внешней «красивости». Ее совсем нет в тех описаниях весны, которыми открывается «Судьба человека».
О взломавших лед и бешено взыгравших степных речках, о трудной езде на паре еле тащивших «тяжелую» бричку «сытых» лошадей, «на боках и стегнах» которых «под тонкими ремнями шлеек» уже через час «показались белые, пышные хлопья мыла», говорится очень простыми и точными словами, лишенными и тени какой-либо книжности, «литературности». Но это не только не снижает их острой художественной выразительности, а, наоборот, ее усиливает.
«Хутор раскинулся далеко в стороне, и возле причала стояла такая тишина, какая бывает в безлюдных местах только глухою осенью и в самом начале весны. От воды тянуло сыростью, терпкой горечью гниющей ольхи, а с дальних прихоперских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, легкий ветерок нес извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под
снега земли». Такой пейзаж не только видишь, но и воспринимаешь как бы всеми органами чувств: «слышишь» окружающую тишину, обоняешь, ощущаешь на вкус, чувствуешь легкими, кожей — и эту «терпкую горечь» гниющих кустарников, и «сырость» от воды, и «легкий ветерок», доносящий «еле уловимый аромат».
В то же время этот остро выразительный пейзаж, как и весь весенний колорит авторского зачина, отнюдь не нейтрален по отношению к основной художественной «мысли» произведения.
С первых же слов рассказа читатель узнает, что описывается «первая послевоенная весна». Описание это — сразу же подчеркиваю — лишено какой-либо аллегоричности, не имеет никакого нарочитого авторского «второго плана», оно предельно реально, изобилует всякого рода бытовыми деталями. Причем, однако, — в этом тоже сказывается зрелость авторского мастерства — ни одна из таких, даже самых мелких и, казалось бы, малозначащих деталей не случайна, каждая из них, по известному требованию Чехова к писателю, в дальнейшем «стреляет», входит существенно необходимым элементом в общее целое произведения.
Так, довольно подробно сообщается, что сопровождавший автора-рассказчика и переправившийся с ним на этот берег шофер, прежде чем снова уехать в лодке за товарищем автора, пригнал из соседнего колхоза старенький, видавший виды «виллис», на котором они должны были продолжать дальнейший путь. Через некоторое время читатель узнает, что автор по неверной ранневесенней погоде «надел в дорогу солдатские штаны и стеганку». Это упомянуто как бы между прочим. Однако на самом деле читателю совершенно необходимо знать все это. Ведь именно потому, что автор был одет по-солдатски и сидел один около потрепанной военной машины, подошедший Андрей Соколов принял его за «своего брата шофера», проведшего войну «за баранкой», что определило сразу же установившуюся между ними короткость и побудило Соколова так просто и непосредственно рассказать о себе.
Но то, что описываемое в зачине происходит не вообще в одну из весен, а в дни «первой послевоенной весны», естественно, сообщает всему особый настрой, неизбежно вызывает в сознании определенные ассоциации.
О недобрых днях войны, отгремевшей всего год назад, напоминают и «недобрая пора бездорожья», и солдатская одежда автора, и «виллис», и тяготы только что проделанного пути. Но сквозь все это проникает, звенит жизнеутверждающая весенняя нота: она и в извечном юном аромате оттаивающей земли, и в разлившейся речке, и в лучах солнца, которое, несмотря на начало апреля, «светило горячо, как в мае» — как в победоносные майские дни минувшего года.
И почти символическим становится жест автора, снимающего с головы «старую солдатскую ушанку», чтобы высушить в лучах этого майского солнца «мокрые после тяжкой гребли волосы». Так уже в зачине намечаются те две темы — войны и весны, смерти и жизни, сложное и глубокое сочетание которых и образует «музыку» произведения.
Еще отчетливее, рельефнее, олицетвореннее эти две темы выступают в образах подошедших мужчины и мальчика.
Наружность того и другого обрисована несколькими скупыми, хотя и выразительными штрихами. Мужчина — «высокий, сутуловатый», говорит «приглушенным баском». Мальчик — «маленький»: «судя по росту — лет пяти-шести, не больше». У мужчины «большая черствая рука»; мальчик, в ответ на призыв мужчины поздороваться «с дядей» («он, видать, такой же шофер, как и твой папанька»), «чуть-чуть улыбаясь», «смело» протягивает «розовую холодную ручонку» («розовой ручонкой» машет он автору и при прощанье с ним). Мужчина плохо, небрежно одет; мальчик «одет просто и добротно». Оба «бредут устало», но, как сразу же выясняется, это относится, собственно, к мужчине. Он «устало» присаживается; прежде чем начать свое повествование, он «положил на колени большие темные руки и сгорбился»; мальчик же сразу охотно бежит поиграть.
Как видим, это параллельное портретное описание дается последовательно контрастно; но оно в сущности мало что говорило, если бы не сопровождалось описанием глаз, взгляда.
Именно в этом описании, в котором контрастность достигает предельной остроты, — квинтэссенция, суть портретов обоих, «пейзаж» их душ, зеркало их судеб, их жизненных путей. В то же время именно в этом контрастном сопоставлении взгляда мужчины и взгляда ребенка зримо, образно-художественно выступает «мысль», которой живет, дышит произведение М. Шолохова.
Во взгляде мужчины весь тот ужас, все то никогда и ничем не поправимое, что сделала война с жизнью этого человека. «Я сбоку взглянул на него, и мне стало что-то не по себе»,— замечает автор о мужчине и, в первый и единственный раз на протяжении всего рассказа непосредственно обращаясь к читателям, продолжает: «Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие глаза были у моего случайного собеседника». Совсем иной взгляд у мальчика, который глядит на автора «светлыми, как небушко, глазами».
Лев Толстой, как известно, придавал особенное значение в деле искусства тончайшей, филигранной отделке, тем почти незаметным «чуть-чуть», посредством которых данное произведение становится под руками настоящего мастера созданием подлинно и высоко-художественным. Здесь перед нами — как раз одно из таких «чуть-чуть».
Скажи автор о глазах мальчика: «светлые, как небо», — и получился бы маловыразительный штамп. Но эта народная, уменьшительная, ласкательная, почти колыбельная форма того же самого слова — «небушко» — сверкает в контексте, как драгоценный камень, как бриллиант чистейшей воды.
Мне довелось слышать от одного достаточно квалифицированного, но молодого литературоведа упрек по адресу «Судьбы человека» в сентиментальности. Не может быть ничего поверхностнее и несправедливее такого упрека!
Да, в повествовании Андрея Соколова имеется немало уменьшительных и ласкательных слов (встречаются они и в авторской речи): смешинка, сынишка, личико, глазенки, звездочка, парнишка, ножонки, травинка, волосенки, воробушек и т. п. Но эти относящиеся к ребенку или непосредственно к нему обращенные слова, конечно, абсолютно далеки от сентиментальных «лужочков» и «ручеечков». А что произносит их тот, у которого не только руки «крепкие, как дерево», но и крепкая героическая душа, тот, из которого, несмотря на все, что он претерпел, «ни оха» «ни вздоха» «не выжмешь», сообщает им лишь особую художественную выразительность. Они лучше всего показывают, какие неисчерпаемые россыпи нежности, ласки, теплоты сердечной таятся в этом человеке, который, ни минуты не колеблясь, своими руками задушил предателя; который, не дрогнув, столько раз глядел прямо в лицо смерти, в «дырку пистолета», — в человеке, твердое и спокойное бесстрашие, «русское достоинство и гордость» которого внушили уважение к нему даже фашистам. Да, в рассказе Шолохова много плачут. Безутешно плачет перед расставанием с мужем, уходящим на войну, в не обманувшем ее предчувствии, что они никогда больше не увидятся, отнюдь не страдавшая повышенной чувствительностью жена Соколова: «...Ирина моя... такой я ее за все семнадцать лет нашей жизни ни разу не видал. Ночью у меня на плече и на груди рубаха от ее слез не просыхала, и утром такая же история». Сам Соколов, который «днем себя крепко» держит (во все время его повествования автор «ни единой слезинки не увидел в его, словно мертвых, потухших глазах»), плачет ночью, во сне: «Проснусь, и вся подушка мокрая от слез»). Плачет, и уж не во сне, а наяву, глядя вслед удаляющимся мужчине и мальчику, сам автор-рассказчик. Едва ли могут удержаться от слез и сколько-нибудь чуткие и восприимчивые его читатели. Но такие слезы не имеют ничего общего с приторной сентиментальной слезливостью. И пока существует зло на земле, да будут благословенны такие слезы: они не дадут человеку превратиться в «умную» машину!
Самое же главное в том, что глубочайший трагизм рассказа и мужественное, жизнеутверждающее, в самом лучшем и самом полном смысле этого слова, его разрешение ни в малейшей мере не разбавлены розовой водицей, не содержат в себе никакого сентиментально-дешевого «утешения».
Испепеленного, «покалеченного» войной, стоящего у порога смерти («сердце у меня раскачалось, поршня надо менять») Андрея Соколова ничто и никогда не в силах утешить, заставить забыть пережитое, возместить его страшные потери. Свидетельство тому — «смертная неизбывная тоска» его глаз.
Но, если личная трагедия Соколова ни при каких условиях не может перестать быть трагичной, он — простой советский человек, пусть, «исказненный», сгорбленный жизнью, не только не сломлен, но и становится носителем закона «утверждения в жизни живого» — закона «великих свершений» весны, закона майского солнца, закона того нового общества, один из самых страстных борцов за которое, гроза контрреволюции, глава ВЧК Феликс Дзержинский возглавил помощь беспризорным детям.
В рассказе, заглавие которого недаром носит обобщенный характер, перед нами — судьба не только одного Андрея Соколова. В нем речь идет о двух в основном идентичных судьбах.
Как и у Андрея Соколова, у случайно встреченного им в чужом городе беспризорного «парнишки» война все отняла — родной кров, мать, которую во время эвакуации убило бомбой в поезде, отца, который погиб на фронте. Это еще совсем ребенок, «этакий маленький оборвыш: личико все в арбузном соку, покрытом пылью, грязный, как прах, нечесаный, а глазенки, как звездочки ночью после дождя». Но то, что с ним произошло, понятно, не могло пройти для него даром. «Этакая маленькая птаха, — вспоминает о встрече с ним Соколов, — а уже научился вздыхать. Его ли это дело?»
Соколов не в силах исправить свою личную «покалеченную судьбу», не может оживить своих «мертвых, потухших» глаз, но он может выправить жизнь и судьбу ребенка, может не дать погаснуть за пеленой дождя звездочкам в его глазах, может сделать так, чтобы он перестал заниматься «не своим», недетским делом. «Закипела тут во мне горючая слеза, и сразу я решил: «Не бывать тому, чтобы порознь пропадать! Возьму его к себе в дети».
И Андрей Соколов делает еще большее. Для того чтобы «маленькая птаха» никогда больше не вздыхала, он объявляет мальчику, что он-то и есть его отец, которого считали погибшим.
И вот два порознь пропадающих, «осиротевших», все потерявших человеческих существа обретают друг в друге свою слитную, общую судьбу, взаимно утверждают друг друга в жизни. Ибо не только мужчина дает возможность ребенку оставаться ребенком, но и ребенок открывает перед мужчиной возможность «выдюжить» — остаться до конца верным себе, остаться мужчиной.
И как художественно выразительна эта перекличка: мальчик, который нашел своего «папку», смотрит на мир «светлыми, как небушко, глазами». У мужчины, после того как он решает взять мальчика себе в «сынки», «сразу на душе стало легко и как-то светло».
Вместе с тем за этой двуединой общей судьбой — «судьба человека», русского советского человека — в порядке еще более широкого обобщения, ощущаешь судьбу всего мужественно и героически прошедшего — во имя защиты своей социалистической Родины, во имя «утверждения в жизни живого» — через ужасы войны, через «нелюдские» муки и неслыханные испытания народа-победителя.
Бережное выхаживание молодых весенних ростков, стремление ничем не затемнить мира детской души составляет один из характернейших ведущих мотивов, настойчиво повторяющихся на протяжении всего произведения Шолохова. В полную силу проявляется это в святой лжи Соколова, которая в сущности сразу же перестает быть ложью: не только мальчик поверил в то, что Соколов взаправду его отец, но и сам он тут же и навсегда стал ощущать малыша своим доподлинным сыном.
Еще раньше этот же мотив начинает звучать в небольшом эпизоде, непосредственно предшествующем повествованию Соколова. Начав рассказывать о себе, он «вдруг спохватился: ласково подталкивая сынишку, сказал: «Пойди, милок, поиграйся возле воды, у большой воды для ребятишек всегда какая-нибудь добыча найдется. Только гляди, ноги не промочи!»
Здесь воочию, в живых пластических образах перед нами возникает столь знакомая жизнеутверждающая пушкинская тема. Причем эта тема получает дальнейшее и знаменательное развитие. Там поэт примирялся с неизбежной смертью собственной и всего своего поколения, мысленно воображая себе новую «младую жизнь», которая будет играть у его гробового входа. Здесь герой делает все для того, чтобы «младая жизнь» «могла играть».
И совершенно так же поступает и сам автор-рассказчик «Судьбы человека».
Не будучи в силах удержать при расставании с чужим, но ставшим близким ему человеком слез, он тут же поспешно отворачивается. Рассказ заканчивается словами: «Нет, не только во сне плачут пожилые, поседевшие за годы войны мужчины. Плачут они и наяву. Тут главное — уметь вовремя отвернуться. Тут самое главное — не ранить сердца ребенка, чтобы он не увидел, как бежит по твоей щеке жгучая и скупая, мужская слеза...»
Таким последним ударом кисти, таким заключительным, разрешающим аккордом выразительно завершается, гармонически перекликаясь с центральной драматической частью рассказа, его лирическая концовка, в которой композиционное мастерство и художественная мысль произведения, его высокая гуманистическая направленность опять-таки оказываются совершенно адекватными друг другу.
Все сказанное дает почувствовать и связь рассказа Шолохова с лучшими традициями нашей классической литературы и вместе с тем новое качество, присущее ему как одному из замечательнейших образцов литературы социалистического реализма.
Совсем небольшое по объему, создание Шолохова исполнено такой проникающей в душу нашей, социалистической человечности, такой нашей, социалистической правды и, одновременно, такой мудрой сдержанности, скупости художнических средств, такой завещанной Пушкиным простоты, что оно вполне может служить еще одним замечательным образцом той поэзии действительности, которая составляет отличительнейшее свойство — живую душу — русского реализма на всех этапах его развития.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +