Старый друг Шевченко по Оренбургской ссылке Сигизмунд Сераковский часто встречался с ним. Он сотрудничал в журнале «Современник», был горячим сторонником Чернышевского и много рассказывал ему о поэте. На «вторниках» у Костомарова, в Балабинских номерах, бывали и Чернышевский, и Желиговский, и Сераковский. В один из таких «вторников» Шевченко встретился с Чернышевским. Все, что Чернышевский знал о Шевченко, было ему близко и понятно.
Несколько лет назад Чернышевский предупреждал свою невесту:
— В России скоро будет бунт, и я непременно приму в нем участие. Меня не остановит ни тюрьма, ни каторга, ни смерть.
Стихи Шевченко призывали к восстанию. Мог ли Чернышевский, пылкий, убежденный сторонник крестьянской революции, не обрадоваться встрече с ним!
Шевченко теперь туго сближался с новыми людьми, но Чернышевский захватил его сразу.
Поэт-революционер услышал в гневных словах великого революционера-демократа то, о чем думал он сам, что накапливалось в нем давно. Речи Чернышевского будили волю к действию.
В этот вечер у Костомарова, вдохновленный присутствием Шевченко, Чернышевский говорил убежденно и страстно.
Он говорил о революции. Только ее путем человечество добьется справедливости и счастья — само добьется, своими руками.
— Революция непременно придет, — говорил он.
Шевченко почувствовал необыкновенный прилив сил, уверенность в победе. У него сильнее забилось сердце, на глазах выступили слезы.
За стеной квартиры Костомарова помещался дешевый ресторан. В горячую речь Чернышевского то и дело врывались разухабистые звуки трактирной музыки. Шевченко вдруг громко крикнул:
— Пусть прекратится эта гнусная музыка! Николай, у тебя не профессорская квартира, а какая-то гусарская, чорт знает что!
Ему стало неловко за свою выходку, и от этого он еще больше раскричался. Лицо Костомарова нервно задергалось. Чернышевский сначала удивленно посмотрел на Шевченко, потом вдруг широко и ласково улыбнулся.
Наступило молчание. И тогда заговорил Костомаров. По-профессорски внушительно он сказал, обращаясь к Чернышевскому, что исторический путь России лежит не через революцию.
Тот резко оборвал его:
— Ах, оставьте! Исторический путь — не тротуар Невского проспекта. Он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через дебри. Кто боится быть покрытым пылью и выпачкать сапоги — тот не принимайся за общественную деятельность.
Шевченко вскочил с места, подбежал к Чернышевскому и сжал его в объятиях. Он уже не мог сдержать себя. Он говорил много и отрывисто, мешая русскую и украинскую речь; вспоминал о своем детстве, рассказывал о родных, попрежнему остававшихся крепостными; проклинал царя, читал пламенные стихи:
Безбожный царь, зачинщик зла,
Гонитель правды прежестокий,
Что натворил ты на земле?
Он бегал по комнате. Затем остановился у стола, схватил бутылку рома, налил полную чашку и выпил залпом.
— Тарас! Что с тобою, Тарас! — пробовал успокоить его Костомаров.
Шевченко затих, посмотрел вокруг виноватыми, смущенными глазами, встал и собрался уходить. На прощанье Чернышевский крепко пожал ему руку.
— Нам надо почаще встречаться, — сказал он. — Мы с вами делаем общее дело. Вы понимаете? Вы должны познакомиться с редакцией «Современника». У нас есть хорошие, талантливые люди — Добролюбов, например...
В двухэтажном доме на Литейном проспекте помещалась редакция журнала «Современник». Этот журнал, основанный еще Пушкиным, стал к концу 50-х годов «современником своих дней в полном смысле этого слова, выразителем самых смелых и затаенных дум своей эпохи, самым отзывчивым ее органом. Здесь были напечатаны лучшие стихи Некрасова, здесь прошла вся деятельность Добролюбова и почти вся Чернышевского — здесь, словом, был главный умственный центр эпохи. Успех журнала был поразителен; его читали везде, где думали, а его редакторов Некрасова и Чернышевского почти боготворили». Так писал о «Современнике» один историк русской литературы.
В кругу Чернышевского, Добролюбова и их соратников Шевченко стал своим человеком. Их сблизили общие революционные идеалы. Все больше входило в этот круг людей, готовых отдать жизнь за народное дело. Возникали тайные революционные кружки.
Дружба Шевченко с передовыми русскими людьми раздражала Кулиша. Он пытался оторвать Шевченко от его русских друзей, но безнадежно.
Стихи Шевченко переводились на русский язык. Одним из первых его переводчиков был поэт Николай Курочкин. Это был брат Василия Курочкина, известного русского поэта и переводчика Беранже.
Новые друзья окрыляли Шевченко. Он создавал яркие обличительные стихи. Современники поэта поражались их огромной силе. «Обличения Шевченко стали безудержными, — писал один из них. — Он разит и бьет, он весь пылает каким-то бешеным, всеистребляющим огнем».
Чернышевский оценил в Шевченко не только большого художника — он увидел в нем крупного политического поэта.
Такие люди были крайне нужны для великого революционного дела, о котором упорно и страстно мечтал Чернышевский. Нужно было звать разбуженный народ к борьбе, а кто, как не поэт, так крепко связанный с народом, мог это сделать!
Вместе с Чернышевским Шевченко подписал письмо в редакцию «Русского вестника» с протестом против антисемитских выпадов реакционного журнала «Иллюстрация».
Казалось, все благоприятствовало Шевченко: готовилось новое издание «Кобзаря», большим успехом пользовались его гравюры. Поэт неутомимо посещал театры, выставки, музеи.
Все чувства, так долго глушившиеся в ссылке, вырвались на волю. Поэт теперь все больше задумывался о судьбах не только родного народа, но и всех народов, населявших царскую империю.
Как-то вечером Шевченко зашел к Костомарову. Тот показался ему приветливее, проще, чем обычно в последнее время. Он был не один: у книжного шкафа, углубившись в книгу, стоял молодой человек лет двадвадо На высокий белый лоб красиво падали волнистые черные волосы, лицо обрамляла небольшая темная бородка.
— Знакомься, Тарас Григорьевич, — оживленно заговорил Костомаров: — мой студент, сын знойной Грузии Акакий Церетели.
На Шевченко глянули большие черные глаза. Легкий румянец покрыл щеки молодого человека.
— Увлекательно рассказывает историю своего народа, до сих пор столь мало нам известную.
Любознательный и жадный до всего нового, Шевченко с интересом вглядывался в лицо юноши.
— Вы свою историю знаете по устному преданию или же есть и письменные данные? — спросил он.
— Конечно, письменные.
— С какого века? — Глаза Шевченко приветливо блестели. Церетели с готовностью ответил:
— Есть указания на период дохристианский в преданиях, былинах, сказках. Но несомненные доказательства имеются с пятого века. До наших дней сохранились манускрипты и исторические записи.
— Но почему обо всем этом мало кто знает? — удивился Шевченко.
— Постоянные нападения врагов и войны мешали нашему народу широко распространять свою культуру, и все же народ сумел сохранить ее в чистоте.
Церетели говорил, почтительно взглядывая на Шевченко.
— Ну, а теперь? Уже полвека, как вы не воюете.
— Распространять культуру на родном языке нет возможности, — спокойно, сдержанно сказал молодой грузин.
— Да-да, как много общего у этого народа с нашим! — воскликнул Шевченко.
Через несколько минут они разговаривали, уже забыв обо всем на свете.
Шевченко хотелось узнать все сразу об этом человеке, родиной которого был Кавказ. Поэт чувствовал неудержимое желание прочитать новому знакомому свою поэму «Кавказ». Он даже взглянул лукаво раза два на Костомарова, представив, как испугался бы тот, услышав теперь эти революционные стихи. Но он только тихо, словно про себя, произнес:
— Да-да, от молдаванина до финна на всех языках все молчат...
Костомаров все же услышал, и на лице его сразу появилось жесткое, настороженное выражение. Но Шевченко видел перед собой внимательный, глубоко понимающий взгляд Церетели и, чтобы не обострять разговор, перевел его на другое, а про себя подумал: «Эх, Микола, Микола! Был ты когда-то молодым и горячим — скрутили тебя, брат. И меня пробовали, да не вышло».
«Крупным событием моей жизни был приезд Шевченко, нашего долгожданного Тараса Григорьевича. Мы с замиранием сердца ждали, смотрели в окошко и, как всегда бывает, просмотрели, так что возглас кого-то: «Приехали!» — застал нас врасплох. Мы не успели выбежать навстречу — Тарас Григорьевич вещел в залу. Среднего роста, скорее полный, чем худой, с окладистой бородой, с добрыми, полными слез глазами, он простер к нам свои объятия. Все мы были под влиянием такой полной, такой светлой, такой мучительной радости! Все обнимались, плакали, смеялись, а он мог только повторять: «Серденьки мои! Други мои!» — и крепко прижимал нас к сердцу».
Так рассказывала впоследствии Катя Толстая, дочь вице-президента Академии, художеств Федора Петровича Толстого. Было ей в ту пору пятнадцать лет, и Шевченко, чуткий ко всему юному, растущему, очень скоро подружился с девочкой и горячо привязался к ней.
Ему хорошо было в семье Толстых. Семидесятипятилетний Толстой поразил его молодыми порывами » свежестью чувств. В день рождения Кати он лихо, как заправский гусар, отплясывал с дочерью мазурку. Он со страстью говорил об искусстве, приветствовал все новое.
У Шевченко было немало добрых знакомых среди дворян и помещиков, но он прекрасно сознавал, что личные положительные качества нисколько не влияют на их мировоззрение. Только отдельные люди из этой среды выделяются такой широтой ума и силой идей, которые могут привести их к служению народу.
От графа Федора Толстого Шевченко не ждал мыслей Чернышевского, но Толстой был гуманный, порядочный человек, горячо любивший искусство. В его доме Шевченко чувствовал себя легко. Очень внимательна была к нему жена Толстого, Анастасия Ивановна.
Все это не мешало им считать, что для Шевченко вполне подходит неудобное и тесное помещение, жилье на антресолях, где из больших окон постоянно дуло. Правда, Шевченко после казарм не скоро заметил недостатки своей квартиры — слишком уж велика была разница с теми условиями, в которых он жил последние годы.
Катя Толстая потянулась к нему сразу. Ее молодое, неиспорченное сердце было полно сочувствия к большому человеку, пережившему изгнание. Избалованная девочка становилась более отзывчивой и чуткой, когда думала о Шевченко, о его трудной судьбе. Он научил ее мыслить, понимать прекрасное.
Когда еще Шевченко не было в Петербурге, Катя, часто мечтала о встрече с ним. Его письма, которые Анастасия Ивановна читала, запершись в комнате наедине с Федором Петровичем, волновали воображение девочки. Ей не давали читать их — это было делом взрослых; она знала лишь, что пишет человек из ссылки — какое страшное слово! — большой поэт и художник, которому родители хотят помочь вернуться.
Шевченко внес много радости в ее жизнь. Он обращался с ней, как с равной по возрасту. Влетит бывало в теплый весенний день — и сразу от двери:
— Катерина, Катенька, берите карандаши, идем!
— Куда это?
— Да я тут дерево открыл, да еще какое дерево!
— Где оно?
— Недалеко. На Среднем проспекте... Да ну же, идем скорее! Эти прогулки назывались «поисками красоты». Поэт находил ее в сломанной ветке, в отблеске зари, в засверкавшей ранним вечером звездочке. А Нева! В какой только час дня они не осматривали ее со всех мостов!
— Серденько, дружочек, что это вы мажете? Карандаш вот как нужно держать, чтобы получилась линия.
Шевченко давал Кате уроки рисования. Ученица оказалась способной и прилежной.
Вдоволь насмотревшись и нагулявшись, они, как школьники, прибегали домой. Шевченко очень часто обедал у Толстых запросто, чувствуя, с каким искренним радушием принимают его в этом доме.
После обеда они усаживались в полутемном зале с золотисто-желтой мебелью на широкий диван и начинали поверять друг другу свои мысли, планы, мечты.
Катя была откровенна с Шевченко, как с подругой, и он в ответ раскрывался перед ней.
— Знаете, серденько, куда бы я хотел вас хоть разок свезти?
— Знаю, знаю — на Днепр! Показать его вековые вербы, прокатиться в легкой лодочке, скользящей по волнам...
Не раз говорил он Кате об этом.
— Да, старый Днепр... Нет краше его реки на свете!
— А Нева? — лукаво спрашивала Катя.
— Что ж Нева? Красавица, ничего не скажешь, но холодная, гордая. А Днепр ласковый, теплый, плавный...
Шевченко с нежностью произносил каждое слово.
— Помните у Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои...»
— «Ни зашелохнет, ни прогремит... — подхватила Катя. — Редкая птица долетит до середины Днепра...» — продолжала она своим чистым, звонким голосом.
— Завлечете вы мою дочь на вашу милую Украину! — сказала как-то Анастасия Ивановна, услышав их разговор.
— Ну и что же! — с задором ответил Шевченко. — Пусть хоть раз увидит утонувший в зелени Киев, освещенный золотыми лучами заката. А знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи! Серебро луны над сонной рекой, тишина. И вдруг трели соловья... И несется дивный концерт по широкому раздолью...
Когда Шевченко вспоминал Украину, он уже не мог остановиться. Да и слушательница у него попалась благодарная.
Часто прибегала Катя к нему в мастерскую во время работы. Он был превосходным учителем: его объяснения, лишенные всякой сухости, полные образных выражений, навсегда укладывались в памяти. Она любила смотреть, как он смешивал краски, сколько вкуса и изобретательности проявлял, добиваясь нужного тона.
А еще больше любила она, когда Шевченко, отложив кисть или карандаш, вдруг говорил ей:
— Слушайте!
И уже не художник, а поэт сидел перед нею. В такие минуты она даже своим полудетским умом постигала, что это для него — главное в жизни.
Он читал ей свои «Думы», веселые плясовые: «Протоптала стежечку через яр» и многие другие, читал «Катерину». Не все слова были понятны Кате, но одно являлось несомненным: ей выпало счастье слушать великого поэта.
Однажды Шевченко работал над гравюрой, а Катя тихо сидела и рисовала угол мастерской: это ее сегодняшний урок. Вдруг послышались шаги, в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Шевченко, не отрываясь от гравировальной доски.
Вошел человек средних лет, с баками, хорошо одетый, но с налетом провинциального франтовства.
— Тарас Григорьевич, друже милый, как я счастлив видеть вас!
Узнаете?
— Н-не совсем...
Катя впервые увидела ледяное выражение на обычно приветливом лице Шевченко. Незнакомец улыбался все шире:
— Неужто не узнаете?
— По голосу, впрочем, кажется, Чужбинский?
— Он самый, Тарас Григорьевич, он самый, дорогой мой друг! Чужбинский кинулся обнимать Шевченко. Но тот остановил его властным, решительным жестом:
— Не подходите, здесь вредные кислоты. Садитесь вот там.
И он показал на стул подальше от Кати. У Чужбинского был такой вид, словно при ярком солнце и безоблачном небе загремел гром и полил дождь.
— Я так счастлив, так рад вас видеть!.. — продолжал он бормотать.
Шевченко сосредоточенно работал:
— Простите, я сейчас...
Поработав еще немного, он отложил гравировальные принадлежности, вытер руки и повернулся к гостю.
Катя привыкла к свободному, щедрому на выражение чувств разговору Шевченко и все больше и больше поражалась сухости его тона.
— Как же вы живете? Попрежнему виршами грешите? Читал, читал! — довольно грозно сказал Шевченко.
Придраться было не к чему, его слова можно было принять за особое внимание к гостю.
— Помните, Тарас Григорьевич, наши киевские встречи, ночи над Днепром, весну нашей жизни? Эх, молодость, молодость, птичка улетевшая!..
— Все помню, — прервал чувствительные воспоминания гостя Шевченко. — И «Цареград» помню. А вы? — в упор спросил он.
— Какой Цареград? — в недоумении отозвался Чужбинский.
— Не тот, на вратах которого вещий Олег собирался прибить свой щит, а захудалый трактир в Чернигове, где мы с вами чай из самовара пили. Вернее, вы пили, а я потом имел удовольствие вкушать плоды, рожденные после обильного чаепития, — ваши вирши.
Лицо Чужбинского вытягивалось все больше.
— Кстати, жива ли старушка Дорохова, вдова генерала, участника Отечественной войны двенадцатого года? Вы еще ей такой чудесный стих посвятили!
Тут Катя, не выдержав, фыркнула в своем углу и, сделав вид, что закашлялась, начала вытирать платочком рот. Она представила себе старушку, муж которой был еще участником Отечественной войны.
Разговор явно не клеился. Перекинувшись еще несколькими словами, Чужбинский начал прощаться:
— Ну, я пойду, Тарас Григорьевич! Видно, некстати пришел. Думал, так много воспоминаний у нас с вами...
— Воспоминания разные бывают, Александр Семенович. Вот и я хорошо запомнил одно ваше стихотворение... нет, не киевских времен— те что же, бог с ними! А попозже вы писали, в «Русском инвалиде»... Ну, да все равно теперь. Просто я очень занят. Извините.
Шевченко довел Чужбинского до двери, поклонился, не подавая руки.
— Разные, Катенька, подлецы бывают! Иные в таких вот шляпах ходят.
Шевченко часто говорил что-нибудь неожиданное, и перед слушателем сразу вставал образ. У Чужбинского была вызывающе высокая шляпа.
Катя ни о чем не спрашивала Шевченко; она поняла, что, как всегда, он не покривил душой, не притворился другом человека, который не внушал ему добрых чувств.
Катя ходила с Шевченко на выставки, в музеи, на университетские лекции, открытые для всех желающих. Большим успехом пользовались лекции Костомарова, которые Шевченко изредка посещал.
Шевченко любил шумную, новую для него студенческую молодежь. Теперь разговаривали свободнее, чем в дни его молодости, когда вольную мысль решались высказать только втихомолку, наедине с товарищем, иначе за каждое слово можно было очень дорого поплатиться.
Какие теперь произносятся слова, какие идут горячие споры о науке и обществе! Правда, цензура свирепствует попрежнему и власти настороженно следят за тем, чтобы слова не переходили в дело. Но явились новые, смелые люди, такие, как Чернышевский, Добролюбов. В них Шевченко видел провозвестников свободы.
На лекциях Костомарова Шевченко восхищался другом, как в былую пору. Костомаров блистал эрудицией, памятью, стилем — всем, что делает лектора неотразимым для слушателей. Это не было обаяние добряка, «своего человека» — нет, Костомаров был суховат, но чувствовалось, как широко изучил он предмет, как щедро делится своими знаниями. К тому же он владел артистическим даром.
Едва ли не громче всех в аудитории смеялся Шевченко, придя однажды вместе с Катей на его лекцию.
Казалось бы, как могла увлечь и даже рассмешить лекция на тему о «Четьях-Минеях» — древнерусском сборнике жития святых!
Но Костомаров так смешно, в лицах, представлял веселых бесенят, соблазняющих святых, что смех то и дело прокатывался по рядам.
Особенно удачен был в исполнении Костомарова разговор святого отца с кающимся грешником-князем:
«Можешь ли ты провести пятнадцать лет в посте и молитве в храме господнем?» — спрашивал святой отец.
«Не могу», — отвечал князь.
«Ну хоть три года?»
«Не могу».
«Ну хоть три месяца?»
«Не могу».
«Ну хоть три дня?»
«Не могу».
Костомаров едва уловимыми оттенками голоса передавал жалобный тон князя и нарастающее удивление святого.
Зал грохотал. Шевченко вытирал слезы, выступившие от смеха на глазах.
— Ну, брат, удружил! — сказал он в пространство.
Катя, розовая от волнения, от радости, что она привела Шевченко на лекцию, горделиво посмотрела на него.
Уж на что Костомаров придерживался самых умеренных взглядов, однако на него после этой лекции был сделан донос: его обвиняли в богохульстве — в том, что он выводит на посмешище святых отцов.
В Петербурге гастролировал знаменитый трагик-негр Аира Олдридж. Шевченко пришел в восторг от его игры.
После представления «Короля Лира» он вбежал в артистическую уборную Олдриджа. В широком кресле, посеревший от усталости» полулежал Олдридж — Лир. Шевченко бросился ему на шею и осыпал поцелуями расписанное гримом лицо.
Они подружились, понимая друг друга без слов. Но все же им очень хотелось понимать и слова. Катя, прекрасно владевшая английским языком, взялась быть переводчицей. Как много рассказали они друг другу с ее помощью!
Олдридж почти ежедневно бывал у Толстых. Он входил быстрой, энергичной походкой в гостиную и сразу спрашивал, где Шевченко. Иногда тот находился в другой комнате; если же его не было у Толстых, за ним немедленно посылали, и они оба засиживались до ночи в гостеприимном доме.
Помимо личной симпатии, их сближала общность судьбы: один в прошлом был крепостной, другой принадлежал к гонимой в Америке расе. И тот и другой испытали в жизни много несправедливости и обид, каждый из них горячо любил свой обездоленный народ.
Как-то вечером Олдридж рассказал о своей жизни. Катя переводила. Шевченко слушал ее, но глазами впивался в лицо великого трагика, беспрестанно менявшее выражение.
Аиру Олдриджа с детства страстно тянуло на сцену, но у него не было надежды стать артистом. Он не мог попасть в театр даже как зритель. У входа в театр висела надпись: «Собакам и неграм вход воспрещается». Олдридж нанялся лакеем к одному актеру. Это была длинная цепь унижений, трудностей, неудач. Но талант и страсть гобедили — он долучил признание почти во всем мире, кроме Америки. Правда, не лучше было и в Англии. Один известный актер отказался играть вместе с Олдриджем.
— Да, да, — с жаром восклицал Шевченко, — так мог пропасть этот дивный талант, и человечество было бы беднее! А сколько еще таких пропадает в безвестности! Во всем виноваты цари, паны. И хоть в Америке тех царей нету, паны их похуже наших.
Шевченко вспомнил при этом историю одного загубленного таланта, рассказанную ему недавно Костомаровым.
Николай Иванович гостил в одном поместье. Он как-то разговорился с молодым крестьянским парнем, который привлек его внимание своей любознательностью и большими способностями к математике и естествознанию. Костомаров начал давать ему книги и, уезжая, подарил курс математики и астрономии.
Через некоторое время Костомаров возвратился, его знакомый математик проэкзаменовал парня; тот решал труднейшие задачи, а книги, оставленные Костомаровым, знал наизусть.
Парень начал просить, чтобы его выучили французскому языку: он слышал, что есть интересные математические труды на этом языке. «Я бы стал еще больше работать, и, может быть, мне удалось бы приобрести эти книги».
Костомаров хотел выкупить парня на волю, но помещик запросил столько денег, что у Николая Ивановича такой суммы не оказалось. Он попытался устроить подписку, чтобы раздобыть нужные деньги среди друзей, но пока сборы продолжались, помещик поспешил женить парня насильно на такой же крепостной. Так и погиб талантливый ученый.
Гневные слова рождались при мысли об этом у Шевченко; он выбирал самые жгучие из них и писал стихи.
Олдридж часто приходил к Шевченко в мансарду при академии — Шевченко рисовал его портрет. При этом почти всегда присутствовали Катя и ее младшая сестра, тоже вызвавшаяся быть переводчицей.
Девочки устраивались на диване, Олдридж — на стуле против Шевченко, и сеанс начинался. Сначала стояла тишина, нарушаемая лишь шуршаньем карандаша по бумаге. Но Олдридж не мог долго усидеть на месте, начинал менять позы. Шевченко сердился. Катя грозно кричала на артиста, чтобы он сидел смирно. Он делал испуганное лицо и на несколько минут застывал, потом не выдерживал и вдруг спрашивал:
— Можно петь?
На это Шевченко соглашался:
— Пусть поет.
Ему хорошо работалось под протяжную, заунывную негритянскую мелодию. Постепенно она становилась живее, быстрее и заканчивалась бешеным танцем, который Олдридж отписывал посередине мастерской, отбросив стул в сторону.
Шевченко не оставался в долгу: он отвечал Олдриджу украинскими песнями, и долго в мастерской разливалась то грустная, то веселая мелодия.
Портрет Олдриджа вышел очень похожим и живым. Аира хотел увезти его с собой, но тут вмешался Федор Петрович Толстой.
— Нет, это останется на память русским ценителям вашего искусства. И вашего, Тарас Григорьевич, — сказал любезно Толстой, обращаясь к Шевченко.
Сердечное отношение Шевченко к Олдриджу, преклонение перед его талантом выразилось и в поступке, имевшем политическое значение. Дело в том, что официальный Петербург в лице министра императорского двора Адлерберга очень недружелюбно отнесся к артисту-негру, к его бурному успеху в столице. Олдриджа заставили играть в неудобном помещении театра-цирка и предложили ограничиться всего шестью спектаклями. Это возмутило все передовое петербургское общество. От имени виднейших представителей русского искусства Адлербергу было подано два заявления с просьбой «ангажировать еще на возможно большее число представлений африканского трагика А. Олдриджа».
На одном из этих заявлений вместе с другими ценителями большого артиста подписался и Шевченко. В положении человека, находящегося под надзором полиции, это был смелый, рискованный поступок.
Адлерберг распорядился оставить просьбу «без внимания», и Олдридж был вынужден покинуть Петербург.
Шевченко давно уже рвался на Украину, но ему не выдавали паспорта. Тянулась бесконечная, унизительная волокита. О нем запрашивали Академию художеств, как о провинившемся школьнике; о нем шла переписка между полицией и Третьим отделением.
— Прежде в столицу не пускали, а теперь из столицы не выпускают! — раздраженно говорил Шевченко.
Он был задерган и озлоблен.
Наконец в мае он получил паспорт.
«Эх, жаль, соловьи уже отпели!» — с грустью подумал Шевченко.
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +