„Оглядываясь на пройденный человечеством путь, особенно ясно видишь, как медленно развивалось освоение пустынь на протяжении ряда тысячелетий и какая гигантская, титаническая работа проделана человеком в нашем Советском Союзе за короткий срок в четверть века".
Б. А. Федорович, «Лик пустыни»
- Сколько времени потребуется для поездки? - спросил Ферсман.
- Полтора месяца, - отвечал его друг, уговаривавший его проехаться в Среднюю Азию. Впрочем, насчет уговоров сказано слишком сильно: Ферсман сам проявлял живейший интерес к этой поездке. Однако он продолжал:
- Нет, это слишком долго. Я уже в конце мая должен быть на Севере. Нам придется уложиться в трехнедельный срок.
Этот разговор между А. Е. Ферсманом и Д. И. Щербаковым происходил в начале 1924 года.
Дмитрий Иванович Щербаков - один из пионеров поискового дела в Средней Азии, стране высочайших гор, огромных пустынь и плодородных оазисов. В первый же год своей работы с группой молодых геологов в зоне предгорий Алтайского хребта нашел многочисленные следы деятельности древних рудокопов и металлургов. Его отряды находили кремневые орудия - стрелы, скребки, каменные молотки, кучи шлака с древними очагами и глиняными трубками для дутья. Некоторые пещеры вызвали у них недоумение: неясно было, естественным путем они образовались или были созданы человеком. Щербаков хотел показать эти находки Ферсману, чтобы вместе с ним выяснить все сомнения.
Но воображение Ферсмана зажигали отнюдь не мысли о древних памятниках культуры при всей их значительности. Д. И. Щербаков привез из Средней Азии результаты наблюдений над течением химических процессов в полупустынных областях под жарким солнцем юга. Именно эти рассказы Щербакова особенно заинтересовали Ферсмана. Во время беседы он несколько раз к ним возвращался и забрасывал Дмитрия Ивановича все новыми и новыми, подчас совершенно неожиданными вопросами. Он спрашивал: измерял ли Щербаков температуру глубинных слоев почвы? В какое время года в Алайской долине выпадает наибольшее количество осадков? Как велики на поверхности почвы выцветы солей?
Однажды Д. И. Щербаков оставил своего друга после такого разговора в глубокой задумчивости, а на следующий день услышал от него такую фразу:
- А знаешь, ветер в условиях субтропической пустыни - это, несомненно, огромный химический фактор.
Мысль эта могла показаться странной, потому что до сих пор ветру приписывали только механическое действие. Короче говоря, мысли Ферсмана уже были прикованы к пустыне и к тем любопытным геохимическим процессам, которые в ней протекают.
Услыхав о том, что Ферсман за три недели хочет объехать всю Фергану, Щербаков только руками развел: в то время он еще не привык к тому, чтобы Ферсман в течение одного года ухитрялся намечать - и осуществлять! - поездки в самые противоположные части страны.
Однако скоро академик поразил своих новых спутников (Щербаков возвращался в Среднюю Азию во главе целого отряда геологов) не только непостижимой широтой научных интересов и быстротой при выполнении намеченных маршрутов, но и блестящей организованностью и неутомимостью.
В поезде Ферсман быстро перезнакомился со всеми пассажирами вагона: одним успел что-нибудь рассказать, других - расспросить, а вернувшись в купе, уселся поосновательней у столика, достал свой объемистый чемодан и стал пачками извлекать из него книги.
- Ну, а теперь за дело, - заявил он. - Прежде всего наметим распорядок дня. До вечера займемся чтением книг, а вечером будем слушать доклады. Тебе начинать, - обратился он тоном, не допускающим возражений, к Щербакову. - Твой доклад по геологии района будет вводным, а затем послушаем наших спутников.
Что оставалось делать?! Разобрали книги и углубились в чтение.
Быстрее всех просматривал книги Ферсман. И не просто просматривал, а делал пометки на полях и выписки на обложках. Около него постепенно вырастала высокая стопка уже просмотренной литературы.
Временами он подходил к окну, провожая глазами медленно уплывающие поля и перелески, и вновь брался за работу.
Следующие дни шли уже по раз установившемуся распорядку. Изменение в него внесла лишь жара. Она дала себя знать после того, как, миновав серебристые оренбургские степи и Мугоджары, поезд покатил по бесконечной красноватой равнине. Свирепое солнце убивало разговоры, книги падали из рук. Только с наступлением вечерней прохлады, когда над степью лениво распластывали крылья вылетевшие на охоту беркуты, возобновлялись рассказы и расспросы.
...Целые сутки поезд тянулся вдоль мутной Сыр-Дарьи, шумевшей в камышовых плавнях.
Ночная пересадка в Ташкенте. А утром на путешественников обрушились яркие краски ферганского лета. На Севере весна только начиналась. Только что Ферсман видел желтые разливы Сакмары и Урала, пустынные и однообразные по колориту степи Казахстана, а здесь непередаваемая, густая эмалевая голубизна неба, лаковая зелень листьев, яркие цветы без запаха, пестрые наряды местных жителей.
В доме, где пришлось остановиться на ночлег, Ферсман с большим вниманием изучал узорчатые ткани. В этих произведениях народного творчества ему виделось отражение тонов полынных степей лёссового покрова, скал, нагорий и пустынь.
Ему очень хотелось попасть в пустыню.
Дальше поехали на двуколках, заранее приготовленных работниками геолого-поисковой партии.
Около узбекского селения Кува Ферсман ненадолго остановился для осмотра селитренных бугров. Во время русско-германской войны о них заходила речь в Комиссии по изучению естественных производительных сил России как о возможных источниках селитры. Дехкане обычно брали здесь землю для удобрения полей.
Возчик доставил Ферсмана и Щербакова к большой открытой пирамидальной площадке, окруженной тополями. В ее северной части высились сильно вскопанные с поверхности лёссовые бугры.
Ферсман молча похаживал по выцветам солей, выступивших наружу из-под земли. Ступни его ног оставляли большие отпечатки, легко продавливая осолоненную корку лёсса. Нестерпимо палило майское солнце.
- Да, да, - тихо сказал Ферсман, - вот они, следы потоков солнечных лучей, нагревающих почву. Испаряя влагу, солнце действует как могучий насос, заставляя почвенные рассолы стремительно подниматься к дневной поверхности. Но почему здесь образуется именно селитра?
Ответ на этот вопрос был получен после ознакомления с местностью и расспросов местных жителей.
Оказалось, что в прошлом на этом месте был громадный загон-крепость, использовавшийся как стойбище для скота. Азотистые вещества, содержавшиеся в огромных массах оставшегося здесь навоза, медленно окислялись в присутствии щелочей и образовывали селитру...
Заночевали у дороги, на поле, расцвеченном ярко-красными маками.
Щербаков так рассказывал о том, что бывало дальше во время подобных остановок:
«Наутро первым будил нас всегда Александр Евгеньевич.
- Вставайте, скорее вставайте, - раздавался где-то близко над головой его мягкий баритон, властно призывая начинать трудовой день. - Пора на работу!
Вдали в лучах утреннего солнца загорались снеговые вершины Алайского хребта, но в долинах еще лежала глубокая тень. Александр Евгеньевич нетерпеливо готовился к пути, шагая в своем полотняном рабочем костюме, с кепкой на голове, рюкзаком на спине и геологическим молотком в руках.
- Александр Евгеньевич! - восклицали мы хором. - Куда вы торопитесь в такую рань? Ведь надо еще умыться и поесть! - Но Ферсман был неумолим, когда дело касалось осмотра рудников, суливших интересный сбор новых минералов. Пока мы приводили себя в порядок и наспех завтракали, Александр Евгеньевич все время шагал взад и вперед, поторапливая нас, и, наконец, дождавшись, быстро шел в гору. Его высокая полная фигура уже маячила в отдалении, когда последние отставшие срывались ему вдогонку, бросая недопитый чай.
Он любил бродить, окруженный ватагой своих спутников и местных работников, которые теснились около него, стремясь не пропустить интересную беседу.
Но вот Александр Евгеньевич добирался до первого штабеля руды. Тогда он немедленно садился, поджав под себя ноги или уложив их крест-накрест, и начинал перебирать куски руды. Тут же он брался за лупу, всегда висевшую у него на груди на черном шелковом шнурке. Так обычно начиналась работа на каждой новой разведке или руднике.
Потом происходил длинный тщательный осмотр рудника со спуском в шахту и ползанием по забоям. Александр Евгеньевич иногда задерживался, прося осветить ему интересное место, которое он долго и внимательно изучал. И опять мы двигались вперед. Приходилось только удивляться, как при массивности своей фигуры и большой полноте Александр Евгеньевич умудрялся пролезать в самые узкие щели или перебираться по мокрым ступеням зыбкой деревянной лестницы.
После многочасового осмотра мы все, по обыкновению, мокрые, грязные и выпачканные глиной, выбирались на поверхность. Александр Евгеньевич, тяжело дыша, отряхивался и опять бежал к штабелям руды, где оставались завернутые им образцы. Карманы его куртки были переполнены новыми образцами, а в руках он держал большие штуфы, извлеченные из глубин. Усталые и голодные спускались все вниз, где ждал нас простой, но сытный обед. А после обеда всегда начиналось самое главное.
Со стола убирались тарелки и стаканы, стол вытирали, и на нем появлялись карты, планы и образцы пород. Комната набивалась до отказа желающими участвовать в совещании и послушать заезжего знаменитого ученого. Александр Евгеньевич садился на председательское место. Мы сначала слушали доклады администрации рудника и местного геолога. После этого наступало самое интересное - слово брал Александр Евгеньевич.
- Сначала, - говорил он, - изложим и проанализируем факты, точные, проверенные, изученные в определенном порядке, затем последуют выводы.
Александр Евгеньевич начинал описывать, казалось бы, всем уже знакомые факты, иногда с тонкими деталями, которые были ему нужны для заключений. И эти факты вырастали перед слушателями стройными рядами, становясь все более значимыми и убедительными. Лилась красивая, образная речь Александра Евгеньевича.
- Ну, а теперь немного научной фантазии, - говорил он в заключение и широкими мазками художника и ученого рисовал перед аудиторией яркую картину далекого прошлого, когда сложные процессы, совершавшиеся в земной коре, приводили к образованию интересовавших нас руд. И всё становилось таким ясным и понятным! Не оставалось никаких сомнений в том, где и почему надо было открывать новые забои, в каких местах можно было ждать руду.
Доклад окончен. Александр Евгеньевич вытирает платком крупные капли пота, выступившие у него на лбу и на коротко остриженной голове. Сыплются многочисленные вопросы. Поздно вечером расходятся участники собрания по своим скромным жилищам, обмениваясь впечатлениями дня. Александр Евгеньевич опять поторапливает:
- Спать, скорее спать! Завтра мы должны рано уехать, иначе не успеем добраться до следующего рудника.
Ночь. Мы валимся на свои твердые ложа и немедленно засыпаем. А Александр Евгеньевич, сидя около керосиновой лампы, долго еще записывает в свою полевую книжку все то интересное и новое, что он заприметил за день.
Опять рано утром начинался следующий трудовой день. Мы до вечера тряслись на бричках, ночевали в придорожных чайханах, на цыновках или в конторах других рудников. Так шел день за днем. Одно яркое впечатление сменялось другим, а темпы нашей работы все нарастали и нарастали. Нам уже не хватало дня, и мы старались использовать ночное время для переездов!»
Сомнения относительно искусственного или естественного происхождения обнаруженной прежними экспедициями пещеры разрешились очень быстро.
Чтобы достигнуть пещер, приходилось карабкаться по крутому склону, усыпанному обломками скал. Ферсман все время внимательно всматривался в них, временами останавливался и отбивал молотком кусочки породы.
- Всюду видны признаки мощного окремнения, - сказал он. - Известняки местами совсем превращены в кремень, а сланцы пронизаны кварцевыми прожилками. Вероятно, кремнезем выносился из недр в горячих водных растворах.
В это время один из спутников Ферсмана обратил внимание на огромную глыбу, представлявшую собой угловатые обломки породы, сцементированной кварцем. В этом цементе местами выделялись кристаллики плавикового шпата и блестки рудных минералов.
Находка этой рудной брекчии - глыбы породы, состоящей из остроугольных обломков, цементированных кремнеземом и рудными минералами, - наглядно подтверждала мысль Ферсмана о том, что искатели вступили в область окремнения, процесс которого, так же как и процесс образования многих рудных минералов, представляет собой результат деятельности горячих вод. Горячие, или, как их называют геохимики, «термальные», воды обычно появляются там, где невдалеке от земной поверхности находятся внедрившиеся в толщу земной коры очаги прорвавшейся магмы.
Сравнительно скоро открылось устье одной из ближайших пещер. Внутри было темно, веяло сыростью. Зажгли свечи. Они горели ровным коптящим пламенем. Ферсман внимательно оглядел стенки пещеры.
- Вот видите, - сказал он, указывая на следы насечек, едва различимых на стенках пещеры. - Это сделано рукой человека. Здесь работали не воды-разрушители, а древние рудокопы.
Когда путешественники окончили осмотр первой пещеры и вышли на дневной свет, то вскоре в осыпях у входа они нашли обломки плохо обожженной глиняной посуды, каменные молотки, а в небольшой расщелине у подножья пещеры - ржавый железный клин, похожий на большой гвоздь.
Тонкая наблюдательность Ферсмана торжествовала.
Самой интересной для Ферсмана частью поездки было посещение прерывистой цепи черных кремнистых сланцев предгорья. В них еще в прошлом году Щербаков обнаружил признаки ярко зеленого глинистого вещества, содержащего никель и марганцевые натеки. Сейчас он мог удовлетворить свое желание и порадоваться этим находкам вместе со своими друзьями!
Километрах в двух, не доезжая до скалистого хребта Воарди, перегораживавшего долину реки Исфайрам в виде высокого известнякового барьера, исследователи увидели мрачную, черную сопку, высившуюся среди темнофиолетовых песчаников и сланцев. Ее подножье окаймляли заросли цветущего барбариса. Чтобы не пропустить загадочного минерального образования, «заготовленного» Щербаковым для Ферсмана, путники раскинулись цепью и шли на расстоянии нескольких шагов друг от друга, внимательно простукивая молотком каждый камешек, каждый обломок скалы. Так медленно и сосредоточенно двигались они вперед, постепенно спускаясь в крутой овраг, отделявший кремнистые породы от более мягких глинистых сланцев.
Вдруг один из идущих впереди закричал:
- Нашел, нашел! Идите скорее ко мне!
Все бросились к нему. Ферсман вскарабкался с трудом, пыхтя и непрерывно вытирая пот со лба.
Удачливый «охотник за минералами» сидел на корточках около небольшой ниши в черной скале и старательно выколачивал оттуда кусочки породы. Это ему плохо удавалось: скала была очень твердой. От его ударов летели обломки кремня и сыпались искры.
Подойдя вплотную, Ферсман увидел на черных натечных марганцевых образованиях мелкие изумрудно-зеленые бляшки и тонкие оливково-зеленые спутанные агрегаты кристаллов. Он с любопытством припал к скале, засунул руку в трещину и, осторожно расшатывая камень за камнем, вытаскивал оттуда образцы, которые потом долго рассматривал в лупу. Внезапно он приостановил свою работу, с особой осторожностью поднес к глазам какой-то образец и воскликнул:
- Совершенно невероятно! Посмотрите - ведь это старый кокон какой-то бабочки!.. - Кокон был весь облеплен оливково-зелеными кристаллами. - Какая изумительная подвижность растворов! Сухой воздух в неприкосновенности сохраняет эти живые экспонаты природной технической лаборатории... Смотрите, здесь то же, что мы наблюдали в долине!
Он положил руку на черную гладкую поверхность скалы, обращенную к солнцу, и тут же отдернул ее - скала была раскалена.
- Почвенные растворы притекают к нагретой поверхности, - удовлетворенно заключил он. - Она действует, как тепловой насос...
«Долго еще копошились мы в этом месте, отбирая хрупкие образцы минералов, осторожно укладывая их в вату и тщательно заворачивая в бумагу, - рассказывает об этом эпизоде Д. И. Щербаков в своей книжке: «Александр Евгеньевич Ферсман и его путешествия». - Александр Евгеньевич был чрезвычайно доволен. Благодаря находке кокона, ему много удалось понять в процессе пустынного минералообразования».
На обратном пути Ферсман успел посетить действующие рудники. В задумчивости он обходил штабеля добытой руды. Подолгу стоял у отвалов пород. Их покрывали яркие синие и зеленые пленки медных соединений. То сгущаясь в оливково-зеленые бархатистые корочки, то сплетаясь с лазоревыми и голубыми тонами водяных силикатов меди, пестрой гаммой тонов лежали перед ним многочисленные соединения железа - гидраты его окиси: то желто-золотистые охры, то яркокрасные маловодные гидраты, то буро-черные сочетания железа и марганца. Даже горный хрусталь приобретал здесь яркокрасные цвета рубина, прозрачный барит делался желтым, бурым и красным.
А несколько дальше, поднявшись в горы, он находил на розовых глинистых осадках пещер красноватые иголочки аланта, - кристаллы свободной ванадиевой кислоты, И даже белые кости человеческого скелета в пещере были затянуты яркими зеленовато-желтыми листочками редкого минерала. Геохимике глубоким вниманием присматривался к этой картине пестрых и ярких тонов, стараясь разгадать ее. Как много рассказывали проницательному взгляду химика-геолога одни только яркие краски и сочетания тонов! Они указывали ему на то, что все соединения находятся здесь в сильно окисленном виде, и минералы, которые предстают перед ним в этих краях, характеризуются самыми высокими степенями окисления марганца, железа, ванадия и меди. Он понимал, что этим они обязаны южному солнцу, ионизированному воздуху с его кислородом и озоном, разрядам электричества в часы тропических гроз с превращением азота в азотную кислоту. Эти соединения обязаны своим окислением и быстрому сгоранию растительности без дальнейшего ее распада...
Эти яркие краски Средней Азии учили его понимать минералы рудных жил Мексики, Центральной Африки или Мадагаскара, где также на южном солнце из сернистых руд глубинных жил на поверхности возникал пестрый ковер солей и, вместо мрачных металлических сульфидов, желтели и краснели охры железа, вольфрама, ванадия, молибдена и висмута.
И вот тогда-то среди этих рудных штабелей и отвалов на розовых скалах девонских известняков Ферсман, быть может впервые, с такой ясностью понял значение красок для минералога. А быть может, именно тогда окрепла мысль о создании книги, которая связала бы точные наблюдения и зоркий глаз с мыслью, анализом, критикой, сопоставлением и синтезом, - книги, которая на цветах минералов показала бы пример геохимического мышления. И такая книга действительно была Ферсманом создана. Но об этом позже...
Недолгое путешествие в Фергану только подогрело интерес Ферсмана к геохимии пустынного ландшафта. Но нужно было спешить обратно. Его ждали суровые хибинские тундры, - магнит, с неизменной силой притягивавший Ферсмана на протяжении всей его жизни.
На его неистощимую энергию - уже в качестве вице-президента - рассчитывала и Российская Академия наук, подготовлявшая в это время торжественное празднование своего двухсотлетия.
На этик празднествах, организованных с большой торжественностью, с приглашением многих иностранных гостей, Ферсману запомнилась одна речь, (неожиданно, как ему казалось, а в действительности вполне закономерно отозвавшаяся на самые сокровенные его мысли.
Торжественному юбилейному заседанию Академии наук Михаил Иванович Калинин передал приветствие ЦИК и Совнаркома.
Крестьянин, питерский рабочий, любимый народом «всесоюзный староста», вышел на нарядную трибуну встреченный горячими аплодисментами всего зала. Он не спешил читать приветствие. Пристально всматриваясь в ряды кресел, занятых представителями науки, обводя взглядом ложи, битком набитые корреспондентами русских и иностранных газет, стоял он перед аплодирующим залом.
Калинин должен был объявить о торжественном акте - переименовании Академии наук в Академию Всесоюзную. Он уловил напряженное ожидание зала и, отложив в сторону бумагу, содержание которой должен был огласить, обратился к сидящим перед ним академикам запросто и задушевно. И словно раздвинулись непривычные к таким речам холодные академические стены и в зале повеяло дыханием живой жизни.
- Народ не знал Академии наук, - произнес Калинин, - и она его очень немного знала да и не могла знать, ибо этому решительно воспротивилось бы самодержавие. А всякое общественное учреждение, в том числе и научное, если оно не связано с народом, не имеет в нем корней, подвергается большой опасности - хронически заболеть малокровием.
Теперь Академия наук получила возможность широкой связи с народными массами, из недр которых будут приливать новые и новые силы для развития науки.
Мы пережили революцию, каковой мир еще не видел. Революцию, в огне которой трудовые и угнетенные массы созрели до высокой степени гражданского самосознания. И теперь эти массы ставят своей задачей построить в согласовании с последними выводами обществоведения новую организацию человеческого общежития. Естественно, что в этом строительстве огромное участие должна принять общесоюзная Академия наук. И мне кажется, что ее лозунгом должно быть: «Наука - для масс, для трудового человечества».
И, словно отвечая на невысказанные раздумья какой-то части зала, Калинин продолжал:
- Не будет ли это принижением научной мысли, не поведет ли это к замене абстрактного мышления исключительно прикладными науками?
Ферсман даже вздрогнул слегка, услышав этот вопрос, так прямо, так резко откликавшийся на все его сомнения.
- Нет, - Калинин пристукнул рукой по кафедре, - мы не стремимся к этому, наоборот, мы ставим задачей могущественное развитие абстрактных наук и теоретических изысканий.
Мы понимаем, что абстрактнейшие, теоретические изыскания могут являться и глубоко захватывающими кровные интересы масс. Мы только хотим сказать, что гениальные открытия величайшего мудреца на необитаемом острове теряют для человечества всякую цену. Значит, говорить, что наука имеет ценность сама по себе, - неправильная мысль. Всякая новая мысль имеет постольку ценность, поскольку она может быть сохранена для потомства и поскольку ее восприняли и использовали в своих интересах массы. Недаром величайший защитник науки Владимир Ильич Ленин всю жизнь свои мысли излагал так, чтобы они могли быть восприняты массами...
В зале стало жарко от киноюпитеров. Зачитав приветствие, Калинин покинул трибуну. Ферсман вышел на воздух и быстрыми шагами пошел вдоль набережной. Он никогда не мог усидеть на месте, когда поток новых мыслей врывался в сознание.
«Наука нужна рабочему классу». В этом у Ферсмана не было никаких сомнений. Перед его умственным взором проходили сотни примеров внимательнейшей заботы и чуткого делового участия новой власти в судьбах науки. А какая широта требовательности! Он знал наизусть каждую букву замечательного ленинского наброска плана работ Академии наук, который не только ему, но и многим его товарищам впервые открыл всю значительность той роли, которую Советское правительство отводило науке. Оно, несомненно, стремилось опереться на ученых. Но ленинский документ говорил и о другом - о том, что науке нужна пролетарская революция. С этой мыслью, которую заострил в своем выступлении Калинин, сразу было освоиться трудно. До сих пор среди ученых бытовал живучий предрассудок, будто бы рост и дальнейшее развитие науки сами по себе могут разрешить все проблемы, все проклятые социальные вопросы, которые мучают человечество. Однако какой огромный природный ум, какое знание обстановки проявились в этом прямом, откровенном разговоре! Ферсман шел, подставляя грудь порывам свежего, колючего ветерка, налетавшего со стороны гавани. Нева тревожно перекатывала взлохмаченные сероватые волны.
Можно ли назвать предчувствием то смутное ощущение больших перемен, то неспокойное чувство ожидания нового - прежде всего от самого себя! - которое невольно овладевает людьми на большом историческом перепутье?
Через несколько лет, в лихорадящем от инфляции больном Берлине, в парализованной кризисом безработной Скандинавии Ферсман вспоминал и этот вечер, и неспокойные волны Невы, и свежий ветер, бивший в лицо. Ему предстояло увидеть лаборатории, в которых едва тлело бледное пламя науки. Он увидел выдающихся исследователей, вынужденных чуть ли не рекламными трюками зарабатывать на оборудование для своих лабораторий… В том, зарубежном мире пытливость - необходимейшее условие развития познания - все в большей степени сменялась разочарованием в силе познающего разума, мистика спешила на смену бесстрашному научному анализу... Только через несколько лет в разительных сравнениях в пользу родной земли и науки Ферсман в полной мере оценил железную справедливость и второй части формулы, которую так просто и в то же время твердо произнес «всесоюзный староста», президент государства рабочих и крестьян от имени многомиллионных масс: и науке нужна революция!
Наступила осень. Уставший от праздничной суеты юбилея, Ферсман снова очутился в поезде, уносившем его на юг. Иные коллеги спрашивали, зачем его снова неведомая сила влечет в эту ужасающую жару, тем более, что однажды уже пострадал от неё (во время описанного выше путешествия Ферсман заболел тропической амебой, что принесло ему много тягот).
Любезный и общительный, он по-разному отвечал на подобные вопросы. Одним он расписывал яркие краски высокогорных пустынь, других очаровывал описанием сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги опалов в пустынях; вспоминал, к случаю, рассказы путешественников о Калахари или Сахаре. Но смысл всех ответов сводился к одному: он рвался изучить, понять и объяснить с геохимической точки зрения процессы, происходящие в пустыне. «Как химику Земли, - записывал он для себя, - мне хотелось поскорее окунуться в тот своеобразный мир солей и озер, мир выцветов и песков, защитных корок и пустынных загаров, которые характеризовали пустыню». К пустыне, в равной степени, как и к Хибинам, Ферсмана приковывал не тот сосредоточенный интерес к истории образования определенных минералов, определенных пород, - интерес, который владел, скажем, его соратниками из ближайшего петрографического лагеря. К ним принадлежал, например, верный спутник его северных скитаний Куплетский, известный своими превосходными описаниями сиенитов.
Хибины открывали Ферсману лишь один из наиболее богатых ракурсов бесконечно разнообразной химической жизни планеты.
Стремясь расширить поле своих наблюдений, Ферсман, покидая еще цепеневший на холоде Север, устремлялся в те области, где, наоборот, работа химических сил протекала с огромной интенсивностью, буквально на глазах исследователя. Это же естественное стремление геолога подглядеть в природе «модели» тех процессов, которые на протяжении сотен тысячелетий меняли облик Земли, постоянно влекло и нашего выдающегося петрохимика академика А. Н. Заварицкого и его сотрудников к вулканам Камчатки.
Щербаков поделился со своим другом дополнительными соображениями, которые делали особенно заманчивой поездку в знаменитые Кара-Кумы.
В 1916 и 1917 годах, в связи с возникновением острой нужды в сере, в научном Питере гуляли рассказы о каких-то горячих вулканических источниках, которые будто бы выносили из недр земли серу и опал и, подобно гейзерам Исландии, образовывали в песках огромные конусы - бугры. Эти рассказы привлекали исследователей не только обещанием новых открытий в области гидротермального обмена химических элементов земной коры, но и перспективой получения серы, нужной для Советского Союза в больших количествах.
В период первой мировой войны русские промышленники, нуждаясь в сере, все же не рискнули пытаться покорить пески, о которых шла достаточно худая слава. Старые, вполне успешные русские экспедиции Коншина, Калитина, Обручева помнились меньше, чем мрачные описания европейского путешественника по Кара-Кумам Вамбери. По его словам, пустыня пребывала в «грозном молчании смерти».
Но времена изменились!
На телеграфный запрос Ферсмана правительству Туркменской республики о возможности снаряжения экспедиции в пески немедленно пришел ответ: республика счастлива предоставить исследователям все необходимое для путешествия. Древняя страна с прекрасной, почти забытой культурой возродилась к новой жизни и осматривалась, познавая самое себя. Кара-Кумы занимают три четверти всей поверхности Туркмении - более 300 тысяч квадратных километров. До сих пор все внимание было обращено на зону оазисов и разрешение сложных земельных вопросов, где не столько даже земля, сколько вода определяет возможность существования жизни. Пустыня была исследована еще мало.
«В добрый путь!» - таков был ответ Полторацка (нынешнего Ашхабада).
Этот путь - желанный путь в пустыню - пролегал через узкие ворота вдоль уже знакомых берегов мутной Сыр-Дарьи, откуда поезд Средне-Азиатской железной дороги доставил Ферсмана в долину Зеравшана с ее живописными кишлаками. Замелькали цветущие оазисы - аулы Мерва и Теджена.
В самом Ашхабаде нетерпеливая натура Ферсмана подверглась испытаниям.
Все хотели помочь организации экспедиции, но никто ничего толком не знал о песках. На юге вытягивались снеговые хребты Копет-Дага, перед ними шла пустыня с целью стремлений - «Сорока холмами», - к которым стремились как к островам, затерянным среди спокойной глади моря.
«Но попасть в пустыню не так-то легко!» - с раздражением отмечал в записной книжке Ферсман. Рутина старых форм жизни здесь еще не была взорвана стремительными темпами новостроек. Щербаков и выделенный правительством в помощь экспедиции работник, характеризованный Ферсманом как «старый пограничный волк, знающий каждый уголок, прекрасно понимающий и быт, и нравы, и всю психологию населения», занялись хлопотами о караване. К экспедиции был прикомандирован опытный переводчик. Краевой музей снабдил ее прекрасной палаткой. Но добывание всего снаряжения, включая керосин, спирт, шубы, темные очки, составило, как оказалось, не самую трудную часть сбора. Осложнения начались тогда, когда поезд оставил путников со всем их многопудовым скарбом на голой платформе станции Геоктепе. Здесь надо было им искать проводников, нанимать верблюдов с вожаками. В последнюю минуту обнаружилось отсутствие множества мелочей.
Ферсман неистовствовал.
Ожидание, вынужденную неподвижность, томление сборов он переживал тяжелее, чем впоследствии самую жестокую жару в песках.
В нетерпении Александр Евгеньевич взбирался на невысокую лёссовую стену, окружавшую знаменитую крепость Геок-тепе, и всматривался в мертвую, безжизненную пустыню.
Скорей, скорей в путь!..
Наконец настал желанный день.
Выслушаны прощальные напутствия местного исполкома, и караван в составе троих русских, троих проводников-туркмен и переводчика вытянулся коротенькой змейкой. Вскоре змейка затерялась сначала среди поливных пшеничных полей, в которые песок врезался лишь длинными косами, затем среди подвижных барханов.
Начались жаркие дни жизни среди пустыни. Впереди с гордо поднятой головой шел верблюд-инар, умевший выбирать дорогу. С независимым видом он выступал по плотно вытоптанной тропе - знаменитому историческому пути из Ирана в Хиву.
«Скромный караван русских пришельцев шел по историческим путям Востока, и чудная восточная сказка сменялась в нашей фантазии роем новых идей и надежд», - эта, чуть выспренняя, запись открывала путевой дневник Александра Евгеньевича.
Днем песок накалялся до того, что казалось, на ном можно было жарить яичницу. Но вот солнце скрывалось, и свирепый зной сменялся ночным морозом. Немного есть мест на земном шаре, где суточные температуры совершают такие головокружительные прыжки. Ночью температура показывала семь-восемь градусов ниже нуля.
В первую же неделю, наряду с нестерпимым жгучим прикосновением лучей южного солнца, путники испытали и холодные порывы зимнего ветра и даже снежный буран.
Экспедиция заночевала в туркменских мазанках, расположенных на границе пустыни. Вечер был теплый, и тихое звездное небо сулило хорошую погоду. «Но во время нашего глубокого сна, - рассказывал Д. И. Щербаков, - откуда-то с северо-востока с непостижимой быстротой налетел холодный ветер. Он с шумом врывался в мазанки, внося с собой тучи песка и хлопья снега, забираясь под одеяло и пронизывая до костей. Печальная картина ждала нас утром. Проснувшись, мы увидели, что все было в снегу. Низ-, ко, над самой головой неслись клочья тумана, застилая ближайшие окрестности. Наше экспедиционное имущество и продовольствие, сложенное с вечера, в кучу, было закрыто густым покровом свежевыпавшего снега. Я бродил около клади в полной растерянности; проводники-туркмены разбрелись, медленно и неохотно собирая верблюдов».
Ферсман вышел из небогатого туркменского жилья, дрожа и ежась под пальто. Он насвистывал какой-то неопределенный мотив, молча посматривал то на пески, то на горы.
- Александр Евгеньевич, - обратился к нему Щербаков, - неужели сейчас, когда мы у преддверия пустыни и прошли все трудности организации поездки, нам придется от нее отказаться? А ведь наше положение выглядит довольно безнадежно.
- Не торопись, не торопись с выводами, - отвечал Ферсман. - Подождем до полудня, поговорим с местными людьми, расспросим их как следует.
- Но, Александр Евгеньевич, учтите еще и ваше болезненное состояние, - продолжал Щербаков. - Очень рискованно, чувствуя себя так плохо, как вы, ехать в ненастную погоду в полную неизвестность. Ведь мы совершенно не приготовлены к зимним условиям работы: у нас нет ни теплой одежды, ни теплых одеял, ни хороших палаток.
- Все, что ты говоришь, существенно, но не решающе. Все-таки попробуем двинуться. Если будет очень трудно, нам никто не помешает вернуться. Никогда не надо отказываться от намеченного, не испробовав все возможности.
Проводники-туркмены, видя подавленное настроение путешественников, подбадривали их единственным способом, доступным людям, не имеющим общего языка: похлопыванием по плечу. Через переводчика они объяснили, что зовут скорее углубиться в пески, где будет тепло: леса пустыни дадут возможность греться у костра.
- Не понимаю, о каких лесах они говорят, - заметил Щербаков.
- Давай команду собираться и вьючить. Утро вечера мудренее, - заключил Ферсман.
Около полудня туман рассеялся и снег сошел. Они не заметили, как он таял, - он просто исчезал, сразу испаряясь.
Потянулись пески, перемежающиеся с ровными площадками такыров, с красным глинистым покровом, ишоров - мягких и пухлых солончаков. Вся жизнь в пустыне сосредоточивается вокруг колодцев. Важнейшим искусством жителей пустыни является умение сооружать колодцы.
«Только в Средней Азии, - писал впоследствии Ферсман, - только тогда, когда в течение многих знойных палящих дней получаешь лишь по пиале затхлой солоноватой воды, только когда целыми неделями не видишь глади этого спокойного жидкого минерала, не слышишь звонкого журчания его потоков, - только тогда понимаешь и научаешься ценить это замечательное химическое соединение Н2О, без которого нет жизни, нет счастья, нет богатства, нет ничего на земле... О, как велика сила и мощь воды в природе!»
Когда караван останавливался на ночлег, Ферсман и Щербаков обычно поднимались на ближайшую песчаную гряду и пытались вглядеться в безбрежное море песков, по ровному кругу сходившихся с небом. Перед ними были не голые песчаные дюны и барханы - ландшафт, чаще всего изображаемый на картинах, но характерный далеко не для всей пустыни. Вдаль уходило море холмов, гряд и бугров, густо заросших саксаулом и песчаной акацией. Далеко на западе виднелась гряда Копет-Дага, - тонкая синяя черта. Там, на западных границах Кара-Кумов таинственный Узбой когда-то проложил свое ложе.
Карта рассказывала, что центральные Кара-Кумы, где скиталась экспедиция, перерезаны почти пополам линией Унгуза - высохшего речного русла, описанного одним из первых исследователей Кара-Кумов, поручиком Калитиным, или системой впадин, вытянутых в одну линию, как думал другой русский путешественник - Коншин. На расстоянии двух-трех десятков километров, не доходя до Унгуза, среди песков должны были открыться серные бугры Кырк-Джульба, что значит «Сорок холмов».
Судя по всем приметам, заветные холмы уже давно должны были бы появиться, но либо приметы обманывали, либо подводила карта, - так или иначе кругом расстилались лишь одни безбрежные пески.
В центральной зоне пустыни, против ожидания, ландшафт становился все более и более привлекательным. Волнистую поверхность песков оживляла густая поросль разнообразных кустарников. В пониженных местах встречались рощи стройной песчаной акации, или сюзеня; на склонах росли раскидистые белые или, песчаные саксаулы. Ближе к вершинам появились стелющиеся шапками кустики «четты» - растения, приспособленного к небольшим перемещениям песка. Изредка встречались мелкие кустики сингрена, и местами пробивалась тонкая зеленая травка - пустынная осока, или илак.
На остановках Ферсмана приходилось снимать с седла. Он себя все еще чувствовал плохо и с трудом добирался до палатки. Постилали кошму и укладывали его под одеяло на вольном воздухе; для подкрепления он выпивал стакан вина из мудро продуманных щербаковских запасов. Спустя некоторое время Александр Евгеньевич обыкновенно привставал, садился, доставал свою записную книжку и записывал в нее свои впечатления. А вечером, когда разводили большой костер, он подбирался поближе к огню и с помощью переводчика Анна Кули заводил беседу с туркменами.
Он очень любил эти тихие звездные вечера, эти мирные беседы, помогавшие экспедиции ближе знакомиться с туркменами, с их бытом, с их представлениями о природе и о пустыне Кара-Кумы. Костер догорал; долго еще тлели саксауловые угольки (туркмены были правы: пустынные саксауловые леса оказались неистощимым источником топлива), а участники экспедиции погружались в глубокий крепкий сон. Ему способствовал свежий воздух, утомление от непривычной езды по пескам и удивительная тишина. Несколько шагов в сторону, и уже не верится, что рядом лежат люди и за спиной полыхает огонь костра.
«Под утро мы мерзли, - вспоминал Щербаков, - и неохотно расставались с постелью. Вяло шли сборы. Застывшие руки с трудом увязывали вьюки. Первый час быстрой ходьбы согревал окоченевшие члены, а спустя недолгое время уже становилось жарко от лучей восходящего солнца. Так шли дни за днями... Вообще все так походило одно на другое, что память только с трудом могла воспроизвести детали пройденного пути».
Только на десятый день с вершины песчаного увала исследователи увидели верхушки остроконечных гор и скалы. Среди однообразия песков путники теряли масштабы и, подобно тому, как восходящая луна кажется громадной, когда она только начинает подниматься над чертой горизонта, так и эти «останцы», как бы рождавшиеся из сплошных песчаных волн, показались путникам величественными громадами.
«Все кажется грандиозным в этой обстановке. Как часто мелкие камни высотой в полметра или метр мы принимаем за фигуры людей. Скалы в десятки метров какутся здесь высочайшими, поднявшимися в небо вершинами. И нам понятны становились рассказы местных жителей о всех диковинках этого края», - читаем мы в дорожном дневнике А. Е. Ферсмана.
Еще дальше, за холмами, виднелась какая-то полоска, едва различимая в бинокль. Это была линия так называемого Заунгузского плато. Здесь и должны были находиться знаменитые холмы.
От добрых вестей караван оживился. Солнце уже садилось за горизонт, когда маленький отряд вышел на огромное солончаковое поле, окруженное желтыми грядами песков. Посредине высился грозный, отвесный, казалось, почти неприступный Чеммерли - первый из «Сорока холмов». В багровых лучах заходящего солнца резкими тенями у подножья холма выделялись выдутые ветром карнизы.
Что может быть увлекательнее открытой книги природы! По отдельным обломкам пород исследователи читали разгадку серных бугров. Белевшая внизу громадная ступень состояла из ряда почти горизонтальных плит известняка с отпечатками раковин моллюсков. Морские отложения! Выше нее залегал гипс - он рассказывал о медленных процессах осаждения стрельчатых кристаллов сернокислого кальция в теплых лагунах отступавшего древнего Сарматского моря. Еще выше пролегали слои красноватых глин с мелким кварцевым песком. В них нельзя было не узнать трансформированные временем пласты морского ила. Бугор Чеммерли, так же как и его соседи, сливался некогда с видневшимся на горизонте плато. Но здесь, на краю этого плато, шло усиленное разрыхление горных пород, а ветры пустыни развеивали продукты этого разрушения, образуя те бесконечные массы песков, которые заполняют собой центральные Кара-Кумы.
Полузасыпанные песком ямы указывали места, где туркмены ломали камни, вырезали жернова для ручных мельниц.
С трудом взобравшись наверх, путешественники обнаружили под ногами яркожелтые гнезда серы, горевшие в белом рассыпчатом песке.
Ферсман тотчас нагнулся с увеличительным стеклом над серной залежью, с живейшим интересом разглядывая покрывавшую серу своеобразную корку гипса и кремния. Камни здесь пахли спичками и порохом. В это время Щербаков производил первую приближенную съемку местности и наносил на план ее приметы. Он уже думал о тех, кто придет сюда добывать скрытые в пустыне богатства.
Охваченные нетерпением открывателей, путники двинулись дальше. За новыми валами песка открывались новые ровные площадки шоров и окаймленные венцом все тех же яркожелтых сыпучих песков красноватые равнины такыров. А вокруг, действительно внешне похожие на кратеры Луны или на потухшие вулканы, вздымались десятки остроконечных вершинок. Холмы, голые, как верблюжьи горбы!
Туркмены, с которыми ученые подружились в пути, с азартом помогали собирать образцы серы, тащили их к лагерю и аккуратно укладывали в курджумы.
Но главная гряда знаменитых «Сорока холмов» была еще впереди.
Долгая дорога утомила, и, как всегда бывает в трудной экспедиции, наступил момент психологического перелома и связанного с ним упадка сил, которому никак нельзя было поддаваться. Не все бугры были осмотрены. Далеко на севере и на востоке рисовались новые группы их.
Заключительный этап странствия должен был пройти через колодцы племени шиих; миновать их нельзя было. Жизнь в пустыне измеряется промежутками пути от одного колодца к другому. Но этого участка пути никто из проводников как следует не знал, никто из них не мог сказать даже, сколько дней нужно идти до колодцев племени шиих. Посоветовавшись между собой, что всегда сопровождалось спорами и гортанным криком, проводники взяли направление на северо-запад. Ферсман и Щербаков пробовали их уговорить, для вящей убедительности размахивая картой, указывавшей, что колодцы нужно искать на севере. Но проводники были непреклонны. Все это не способствовало улучшению настроения путешественников.
Напряженно всматриваясь вперед, караван поплыл дальше, ныряя из одной впадины в другую и медленно, с опаской продвигаясь по крутым склонам песков.
Снова мучительный путь.
Вторые сутки идет измученный караван, идет на северо-запад, вопреки карте. Впрочем, карты практически не существует, в ней обнаружены такие погрешности, которые сводят на нет ее указания.
К полудню - началу наибольшего пекла - караван вступил на голый бархан, сложенный из подвижного песка. Участники экспедиции встрепенулись. За эти несколько дней они приобрели уже немалый опыт путешествия по пустыне и знали, что именно такие пески - скланы - окружают такыры. А там, где такыр, там могут быть и колодцы.
И, действительно, вскоре показались струйки белого дыма, а через минуту с вершины бугра открылась долгожданная картина: внизу, к северу, уходил ровный, как скатерть, огромный такыр; у края его виднелись кибитки, а около них знакомый плетень из кривых ветвей саксаула. Колодец! Какое счастье - отбросить все тревоги! Исследователи больше не думали уже ни о чем, они стремились вперед - к длинной веренице огромных впадин, окруженных венцом каких-то каменистых обломков. Не было никаких сомнений - здесь выходили на поверхность коренные породы, как называют геологи каменные массивы, слагающие толщу земной коры. Вершины разбитого плато были окаймлены песчаными валами, а далеко, километров за двенадцать, снова виднелись серные бугры с обрывистыми склонами.
Очередная встреча с кумли - «людьми песков», чай, угощение, сбор воды, поиски проводников, печение хлеба - все эти, обычно столь приятные минуты отдыха от утомительного перехода на этот раз казались досадным препятствием на пути к столь близкой цели. Как только последний верблюд, налившись солоноватой водой, отвалился от колодца, путешественники помчались вперед, взапуски, обгоняя верблюдов, по ровным, как паркет, впадинам выдувания.
Все говорило о том, что экспедиция достигла конца намеченного маршрута: и старые развалины печей и странные, искривившиеся и сверкающие яркожелтые выходы почти чистой серы среди белоснежных песков на вершине холма. Сера! Везде сера! Большие янтарные кристаллы серы украшали трещины в камнях. Сколько ее здесь!...
Экспедиция достигла самого большого бугра - Дарваза, что значит «ворота». Действительно, бугры, расположенные по обе стороны тропы, напоминали башни ворот средневековых замков и крепостей.
Тропа пролегала по впадинам, описанным некоторыми путешественниками по Кара-Кумам как высохшее русло воображаемой реки Чарджуй-Дарьи. Но под копытами лошадей звенели светложелтые мергели. Не требовалась чрезмерная проницательность, чтобы по виду этих осадочных горных пород, состоящих из смешанных между собой глины и известняка, заключить, что под ногами путешественников отнюдь не русло, проработанное текучей водой. Это, несомненно, бессточные впадины, образованные отчасти в результате выщелачивания легко растворимых осадками пород, а главным образом в результате их выветривания и выдувания.
На следующий день ни зной, ни отвесные лучи безжалостно палящего солнца - ничто не могло остановить исследователей, которые бродили от холма к холму. Они отламывали образцы, взламывали корки, покрывавшие вершины бугров, словно панцырями. Эти защитные покровы обязаны своим возникновением климатическому режиму южных пустынь, где в поверхностном слое идет нередко щелочное выветривание. Ферсман был прав в своих предположениях: ветер выступал, по существу, как химический фактор! Количественные перемещения частиц почвы, осуществляемые ветром, приобретали здесь новое качество. Здесь же происходило накопление водных окислов кремния - того образования, которое минералоги называют опалом.
Всюду с поверхности шли интенсивные процессы окисления, уничтожающие самородную серу и превращающие ее в свободную серную кислоту. Нужно заметить, что, работая в кара-кумских песках, исследователи не сразу поняли это свойство серных месторождений.
Когда собранные ими образцы серной руды, аккуратно завернутые в бумагу, прибыли в Ленинград, оказалось, что бумага совершенно разъедена. На этикетках остались только отдельные обрывки, а местами оказались поврежденными даже ящики. Это явление настолько заинтересовало Ферсмана, что он описал его в «Докладах Академии наук» и выделил природную серную кислоту как новый жидкий минерал.
...Во рту пересыхало так, что трудно было говорить. Зной звенел в ушах. Ученые перебрасывались только отдельными короткими репликами. Они думали об одном и том же, испытывая волнующее, незабываемое предчувствие, вернее предвкушение, почти совершившегося открытия. Прекрасные мгновенья, знакомые каждому исследователю, каждому искателю! Тот, кто сумел вложить в эти переживания всю силу, всю страстность мятежного духа,- тот никогда не покинет трудную каменистую тропу, по которой ученые взбираются к сияющим вершинам познания природы.
«Природа, ее тайны не даются без борьбы, организованной, планомерной, систематической, - писал по этому поводу Ферсман. - И в этой борьбе за овладение тайнами природы, ее силами, - счастливый удел ученого, в этом его жизнь, радости и горести, его увлечение, его страсть и горение. Но если у исследователя нет этой страсти, если по шестичасовому звонку поспешно запирает он двери своей лаборатории и если его рука не дрожит, когда он производит последнее взвешивание или последнее вычисление, - он не будет настоящим ученым».
В этот знаменательный, незабываемый день на буграх Дарваза впервые для Ферсмана и Щербакова стали до конца ясны ошибки старых исследователей.
Окончательно выяснилось, что все без исключения бугры отнюдь не вулканические жерла, выносившие пары серы и сернистые источники, а лишь остатки развеянных ветрами увалов.
Вместо большого русла таинственной реки Чарджуй-Дарьи перед исследователями лежали выдутые ветром, размытые водами впадины.
В последний вечер путники засиделись у костра. Вытянув усталые члены, кутаясь в одеяла от холодного ветра, Ферсман и Щербаков обменивались впечатлениями. Сейчас они уже пытались связать в общую картину открывшийся им геологический ландшафт. Они воодушевились и наперебой фантазировали, связывая картины настоящего с геологической и геохимической историей этих мест. Так родилась импровизированная геохимическая поэма, которая сохранилась в воспоминаниях Ферсмана о первой Кара-кумской экспедиции.
Туркмены были поражены, услышав через переводчика, что вся экспедиция вместе со своими верблюдами и мешками, доверху набитыми минералогическими образцами, все эти дни шла и сейчас находится на дне моря. На дне бывшего моря, конечно! Здесь всюду было море, оно подходило к самым горам Копет-Дага. Оно бывало здесь много раз, и много раз поднимались горы, и много раз опускалась земля.
Туркмены недоверчиво покачивали головами. Переводчик схватывал и пересказывал им лишь отдельные места рассказа, особенно поражавшие его воображение, а остальные тихо сидели и слушали.
Перед ними развертывалась панорама Средней Азии, отодвинутая на миллионы лет. Мощные древние хребты, вздымаясь огромными цепями и гирляндами, всколыхнули весь азиатский материк и в конце каменноугольного периода окружили мощные массивы сибирского и российского щитов складками горных хребтов; тогда создался Урал, связывавшийся через Киргизскую степь с Алтаем. А из глубины древнего моря поднялись складки древних цепей Тянь-Шаня и Алтая, кое-где опоясанные длинными рядами вулканов. Под поверхностью этих хребтов бурлили расплавленные массы, приносившие наверх пары металлов. Море ушло, и его место заняла суша, до наших дней не заливавшаяся водами океанов в восточной части страны. Десятки и сотни миллионов лет тянулось это время. Разрушались горные цепи, воды смывали и намывали пески и галечники. В отдельных озерах и болотцах накапливался уголь из тропической растительности, в одних местах отлагались соли и гипс из соляных озер пустыни, в других эти отложения не оставались, так как климат периодически менялся. Горячие и сухие периоды сменялись тоже жаркими, но дождливыми периодами, длившимися тысячелетия. Страна выравнивалась, а по долинам откладывались метровые осадки, скрывая древние хребты под покровом песка и глины.
Но вот снова заволновался Туркестан. Громадные подземные волны стали нажимать на поверхность земли Европы и Азии. Ожили каменные массы. Снова стали вырастать горные цепи. Земля стала ломаться, появились громадные трещины. Одни глыбы земли начали опускаться, другие - подниматься, и снова из песков выросли горы: теперь это были знакомые нам хребты. Тогда-то именно Копет-Даг, как по линейке отрезанный с севера глубокими трещинами, стал подниматься из глубин. Поднялись колоссальные хребты Памира, Алая и Тянь-Шаня. С них взяли свое начало мощные реки - Аму- и Сыр-Дарья, а на западе морские волны несколько раз набегали, заливая низину, осаждая ракушки и вновь убегая.
Здесь, у этого костра, тоже было море, и его волны, может быть, разбивались солеными брызгами о те каменистые склоны, очертания которых видятся за костром налево. Несколько миллионов, а может быть, десятков миллионов лет колебался материк Средне» Азии. Земная кора в этих местах дрожит и сейчас. Еще поднимаются и опускаются глыбы земли, еще на глазах человека меняется вокруг природа, изменяется течение рек, из-под морской воды Каспия встают новые острова, старые крепости заливаются водами моря.
Набросанные исследователями картины поражали своей сказочностью. Но оставался неясным главный вопрос: откуда все-таки в пустыне взялась сера?
Ответить на этот вопрос должна была уже геохимия, позволяющая проследить превращения и перемещения химических элементов уже после того, как затихли горообразовательные процессы и застывшие складки из многократно наслаивающихся пластов стали добычей воды и ветра.
Вернувшись из поездки, Ферсман в интересных геохимических очерках суммировал и свои наблюдения и беседы у ночного костра.
Он недаром стремился в пустыню.
В новом освещении перед ним предстали те природные процессы, которые он изучал в Хибинах. Полярные и южные пустыни обладали несомненным сходством: и там и здесь накапливались продукты механического разрушения коренных пород. Ветер и дождевые потоки переносили частицы с места на место. И там и здесь не было плодородной почвы в докучаеваком понимании ее. Среди моря песков - скалы, овеянные ветрами пустыни, все, что может подвергнуться химическому изменению под ударами солнечных световых стрел, изменяется с огромной быстротой. Кварц и кальцит еще могут устоять, они и создают минералогическую основу пустыни. Частицы каолина из разложившихся, распавшихся на свои составные части полевых шпатов или выцветы солей легко уносятся ветром, другие растворяются пустынными водами, просачиваются в глубину песков или смываются в соляные озера, шоры и такыры.
На огромных площадях такыров и особенно связанных с ними шоров солевые растворы из глубин как бы вытягиваются к поверхности, образуя выпоты солей разного состава, как снегом покрывая поверхность рыхлого шора.
Знаменитый пустынный «загар», лакирующий поверхность камней, один из видов перемещения, миграции подвижного кремнезема вместе с солями железа и марганца.
Свои первоначальные представления о ветре как важном факторе геохимических процессов Ферсман развил очень подробно и убедительно. Он иллюстрировал их галечными и обломочными пустынями центрального Унгуза, где преобладает крупнозернистый песок. Ему удалось проследить, как при движении к югу падает величина частиц, из которых слагается песок. Уже в ста километрах от культурных оазисов в песках можно подметить своеобразные черты лёсса: песок менее чист,- его склоны не всегда определяются углом сыпучих тел, а иногда, как в лёссе, спадают почти прямыми обрывами. Это разделение, механическое по существу, приводит в результате к разделению химическому: легкие частицы растворимых солей, карбонатов и глин уносятся дальше, чем скопления устойчивого кремнезема. Невдалеке от некоторых такыров Ферсман замечал целые скопления блестящей на солнце золотистой слюды.
Но откуда взялась здесь сера? Ферсман составил себе об этом исчерпывающее представление. Впервые он выступил с изложением своих взглядов на этот предмет в своем докладе о научных итогах экспедиции.
За восемь дней экспедиция должна была достигнуть Геок-тепе.
Синие вершины Копет-Дага все отчетливее выступали из-за песков.
Путников уже больше не страшила соленость воды встречных колодцев. Они привыкли к ночным морозам.
Но на третий день обратного пути с запада налетели черные тучи.
«Нам стало понятно, - записывал Ферсман, когда уже можно было поднять голову без того, чтобы всепроникающая пыль не забивала глаза, нос, не сушила горло,- что слово «кара» обозначало ту неприязнь, то зло, которое приносит пустыня дерзкому человеку, осмелившемуся нарушить ее покой».
Дождь успокоил песчаную бурю, но блестящая ровная поверхность такыров сделалась влажной и скользкой. Лошади не решались ступать на глинистую почву; их приходилось медленно вести под уздцы. По мокрой глине скользили мягкие подошвы верблюдов. Верблюды падали и с трудом поднимались.
Холодные ветреные дни измучили караван. Последние километры путники шли молча, нетерпеливо поглядывая вдаль, с радостью встречая первые постоянные аулы и первые арыки.
Около старой крепостной стены Геок-тепе Ферсман и Щербаков разобрали свои драгоценные грузы - десятки пудов яркожелтой серы и глыбы пустынных гипсов; Они проделывали это, находясь в центре огромной толпы туркмен, живо обсуждавших все подробности путешествия. Переводчик с улыбкой передавал геологам рассказы участников экспедиции туркмен о приключениях, пережитых экспедицией. Они оказывались настолько фееричными, что Ферсман и Щербаков их не узнавали. В них уже участвовали гигантские змеи, дикие кошки, разорванные орлом, неведомые разбойники, страшные моря, бушующие на месте песков, и гигантские - до самого неба - сплошные горы золотистой серы.
В Ашхабаде Ферсман докладывал туркменскому правительству впечатления экспедиции.
Он рассказывал о холмах Кырк-Джульба, расположенных в центре «Злых песков» (он настаивал именно на этом переводе названия Кара-Кумы). Они содержат сорок-пятьдесят, а то и целых восемьдесят процентов серы. Залежи серы зарождались здесь в отдельных озерах, солончаках, лиманах отступавших морей Сармата, среди нанесенных и развеиваемых песков морского берега и мощных разливов Аму-Дарьи. В больших солончаках и соляных озерах накапливались соли хлористые и сернокислые. Более влажные периоды сменялись более сухими, затем снова пустыню заливали дожди. Озера то возникали, то пропадали, заносились илом и песком. В одних отлагались гипсы, в других образовывалась черная грязь, подобно целебной грязи Сакского озера в Крыму, в третьих осаждались соли. По берегам накапливались остатки камыша, превращаясь в сапропели. Местами сернокислые соли восстанавливались, образуя сероводород, и улетучивались в воздух, местами шло их окисление. Частицы серы покрывали берега озер, подобно той сере, которая еще сейчас образуется в некоторых заливах Атлантического океана, на берегах Западной Африки. Сера заносилась песком и снова отлагалась в озерах. Эти процессы шли под воздействием специальных видов бактерий. Потом все оказалось погребенным под сплошным покровом песков.
Но вот снова началась разрушительная деятельность ветра. Вдоль унгузской оси стали освобождаться от песков погребенные скопления осадков озер. Выдул ли их просто ветер или слабые молодые третичные движения подняли породы Унгузского плато? Сказать трудно. И несомненно, что мощные геологические причины обнажили в середине пустыни унгузские увалы, выдули длинные ямы шоров, разметали края плато, оставив нам остатки - отдельные вершинки, бугры. Где были скопления серы, там мощные кремневые и каолиновые покровы защитили холмы от быстрого разрушения и развеивания и сохранили серу в панцы-ре опаловой и глинистой коры.
«Море и солнце родили серу» - этим кратким афоризмом Ферсман заключил анализ геохимической истории месторождения.
Из прошлого рождалось будущее.
- Если любой из «Сорока холмов» разрезать пополам, - продолжал он, - вы увидите на песчаном фоне желтые пятна самой разнообразной величины. Иногда попадаются целые глыбы совершенно чистой серы, но в остальной массе пятнышки серы разбросаны в среде, которая есть не что иное, как песок, сцементированный серой. Серные холмы состоят из пеока и серы. И вот нужно отделить одно от другого, причем вчерне это надо сделать на месте. Нет никакого смысла возить из пустыни серу вместе с песком: в среднем сорок процентов серы, шестьдесят процентов песка. Есть способ отделения серы от песка с помощью нагрева и последующего испарения серы. Можно варить руду в серной кислоте, можно смешивать ее со щелочью, чтобы потом опять-таки выпарить серу и эти пары собрать. Все эти способы пригодны, - добавлял академик, - для всякой серы, кроме каракумской. Все они требуют либо слишком много воды, либо угрожают загрязнением серы песком, либо требуют слишком много топлива. Но в Кара-Кумах как раз очень мало воды, очень мало топлива, но зато очень много песка. И все-таки главное есть - есть сера. А добывать мы ее научимся!
Ферсман поразился обилию вопросов, которые были ему заданы. Заседание продолжалось с небольшими перерывами восемь часов. На нем обсуждались не только вопросы добывания серы, но и жизнь пустыни, и быт «песчаных людей» - скотоводов, и состояние колодцев, и наличие воды, и правильность карт.
На заседании Совнаркома республики говорили о железнодорожном пути, который будет проложен по каменистой равнине Устюрта, о магистральных караванных дорогах, которые должны быть открыты к сердцу Кара-Кумов, о новой отрасли промышленности, которая возникнет на серных буграх, о новой системе колодцев, которая позволит задержать и использовать бурные воды весенних дождей...
Не без некоторого смущения Ферсман убедился в том, как малы были сведения, добытые экспедицией для обоснования планов грядущего освоения пустыни. «Конец экспедиции оказался только началом новых работ», - записал Ферсман в своем путевом дневнике натуралиста.
Достижения первого года работ были закреплены во время второй Кара-кумской экспедиции Ферсмана. Понадобилось предпринять не только более полное научное исследование Кара-Кумов и выяснить точное расположение колодцев и кратчайших путей, но и практически изучить серные месторождения. Тогда же было выбрано место для будущего серного завода.
А затем последовала и третья экспедиция, целью которой было дополнительное исследование геологии края и выяснение возможности наладить автомобильную связь с разработками серы.
19 марта 1929 года в коротенькой заметке ленинградская вечерняя «Красная газета» сообщила, что «сегодня в Туркестан выезжают академик А. Е. Ферсман и геолог Д. И. Щербаков. Цель поездки - организация новой экспедиции в пустыню Кара-Кумы... Академик Ферсман предпринимает путешествие на автомобиле через пустыню по маршруту Ашхабад - Серные бугры - Хива. Это путешествие покажет, насколько возможно автомобильное сообщение в пустыне».
К сожалению, нам не удастся сейчас последовать в пески за экспедиционными «многоножками» - многоосными экспериментальными вездеходами. Тот, кто захочет это сделать, обратится к увлекательной книжке самого А. Е. Ферсмана «Мои путешествия», к воспоминаниям Д. И. Щербакова, к остроумным запискам о третьей Кара-кумской экспедиции ее участника, корреспондента «Комсомольской правды» Михаила Розенфельда, а наиболее полное представление о пустыне и о преобразовании ее советскими людьми можно составить по поэтичной книге одного из участников этой заключительной ферсмановской экспедиции, геоморфолога Б. А. Федоровича «Лик пустыни», удостоенной Сталинской премии.
Первый караван Ферсмана и Щербакова заново открыл страну. Это было сигналом к началу наступления на пески. Наступления, преисполненного скромным трудовым героизмом, подобно тысячам других славных дел, творимых советскими людьми в осуществление первых пятилеток.
Тысячи людей прокладывали пути социализма в пустыне. Смелая мысль Ферсмана и Щербакова о создании в центре безводной песчаной равнины индустриального центра материализовалась в строительном лесе, кирпиче, цементе, железе. Советская пустыня звала строителей; на ее зов откликнулись советские республики. Вместе с туркменами, вместе с кумли - жителями песков - многонациональная армия каменщиков, плотников, Землекопов и горняков поднималась в пять часов утра и работала до десяти. Потом приходила жара. В три часа солнце шло вниз, и люди снова работали.
Когда 1 мая на недостроенной стене завода водружалась мемориальная доска, люди собрались вместе, а потом с красным флагом прошли в долину. Это был уже настоящий большой оживленный поселок. Таким его увидел и Ферсман в свое третье посещение Кара-Кумов.
В поселке сложили первый дом из белого камня с желтыми прожилками. Желтые прожилки - это сера. На заводе установили котлы для выплавки серы, каждый из которых весил до сотни пудов. Их перебрасывали сюда за 250 километров по пескам. Но для того, чтобы пустить завод, нужно было перебросить в пустыню, кроме котлов и автоклавов, механические мастерские, оборудование поселка, магазины и бани. Погонщики верблюдов отказывались брать длинные трубы, толстые балки, железо. Больше всего на свете они дорожили своими «кораблями пустыни». Приходилось все оборудование пилить на части не длиннее двух метров и отдельными блоками перебрасывать на место постройки завода.
И вот работает завод, и уже первые автомобильные прожекторы серебрят по пути к нему кусты саксаула.
Наряду с важным и значительным - множество второстепенных деталей, тоже запоминающихся на всю жизнь.
Среди них и первая стенная газета, для которой никак не удается найти подходящее название. «Голос песков»? Нет! «Пустынный вестник»? И, наконец, под общий смех отвергаемое предложение веселого корреспондента: «Глас вопиющего в пустыне»...
В числе этих запомнившихся подробностей и «автомобильно-ботаническая» номенклатура пустынных растений, выработанная совместно с лихим шофером. Не зная ботаники и названий всех диковинных растений, встречающихся в песках, Ферсман с шофером научились их различать по толчкам автомобиля: под одними была настолько твердая землистая почва, что колеса машины подскакивали, у других почва была совсем мягкая и рыхлая, и машина проезжала ее легко и свободно. Огромные зонтичные ферулы, эти мягкие песчаные травянистые пальмы, с неожиданной покорностью склонялись под грудь победно прорывавшегося автомобиля. Запомнился испуг и недоверчивый смех телефонисток на городском узле, когда грязные, оборванные, замасленные люди, покрытые пылью степей, с покрасневшими от ветра глазами добивались ответа, где находится приготовленный для них самолет...
А первая радиостанция, привезенная на «многоножках» и установленная в центре Кара-Кумов! Долгое время радиотехник не мог понять происхождения загадочных толчков напряжения в проводах, которые, как оказалось, создавались наэлектризованными частицами песка, ударявшимися о проволоку в дни песчаных бурь.
Радиограмма сообщила, что в Ашхабаде лежит срочный вызов Ферсману из Ленинграда.
Хибины властно звали его домой.
А через несколько дней Ферсман уже покачивался на сиденье самолета над красноватыми песками Кызыл-Кумов, которые узенькая полоска Аму-Дарьи словно отрезала от кара-кумской пустыни. Он не утерпел, конечно, чтобы не написать своему спутнику записку: «Вон налево новая область для наших научных экспедиций». Но это свидетельствовало лишь о том, что даже в минуты самой большой сосредоточенности он умел схватывать мыслью самые отдаленные уголки широчайшего фронта манивших его научных работ. Хибинам принадлежали главные его думы - там была его душа.
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +