Трудно и даже неприятно писать о самом себе. Но, очевидно, жизнь налагает на нас свои обязательства. Многие литературоведы, составители учебников и справочников обращались ко мне с просьбой написать биографию, но я всегда отказывался, считая это тяжелым делом: человек должен создать какие-нибудь абсолютные ценности, чтобы решиться писать о себе. Есть опасность, что автобиография может превратиться в самовосхваление.
Но все же я хочу попытаться написать свою биографию еще и по той причине, чтобы другие не сочиняли небылицы, как это случалось не раз.
Итак, я родился в Северной Армении, в местечке, в старину называвшемся Банк (монастырь). Позднее оно было переименовано персами-завоевателями в Караклис (Черный Монастырь), а после установления советской власти — в Кировакан. Прежнее местечко в течение короткого времени так разрослось, что стало городом со множеством учреждений и заводов.
Я родился в 1890 году в патриархальной крестьянской семье, в которой, как и во всем нашем селе, существовали твердые армянские традиции и обычаи, где церковные и народные праздники и обряды отмечались аккуратно, с точностью, благоговением и даже с пышностью. В нашем селе праздновали сохранившийся с древних языческих времен праздник цветов (амбарцум), праздник дождя (вардавар), праздник благословения урожая, праздники навасард и масленицы...
На праздниках много танцевали, играли на национальных инструментах, ходили, друг к другу в гости.
В нашем селе были сильно развиты патриотические чувства: во всех домах находилась картина «Плач Армении», изображающая женщину с распущенными волосами, сидящую среди развалин средневековой столицы Ани, что должно было напоминать о потерянной независимости родной страны и об ее прошедшей славе. В домах висел и портрет национального героя V века Вардана Мамиконяна в шлеме, как символ самоотверженного патриотизма. Эти картины вышивали, соревнуясь между собой, молодые женщины и девушки и дарили родным и знакомым, их давали в приданое выходящим замуж. Люди мечтали об освобождении родины, пели песню Микаела Налбандяна «Наша родина несчастная», читали стихи Рафаэля Патканяна «Доколе нам молчать?». Идеалом молодых людей был Агаси, герой романа Хачатура Абовяна «Раны Армении». Этим настроениям способствовала, конечно, царская политика, вернее политика русификации, результатом которой явилась конфискация церковных имений и закрытие всех армянских школ, кроме духовных семинарий.
Детство мое прошло в сельской обстановке, где главное место занимали земледелие и животноводство, которые являлись основным источником доходов местных жителей. В Караклисе жили также ремесленники и купцы, которых, правда, было немного, но они тоже являлись землевладельцами и имели скот.
Как крестьянский мальчик, я любил животных, любил лес и поле, особенно горные леса, составляющие красоту моей родины. Мне нравилось бродить по лесу, подниматься на горы, с товарищами или одному. Со своими однолетками я ходил в лес за ягодами, на поиски лесных ключей или попросту в надежде увидеть ланей. Напуганный рассказами о свирепости медведей и волков, я не уходил далеко, но именно потому тоска по далям оставалась неугасимой в моем сердце; эта тоска усиливалась под впечатлением сказок, которые рассказывали нам по вечерам бабушка и моя мать. Мать моя была такой интересной и колоритной рассказчицей, что живущие по соседству сельские учительницы прозвали ее «госпожой Гомер».
Азбуке научила меня бабушка, затем мать — в таком объеме, что я мог выводить имена моих родных, а также прозвища коров и волов.
Когда мне исполнилось семь лет, Отец отвел меня в частную школу. Не подумайте, что это было что-то вроде пансиона. Ввиду закрытия армянских школ, армяне-учителя принимали у себя на дому детей и готовили их по разным предметам. В нашем селе открылась русская школа, но многие родители в знак протеста не отдавали туда своих детей. Отец и домашние тоже не хотели, чтобы я ходил в русскую школу, но когда надежда «а открытие армянских школ исчезла, отец все же вынужден был отдать меня через два года в русскую школу. Перед тем как отвести меня туда, он поставил меня перед портретом Вардана Мамиконяна и сказал:
— Иди в школу и учись хорошо, но никогда не забывай, что ты армянин и что армянский язык ты должен знать, прежде всего.
Годы, проведенные в русской школе, и школьные нравы я частично описал в книге «История одной жизни», поэтому повторять это здесь, даже в общих чертах, излишне. Могу только сказать, что учителя наши по большей части были людьми добросовестными и не жалели сил для воспитания и образования учеников. Кроме общих предметов, нас учили столярному и переплетному делу, учили следить за дождемером, находившимся на школьном дворе, и особенно заботились, чтобы мы имели понятие о садоводстве. Весной мы сажали деревья, а летом должны были ухаживать за плодовыми деревьями нашего школьного сада. Особенно приятные воспоминания остались у меня о нашем директоре Георгии Ивановиче Джинаняне, который был высококультурным и благородным человеком. Он интересовался семейным положением и будущим каждого из нас и помогал по мере возможности.
Потребность писать появилась у меня после окончания школы. Я написал рассказ об одном юноше, призванном в армию, о том, как мать его горько рыдала при расставании с ним.
Рассказ этот я прочел своей матери. Сейчас я забыл, что писал, но помню хорошо, что после чтения я заметил на глазах у нее слезы. Из этого я вывел заключение, что написал нечто весьма хорошее, но наш учитель, прочитав рассказ, покачал головой:
— Нельзя писать так наивно.
— Что же тут плохого? — робко спросил я.
— Читай книги больших писателей, тогда поймешь,— сказал он.
Из его слов я заключил, что тайна творчества в чтении, что достаточно мне прочесть несколько хороших книг, и я постигну эту тайну и смогу писать. Я стал читать — не так, как мы читали в школе, торопливо, между уроками, а как можно внимательнее, следя не только за содержанием рассказа, но и за тем, как он написан. Меня охватила необыкновенная любовь к чтению. Мир книг поглотил меня, я стал читать по-русски и по-армянски и, прочитав одну, переходил к другой.
Первая армянская книга, прочитанная мной, был любовный роман Прошяна «Сос и Вардитер», изобилующий этнографическими подробностями. Но в этой книге я, увы! не нашел разгадки своей тайны. Вторая книга была повесть Гоголя «Тарас Бульба». Она произвела на меня огромное впечатление, но тайна творчества опять осталась неразгаданной, и я решил, что она скрыта в книгах, более внушительных по размеру. Я начал читать «Войну и мир». Мне казалось тогда, что я попал в какой-то бескрайний мир, где великое множество людей, мыслей, чувств, деяний, стремлений, мечтаний, горестей и радостей. Должен признаться, что я многого не понял в романе. Так, рассуждения о политике и войне я воспринимал с трудом. Мне был неясен также смысл исканий Андрея Болконского, но сцена его ранения в Аустерлиц-ком бою потрясла меня... Многие, многие страницы эпопеи увлекали, восхищали меня.
Но даже в этой замечательной книге я не смог найти тайны умения писать. Очевидно, тайна крылась не здесь. С новым упорством я продолжал читать и читать, а тайна продолжала оставаться неразгаданной. Тут на помощь пришла моя мать — «госпожа Гомер». Узнав, что я ищу в книгах, она сказала:
— Чтобы писать книги, человеку нужно знание и умение. Вот посмотри на Ованеса Туманяна, видишь, как у него одно с другим сходится. А тебе надо еще учиться и учиться. Лучше делом займись, будешь бездельничать — ничего у тебя не выйдет.
Должен сказать, что мое детство и юность не богаты приключениями, яркими эпизодами. Некоторым кажется, что все эпизоды «Истории одной жизни» пережиты мною, и эти наивные люди на них строят мою биографию. Они, конечно, ошибаются. В книге, правда, есть определенные эпизоды из моей жизни, но большая часть их взята из окружавшей меня действительности. Таким образом, «История одной жизни» не может стать источником биографии автора. То обстоятельство, что повествование в ней ведется от первого лица, вводит многих в заблуждение. Случалось, что крестьяне, посещавшие Ереван, прочтя на дверях квартиры мою фамилию, спрашивали моих домашних:
— Это тот самый Зорьян, которого дядя побил за то, что он съел кусок сахару?
Иди и объясни им, что описанные в «Истории одной жизни» события не относятся ко мне лично, что такого дяди у меня не существовало, что у меня было их четверо и все они тихие, скромные, доброжелательные люди, что меня никто не избивал из-за съеденного куска сахару... Ведь целью моей книги было показать явления общественной жизни дней моей юности, показать факты, характеризующие действительность того времени, а не лично меня или моих родных.
По окончании школы я остался без работы, не зная, куда идти, что делать. Мне так страстно хотелось учиться, что я попросил директора школы разрешить в сентябре снова поступить в последний класс.
— Зачем тебе терять год? — возразил он.— Пойди лучше в другую школу для продолжения образования.
Но когда директор узнал, что у отца моего нет для этого средств, он предложил послать меня в Венецию для продолжения образования в армянском училище. Я был счастлив. Я услышал тогда впервые, что армяне имеют в этом поэтичном итальянском городе школу и что она находится в ведении армянских монахов. Когда я рассказал родителям о предложении директора, они тоже вначале обрадовались. Но отец решил, что, перед тем как дать окончательное согласие, он переговорит об этом с нашим священником. Я был уверен, что священник поддержит меня, и я смогу вскоре поехать в Европу. Какое счастье! Но отец вернулся с грустной вестью:
— Батюшка против. Он говорит: «Если хочешь, чтобы сын твой стал католиком, можешь послать».
Против был и дед мой с материнской стороны, имевший в нашей семье большой авторитет, как образованный человек, выписывающий даже популярную армянскую газету «Мшак».
Я тогда не имел никакого понятия ни о католиках, ни тем более об армянах-католиках. Почему быть католиком плохо, тоже было мне неясно. Но, судя по неприязненному отношению родителей, деда и священника, я решил, что у католиков свои злые помыслы: они дают образование мальчикам, чтобы заставить их впоследствии свершать темные дела. Только спустя много лет я узнал, что у венецианских армян, монахов-католиков, большие культурные и литературные заслуги перед нашим народом, что школу в Венеции окончили наш крупный романист Церенц, поэты М. Пешикташлян и Варужан, народный артист Папазян и многие другие.
Говоря по правде, религиозная сторона вопроса меня совершенно не интересовала, я жалел только о том, что передо мною закрылась такая блестящая возможность получить образование.
Когда надежды на Венецию разрушились, я стал готовиться в семинарию Нерсесян, где учение было бесплатным. Я приобрел программу, учебники и сел их изучать, с тем, чтобы осенью сдать экзамены и попасть в один из старших классов. Для поступления необходимо было сдать и иностранный язык (французский или немецкий), но это я оставил под конец.
Дом наш был мал, а нас было много,— три брата и три сестры: условия для занятий неподходящие. Что было делать? Старая поговорка гласит: голь на выдумки хитра. В нашем саду стоял небольшой домик — кладовая — с черепичной крышей, где отец мой хранил сельскохозяйственные орудия, различные вещи домашнего обихода, корм для кур в деревянных ящиках; мышей здесь было видимо-невидимо.
И вот этот домик стал моим «кабинетом». Я поставил перед окном старый стол, накрыл его чистой бумагой и разложил на нем в образцовом порядке все свои учебники и книги для чтения. Недалеко от стола я поставил кровать и приступил к чтению. Читал я сидя, читал лежа и был счастлив, что никто мне не мешает. Читал днем, читал вечером при свете лампы, приводя в великое смятение мышей: не решаясь вылезти из нор, они отвратительно пищали или бегали как угорелые по потолку. На мою голову, на мой стол, на книги, на кровать сыпалась земля в таком количестве, что казалось, мыши протестуют, мстят мне за дерзкое вторжение в их домик. Но отступать было невозможно. Я должен был готовиться к экзамену, во что бы то ни стало. С таким трудом найти свободный угол и отступить перед мышами? Никогда! Пусть пищат, сколько им хочется, и осыпают меня землею. Я не уйду отсюда до зимы. И я сдержал слово.
Домик стоял далеко, и людские голоса не доходили до меня, а сад был полон зелени и ароматов. Когда мне надоедали сухие, однообразные учебники, я набрасывался на книги для чтения, забывая все на свете. Я блаженствовал...
Оглядываюсь сейчас на пройденный путь, и мне представляется, что самыми счастливыми днями моей жизни были дни, прожитые в этом ветхом домике — кладовой, где я проводил время с любимыми книгами, заполнял весь сад, особенно в лунные ночи, своими сокровенными и дерзкими мечтаниями.
Чего я только не передумал, читая книги, о чем только не помышлял! Но, читая, я всегда стремился понять, как строится повествование, как раскрываются образы героев и драма их жизни.
Осенью я поехал в Тифлис сдавать экзамены в семинарию, но, увы! опоздал: экзаменационная сессия закончилась. Что мне оставалось делать? Возвращаться стыдно, и я решил остаться, взяв любую работу. Первое время меня приютил двоюродный брат, ученик слесаря, который спал тут же в мастерской, рядом с огромными, блестящими от масла, черными машинами. Он и меня устроил на ночлег в мастерской, испросив разрешения старшего мастера. Я приходил туда только поздно вечером, а уходил спозаранок, чтобы никому не мешать, чтобы двоюродный брат не получил из-за меня замечания.
Я решил научиться какому-нибудь ремеслу, и в первую очередь слесарному делу. Но резкие шумы слесарных станков пришлись мне не по вкусу, и я стал работать, где попало. К счастью, вскоре один товарищ устроил меня помощником корректора в одной из типографий. Работа была легкой, у меня хватало времени и для подготовки к экзаменам и для чтения.
Книжные магазины и библиотеки влекли меня, как вино пьяницу. Когда я видел сотни книг в красивых переплетах, стоящих на полке, мной овладевало лихорадочное желание читать, читать и эту книгу и ту — все, все. Книги так заполнили меня, что я забыл об экзаменах, о французском языке, о семинарии Нерсесян. Я старался успокоить свою совесть мыслями, что, окончив школу, самое большее я стану учителем или буду делать то же, что сейчас. Какой же смысл тогда ломать голову, сдавать экзамены, учиться французскому языку! Такова была неопытность, наивность молодости.
Итак, мир книг притягивал меня неотразимо.
Должен сказать, что я увлекался всеми жанрами литературы, но больше всего прозой, ибо проза мне казалась самой естественной, жизненной литературной формой. Здесь все было так, как в жизни, люди чувствовали, думали, говорили так, как должны были говорить, думать, чувствовать, без рифмы и без сценических эффектов. Но и в прозе я любил только самое естественное, самое простое, где психология героев раскрывается без длинных, выспренних речей, где подлинное движение души, где правда жизни. Больше всего привлекали меня Лев Толстой, Чехов и наш Туманян. Что касается самого построения произведения, композиции, то мне особенно нравились французские писатели: Флобер, Мопассан и др.
Запойное чтение вызывало новую, еще более сильную потребность писать самому. Но о чем и как? Брать материал из книг и подражать?.. Это мне представлялось нелепым. Я чувствовал, что серьезный писатель пишет о том, что он видел и пережил, что волнует его, о чем он не может не рассказать. Мне хотелось быть самим собой, говорить о своем. У меня было много заветных тем, и я дерзнул писать. Однако я долго не решался печатать свои рассказы, они все еще не удовлетворяли меня.
Позднее, в 1909 году, я напечатал две маленькие вещи, но скрывал это от друзей и знакомых, боялся, что высмеют меня. Одним из первых моих рассказов был «Ангел» (1910), построенный на эпизоде, который произошел со мной. Товарищи все же прочли этот рассказ и одобрили его. Артист-писатель М. Манвелян и мой земляк, критик Цолак Ханзадян поощрительно сказали:
— Пиши, больше пиши...
Материалу у меня было много, но я писал несмело, все еще не веря в свои силы. Знакомые и друзья продолжали относиться ко мне доброжелательно, но мне все казалось, что это только для проформы.
Секретарь газеты «Мшак», где я работал переводчиком, печатая тот или иной мой рассказ, приговаривал:
— Конечно, Раффи из тебя не получится, но пиши.
Это было его манерой подбадривания, и мне казалось, что самым искренним и простым был он. Но в одном он ошибался. Я вовсе не стремился стать Раффи. Раффи никогда меня не привлекал. Правда, Раффи обладал огромным даром повествователя, у него также была романтика свободолюбия, красноречие трибуна, но я не видел в его книгах реальных людей с их реальными, естественными чувствами и мыслями — словом, правды, которая была мне так дорога в произведениях великих реалистов, каждая строчка которых казалась мне откровением.
Итак, я стал писать, печатая рассказы в газете «Мшак» и в журналах. Положительную оценку своих работ я продолжал воспринимать как поощрение и не придавал ей серьезного значения, даже когда эта оценка появлялась в годовых отчетах журналов.
Но однажды, когда приехавший из Москвы Ваан Терьян предложил мне издать сборник рассказов в Москве, в армянском издательстве «Пантеон», я впервые поверил в себя: еще бы, такой тонкий, изысканный поэт, как Терьян, обратил внимание на мои рассказы, одобрил их. Все же страшно было издавать рассказы отдельной книгой, мне казалось, что это нескромно. Но Терьян снова вселил в меня уверенность, сказав, что сам напишет предисловие.
Из этого издания ничего не вышло, начались бурные дни революций. Товарищи из издательства и сам Терьян увлеклись революционными делами. До книг и до чтения ли было в дни таких великих событий?
Впрочем, через год мне снова предложили издать книгу. На этот раз предложение шло от издательства «Патани». Я согласился, и книга моя вышла в «Библиотеке молодых писателей».
О ней заговорили и в печати и в своих выступлениях писатели и критики, в их числе Ованес Туманян, Ширванзаде, Врт. Папазян, Нар-Дос, Демирчян, артист-режиссер Ови Севумян и другие.
Такие знаменитые люди хвалят меня! — голова моя кружилась от счастья. Но я чувствовал, что это был своего рода аванс, что теперь я обязан с удвоенной силой работать, обязан писать лучше. Особенно взволновали меня, заставили задуматься слова Туманяна и Демирчяна. Ов. Туманян сказал: «Вы станете одним из наших будущих романистов». Д. Демирчян в специальном докладе, посвященном моей книге, заметил: «В этой книге я чувствую синтез нашей национальной литературы и европейских литературных форм, чего нам до сих пор не хватало». Эту мысль он пояснил так: «В армянской прозе национальная форма ведет свое существование от Абовяна до крестьянских писателей, а европейская форма, начиная от Ширванзаде. Синтез этих двух форм я вижу впервые в этой маленькой книжке».
К тому времени я прочитал много критических и теоретических книг армянских, русских и зарубежных авторов, но проблемы, поставленные Демирчяном, были для меня новыми и заставили меня серьезно задуматься... И тут с новой остротой встал передо мной вопрос, как писать. На вопрос этот мне ответила сама жизнь.
Но прежде немного истории. 1917—1918 годы на границах и в самой Армении были полны каждодневными бедствиями. Никто, никакое воображение не может представить себе ужасов этих страшных дней. Наша страна до Тифлиса была полна беженцами из Вана, Муша, Эрзерума, Карса и других мест. Нуждаясь в куске хлеба, несчастные люди скитались по всей стране. Армянский народ находился под угрозой нашествия турок, был нищ и беззащитен.
Я оставил работу в газете и переехал в Караклис, к родным, решив заняться сельским хозяйством и писать только в свободные часы. Здесь в 1919 году я написал несколько рассказов, докончил повесть «Огонь», переработал повесть «Яблоневый сад», наметил главы «Истории одной жизни». Я писал только для того, чтобы забыть грустную действительность. Сюжетов у меня было много, я думал хотя бы начерно набросать их, авось пригодятся когда-нибудь. И я писал.
И вот однажды, когда я работал, в комнату вошла жена моего дяди, женщина весьма любопытная, которая всегда удивлялась, как я, человек по натуре малоречивый, нахожу столько слов для изложения своих мыслей в письменной форме.
— Для чего это ты столько пишешь?— спросила она.— Я хочу знать, для чего вообще сочиняются книги.
Такой вопрос ставился мне впервые, и я об этом никогда не думал. Я не мог ей объяснить, тем более что и сам не знал, для чего я пишу. Сказать, что я пишу просто так, как человек хочет писать,— было бы неправдой. Сказать, что пишу для удовольствия,— было бы совсем нелепо. Для собственного удовольствия не мучаются часами. Наконец, чтобы сказать что-нибудь, я ответил:
— Пишу просто так.
Жена дяди удивилась.
— Как это? Да разве можно писать бесцельно? Каждая работа имеет цель. Хлеб сеют для того, чтобы не голодать, цветок и то сажают не бесцельно. Ты лучше не скрывай, часом, не влюблен ли? Влюбленные всегда слагают песни.
— Но я пишу не песни.
— Это все равно...
Эта простая, наивная женщина заставила меня глубоко задуматься над вопросом, для; чего действительно пишут писатели. И я понял, что вопрос как писать кровно связан с вопросом для чего писать.
В связи с этим я стал снова перечитывать произведения Льва Толстого, Достоевского, Бальзака, Мопассана и других, и находил неисчерпаемый материал для размышлений. Я окончательно убедился, что писатель только тогда станет мастером, когда до самых глубин познает жизнь, когда сможет обобщить и осмыслить процессы жизни. А для этого необходимы твердые убеждения, ставшие плотью и кровью писателя.
О чем бы я ни думал, я приходил к заключению, что главной задачей является точное и убедительное изображение жизни, правильная постановка вопросов. Тогда не будет необходимости самому писателю разъяснять свое произведение, как это делали в старых баснях, приписывая к ним мораль. Пусть разъясняют другие, если это надо.
Вопрос же для чего надо писать выяснялся для меня постепенно под влиянием революционных событий. Еще до советизации Армении мною написаны рассказы «Война» и «У колодца», где впервые у меня действуют революционно настроенные люди, которые борются за обновление жизни.
За год до установления советской власти в Армении я переехал в Ереван, и вот уже тридцать восемь лет живу в столице нашей республики. Здесь я работал в ряде учреждений: в издательском отделе Армкооперации, в Народном Комиссариате просвещения и в Госиздате в качестве секретаря коллегии и редактора. За эти годы я перевел много книг: «Война и мир» Толстого, рассказы Цвейга, повести и рассказы Тургенева, две пьесы Островского, рассказы Гаршина, Марка Твена, Сенкевича.
Занимаясь переводами, я работал и над своими собственными произведениями. За годы советской власти мною написан ряд книг. Новый, советский строй принес с собой и новые человеческие взаимоотношения, новые проблемы, по отношению к которым оставаться равнодушным было невозможно. Меня интересовал новый человек в новых условиях, в непривычных еще ситуациях, его мысли, чувства, поступки, противоречия. В результате появились: «Председатель Ревкома», «Девушки из библиотеки», «Белый город», «Коммуна Вардадзора» и другие работы. К ним относится и неизданный роман, материалом для которого послужила гражданская война в Армении.
Новое содержание властно требовало новой формы, нового стиля, новой языковой фактуры.
Мне кажется, что старые формы все еще преобладают в нашей литературе. Как до установления советской власти, так и после меня занимали несколько основных вопросов искусства, в том числе и вопрос национальной формы. Некоторые считают национальной формой только язык. Мне кажется, национальная форма искусства — понятие гораздо более обширное, чем язык. В национальную форму входят и национальная форма повествования: колорит, мироощущение, особенности пейзажа, жеста, мимики, сама манера повествования, а также его ритм, темп. Когда произведение бывает, насыщено этими особенностями, оно делается близким не только одному народу, но интересным и новым для всех народов. Таков Диккенс в Англии, Мопассан и Доде во Франции, Пушкин, Гоголь, Толстой и Чехов в России, Тагор в Индии и Туманян у нас. Если бы национальная форма заключалась только в языке, мы не чувствовали бы в переводе национальные особенности того или другого автора, придающие его произведениям блеск и краски.
Независимо от всего этого, каждая тема требует своей особой формы и языковой фактуры. Если пренебречь тем или иным, то от этого пострадает качество произведения, в котором ни форма, ни язык не должны ощущаться. А если они дают о себе знать, вернее, если ощущается усилие, потуги, значит, автор формалист и не достиг мастерства.
Во время устных бесед и в письмах читатель нередко интересуется, как пишет писатель и откуда он берет материал. На это следует ответить, что каждый писатель пишет по-своему и по-своему отбирает материал. Некоторые (речь идет о прозаиках) составляют подробный план и список героев и только тогда начинают писать. Я так не могу, если я даже составлял план (я пробовал), то большей частью не следовал ему. Я невольно подчиняюсь развитию материала и логике действия и часто не могу даже предвидеть, каков будет следующий абзац или то, что скажет через несколько минут тот или иной персонаж. Часто мои герои мне диктуют такие выражения и слова, которые я никогда не употреблял раньше.
Что касается другого вопроса, откуда я беру материал для произведений,— то это вопрос весьма сложный. Я сам не могу решить, откуда возник тот или иной сюжет. Иногда какая-нибудь фраза или намек давали мне повод для развития сюжета.
Когда рассказ был написан, мне представлялось, что точно так все происходило в жизни. Между тем события и люди становились действительностью только во мне. К примеру, я как-то поехал на курорт Дилижан в фургоне. На мое замечание, что фургон едет очень медленно, что поезд довез бы нас за час, кучер ответил: «Да разве поезд может догнать фургон? С лошадьми ли ему равняться!..»
Из этой фразы вышел рассказ «Железная дорога».
Точно так же из одной фразы возникли рассказы «Изгородь», «Огонь», «Цован» и другие. А поводом к созданию «Яблоневого сада» послужил следующий эпизод. Мне как-то рассказали, что один старик влюбился в беженку-прачку и приносил ей в подарок яблоки из своего сада. Я описал эту любовь сначала в рассказе «Тайна». Затем у меня возникла мысль: а что, если бы старик не умер, как это происходит в «Тайне», а женился бы на беженке и появился у него наследник, как отнеслись бы к этому старшие дети, что бы тогда произошло?.. И получился иной по содержанию рассказ «Яблоневый сад».
Поводом к моему рассказу «Болезнь Вагана» послужила история одного молодого человека, который в Третьяковской галерее разрезал ножом картину Репина, где Иоанн Грозный обнимает голову убитого им сына. В этой истории меня интересовал психологический момент: что толкнуло юношу совершить столь страшный шаг. Вернее, в каком состоянии находился человек, что это великое произведение искусства показалось ему отвратительным?
Остальные рассказы также возникали из той или иной фразы, из небольшого эпизода, или газетной заметки.
Когда рождается какой-нибудь сюжет, меня, прежде всего, привлекает его эмоциональная, моральная сторона. Если в материале, как бы он ни был интересен, этого нет,— я отказывался от него.
В начале заметок я говорил, что на моей родине в каждом доме находилась картина «Плач Армении», которая даже нам, детям, внушала интерес к прошлому нашего народа, к его истории. У армянского народа древняя история, большое культурное прошлое, где есть и высокий героизм, и тяжелые трагедии. В каждом селе, в каждом армянском городе много памятников древнего зодчества, являющихся живыми свидетелями далекого прошлого, заставляющих всегда помнить историю народа. Мои родные и особенно дед с материнской стороны (который много читал и хорошо знал древнеармянский язык) часто говорили детям о прошлом нашего народа и о его настоящем, говорили о том, что армяне были когда-то свободными и независимыми, а теперь лишены прав, мучаются под игом царя и султана, говорили о разрушенном древнем городе Ани, о его великолепных зданиях, превратившихся в руины. Моя бабушка, видя, как все мы огорчаемся, подбадривала нас почти всегда одними и теми же словами:
— Это не останется так, дети мои. И у нас есть свой царь, он только еще мал. Католикос наш держит его при себе, вот он вырастет и освободит нас.
В детстве я свято верил в царя-освободителя, тем более что это подтверждали и наши соседи, но потом понял, что слова бабушки были наивной верой, мечтой о свободе, о независимости. Царь-ребенок был лишь символом этой свободы. Легенду о «царе» я упоминаю в своей книге «История одной жизни».
Интерес и любовь к родной истории толкнули меня к исторической тематике, и я написал сначала рассказ «Смбат Багратуни», затем роман «Царь Пап». Всегда вдохновляли и восхищали меня героические подвиги народа в борьбе за освобождение от чужеземного ига. И вот, когда вспыхнула Отечественная война, я выпустил свой роман «Царь Пап» как пример героической обороны родины. Через десять лет последовал мой второй роман «Армянская крепость».
Почему тематика моя оказалсь такой пестрой? Основная причина этого, как мне представляется, кроется в бурных переменах нашей действительности, в требованиях времени.
Когда пишу эти строки, мне кажется, что я лишь историк, следящей за течением событий, скромный летописец. Начиная с первых моих литературных шагов до сего времени (1910—1957) в нашей жизни произошли величайшие события, и я старался по мере сил отразить их в моих произведениях. От этого, возможно, менялся и стиль, манера моего письма. Ведь стиль в большой мере обусловлен материалом.
Да, я писал разное и по-разному, но никогда не откажусь от того, что писал. Я готов предстать перед страшным судом со всеми своими грехами, как бы тяжелы они ни были.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +