Автобиография — это анкета, которую, в отличие от других анкет, писатель заполняет уже после того, как он был допущен в ту широкую организацию, которая называется: массовый читатель.
Итак:
Год рождения — 1901.
Происхождение — мелкобуржуазное. Место рождения — бывшее Царство Польское, ныне Речь Посполита Польская, Сандомирская равнина над Вислой. Край обильный и скудный, приберегший для одних плодородные полосы шумящей пшеницы (прославленная на всю страну «сандомирка»), для других — лоскуты песчаных пустырей, где от колоса до колоса не слышно голоса, край богатых помещиков и беднейших крестьян, собирающих со своего морга земли слишком много, чтобы умереть, слишком мало, чтобы жить от урожая до урожая.
Родился я в маленьком местечке, прославившемся впоследствии, во время мировой бойни, количеством укокошенных солдат обеих доблестных армий. Отец мой был провинциальный врач, осевший на всю жизнь в этом закутке, отстоявшем на тридцать пять верст от ближайшей железнодорожной станции. Крестьян, значительную часть года перебивавшихся впроголодь, лечил преимущественно даром, в округе слыл большим чудаком, ополчившим против себя местную верхушку во главе с аптекарем, не прощавшим ему, что тот отказывается выписывать мужикам дорогие лекарства.
Учился я в Варшаве, в университет поступил в Кракове. Было это в 1918 году, то есть как раз в тот знаменитый год, когда «вспыхнула независимая Польша» на развалинах габсбургской и гогенцоллернской монархий, взорванных динамитом Октябрьской революции. Это были годы, когда воздух в Польше был полон угара самого зоологического шовинизма и воскресших великодержавных амбиций, когда раздавленное польскими штыками национальное восстание на Западной Украине и стремительный поход на Киев открывали, казалось, перед наскоро сколоченным польским буржуазным государством перспективы «от моря до моря». Поход Красной Армии на Варшаву, правда, сразу сузил эти перспективы, чуть ли не до пределов варшавских застав, но разгоревшиеся аппетиты не улеглись в надежде на реванш в недалеком будущем.
Первые мои стихи, появившиеся в печати в 1918—1920 годах и носившие еще отпечаток формальных поисков (очень осужденные уже в следующем году в стихотворной автокритике), своей нарочитой грубостью в третировке «святых и неприкосновенных» идеалов независимости национальной культуры, религии, культа войны прозвучали диссонансом в хоре молодой империалистической литературы, голосившей на все лады «осанна» формировавшемуся буржуазному государству.
Поэма «Песня о голоде», опубликованная в 1922 году, при всей своей идеологической нечеткости была в послевоенной польской литературе первой крупной поэмой, воспевающей социальную революцию и зарю, зажегшуюся на востоке. Остатки непреодоленного мелкобуржуазного идеализма, как узкие, не по ноге башмаки, мешали сделать решительный шаг.
Освобождение пришло извне, в виде неожиданного потрясения. Потрясением этим было кровавое восстание 1923 года. Захват Кракова вооруженными рабочими, разгром полка уланов, вызванных для усмирения восставших, отказ пехотных частей стрелять в рабочих, братание солдат с восставшими и передача им оружия — все эти стремительные происшествия, изобилующие героическими эпизодами уличной борьбы, казались прологом величайших событий. Двадцать четыре часа, прожитых в городе, очищенном от полиции и войск, потрясли до основ мой не перестроенный еще до конца мир. Когда на следующий день благодаря предательству социал-демократических лидеров рабочие были обезоружены и восстание ликвидировано, я отчетливо понимал, что борьба не кончилась, а начинается борьба длительная и жестокая разоруженных с вооруженными и что мое место в рядах побежденных сегодня.
В следующем году я работал уже литературным редактором легальной еще в то время коммунистической газеты «Рабочая трибуна» во Львове и, переводя для нее многочисленные статьи Ленина, впервые принялся изучать законы, руководящие развитием капиталистического общества, теорию и практику классовой борьбы.
Политические стихотворные памфлеты, которые я печатал в «Рабочей трибуне», после того как по ним прошелся красный карандаш цензуры, появлялись в свет в виде безукоризненно белых пятен, снабженных только заголовком и подписью.
Годы 1924—1925 были для меня годами внутреннего творческого кризиса. Писать по-старому считал ненужным, по-новому еще не умел.
Прыжок от формально утонченных, оперирующих отдаленными ассоциациями стихов «Земли влево» до народной скупой простоты «Слова о Якове Шеле» (поэмы о крестьянском восстании), простоты не всегда еще зрелой и полнозвучной, был для меня решающим этапом внутреннего преодоления, первым моим шагом на пути к подлинно пролетарской литературе, литературе — непосредственному оружию классовой борьбы. «Слово о Якове Шеле», выпущенное мной уже в эмиграции, в Париже, осталось поэтому, несмотря на свои идеологические и композиционные недочеты, моим любимым произведением.
Все острее ощущаемая потребность принимать активное участие в развертывающихся вокруг классовых боях посредством неотразимого оружия художественного слова заставила меня забросить стихи и сесть за прозу. Результатом трехмесячной работы и явилось мое первое прозаическое произведение — роман «Я жгу Париж».
Активная работа в рядах Французской компартии лучше теоретических размышлений научила меня применять свое литературное творчество к задачам повседневной партийной агитации и пропаганды.
В 1927 году я организовал в Париже рабочий театр из польских рабочих-эмигрантов, который в тяжелую эпоху полицейских репрессий должен был стать проводником революционных идей и организатором эксплуатируемых польских рабочих масс во Франции. Массы эти, состоящие из малоземельных и безземельных крестьян, которых голод выгнал из Польши, были отданы на произвол французского капитала. Вот почему следующей своей работой я наметил пьесу о революционной борьбе крестьян за землю, основав ее на тех же мотивах, что и поэму о Якове Шеле. Пьеса, несмотря на доносы польского посольства и преследования парижской полиции, ставилась в десятках рабочих центров парижского округа и имела большой отклик.
Усиливающиеся репрессии требовали от рабочего театра крайней изобретательности в обслуживании политических кампаний. Так, например, запрещение митингов рабочих-иностранцев продиктовало нам схему пьесы-митинга, президиумом, которого являлась сцена, размещенные же в зрительном зале актеры, подавая реплики и вызывая зрителей на выступления, постепенно втягивали в участие всю аудиторию, превращая спектакль в настоящий митинг, заканчивающийся вынесением соответствующей резолюции. С «законной точки зрения» трудно было запретить такого рода импровизированные спектакли.
Весной 1928 года я был послан на работу в Северный угольный бассейн (департаменты Норд и Па-де-Кале). Время было горячее, после больших провалов и массовых высылок. Пробираясь с шахты на шахту, укрываясь по горняцким поселкам, собирал попутно материалы и заметки для большого романа «Бандосы», из жизни польских горняков во Франции.
Начатый роман пришлось отложить в сторону. После возвращения в Париж (как раз в это время печатался в «Юманите» мой роман «Я жгу Париж») я был неожиданно арестован и выслан из Франции, якобы потому, что мой роман открыто, призывал к низвержению существующего строя. Внезапно выброшенный за борт Третьей республики, я временно поселился во Франкфурте-на-Майне, решив твердо переждать и вернуться обратно. Инцидент с моей высылкой наделал немного шума. Французские либеральные писатели, во имя «свободы слова», обратились к министру внутренних дел с протестом против беспримерной высылки писателя за его литературное произведение. Протест подписали около сорока видных писателей. Часть из них, в том числе старичок Рони-старший, сочла необходимым добавить, что протестуют против высылки писателя, но снимают свою подпись, если писатель окажется коммунистическим деятелем. С такой же оговоркой присоединила свой голос к протесту и пресловутая «Лига защиты прав человека». Министр Сарро, не желая, по-видимому, раздувать инцидент, отменил распоряжение префектуры о высылке и разрешил мое пребывание во Франции до окончательного расследования моего дела.
Когда с этой бумажкой в кармане я явился во французское консульство во Франкфурте и потребовал визу на въезд во Францию, консул любезно ответил мне, что хоть я и имею право пребывать в настоящее время во Франции, но раз уж очутился вне ее пределов, то обратно в нее не вернусь. Я поспешил, не менее любезно, успокоить консула, что с визой или без визы, но буду во Франции и обещал прислать ему из Парижа открытку.
Три дня спустя я был в Трире, вечером, пользуясь оказией, обстоятельно осмотрел родной городок Маркса, на следующее же утро преспокойно перешел мостик, отделяющий Германию от «независимого княжества Люксембург», укрывшись за проезжающим грузовиком. В тот же день вечером, или точнее ночью, я был уже по ту сторону границы, отделяющей Люксембург от Франции, и, пройдя пешком расстояние до следующей за границей железнодорожной станции, преспокойно отправился поездом в Париж.
После трех недель свободного пребывания на легальном положении, вовремя предупрежденный товарищами, что есть вторичный приказ о моем аресте, я исчез на некоторое время с легального горизонта. Вторичная интервенция возмущенных защитников «демократии» повлекла за собой отсрочку моей высылки до 15 мая. Оказывается, что отсрочка эта была лишь своеобразной удочкой. В ночь на 30 апреля я был застигнут врасплох дома, арестован и выслан под конвоем до бельгийской границы, оттуда автоматически до немецкой, и так докатился до Берлина, а так как немецкая республика не изъявила желания приютить меня в своих пределах, то через Штеттин на немецком пароходе я вскоре причалил к Ленинграду.
В Советском Союзе живу уже два года. Партийная и общественная работа в стране, строящей невиданными темпами социализм в кольце империалистической блокады, не оставляет много времени для литературного творчества.
Написал за это время пьесу-гротеск на современную западную социал-демократию «Бал манекенов». Побудило меня к этому отсутствие в нашем революционном репертуаре веселых спектаклей, которые давали бы пролетарскому зрителю возможность два часа посмеяться над своими врагами здоровым, беззаботным смехом, дающим революционную зарядку. Решил попробовать создать революционный фарс. Попытка, по-моему, вышла удачной. Впрочем, пусть судит читатель — «Бал манекенов» выходит на днях отдельной книжкой. На сцену пока что не попал.
Думаю закончить роман «Бандосы», начатый еще во Франции, но большой роман требует больше свободного времени. Может быть, получу когда-нибудь более продолжительный отпуск, тогда засяду и закончу обязательно.
Работаю над книгой рассказов о Советском Таджикистане, где побывал в прошлом году.
Стихов пока не пишу. Дело в том, что свою литературную работу считал всегда и продолжаю считать подсобной к текущей политической работе. Перед лицом тех громаднейших задач, которые партия и социалистическое строительство ставят перед каждым советским писателем, роль, которую могут сыграть стихи на польском языке, очень и очень невелика. Живя и работая в СССР, не считаю, себя эмигрантом и думаю, что своей повседневной работой если не заработал еще, то заработаю право гражданства в рядах героического пролетариата той страны, которая первая дала миру социалистический строй. В этой великой стройке хочу принимать самое непосредственное участие. Учусь писать по-русски. Задумал большую поэму о строительстве. Хочу написать ее на русском языке. Это задача. Возможно, что ее не осилю. Но опыт тринадцати лет революции показал, что для большевиков невозможных вещей не существует.
Во всяком случае, если тебе, товарищ читатель, попадет в руки новая книжка моих стихов, на ней не будет уже, наверное, значиться фамилия переводчика.
* * *
Действительно, после этого он писал только по-русски, но к стихам вернулся позже, почти перед самым концом своего творческого пути. Огромный размах социалистического строительства, масса новых впечатлений, бескрайные пространства Советского Союза, которые он пересекал из конца в конец, надолго задерживаясь в облюбованной точке необъятной нашей родины,— все это не могло не заставить Бруно Ясенского творчески выразить свое ощущение. Он начал писать прозой. Поэзия лаконичней, более капризна, требует лучшего знания и проникновения в язык, чем проза. Поэтому все накопленные впечатления, чувства, восторг и любовь к новой родине он вложил в свои прозаические произведения. По-русски он написал «Бал манекенов» — пьесу-сатиру, которую ставили в Токио и Праге, Англии и Польше. «Человек меняет кожу» — роман о строительстве в Таджикистане, «Мужество», «Нос», «Главный виновник» — повести, «Заговор равнодушных» — роман, который не удалось Ясенскому окончить. Преждевременная смерть унесла смелого и горячего коммуниста, талантливого писателя, прекрасного поэта. Мы знаем, что с его стихами отряды сопротивления в Польше шли защищать свою родину, песни его распевали, как безыменные. И в самые трудные минуты жизни Польши народ вспоминал своего революционного поэта. Перед нами лежит издание на простой оберточной бумаге, стершийся шрифт, неясная печать. И тем дороже такая книжечка, ибо она звала на борьбу за освобождение от гитлеровской оккупации его родной Польши.
Ясенский любил свою родину. Он страстно мечтал увидеть Польшу в лесах революционной стройки. Ему грезилось, что такое время стоит на пороге, и он не ошибался.
Нам кажется, что широкому читателю интересно было бы узнать, как писал Ясенский. Мы постараемся кратко рассказать, как происходил этот процесс чисто внешне. Ясенский, живо всем интересовавшийся, вдруг замолкал, будто уходил на дно глубокого колодца, переставал разговаривать, отвечать на вопросы, почти не воспринимал окружающей действительности. Когда нам впервые пришлось увидеть его в таком состоянии, то мы просто ничего не поняли,— казалось, что его кто-то разгневал, обидел, вывел из обычного ясно-спокойного состояния. Он ходил — если это в комнате, то из угла в угол, если на улице, то быстро, не глядя по сторонам, погруженный в собственные мысли, чувства и переживания. Он отмеривал огромные пространства. Он выхаживал каждую новую вещь. Он ее делал всю на ходу. И в зависимости от вещи, в зависимости от замысла, он шагал больше или меньше.
Но вот он перестает шагать, лицо становится более оживленным, он уже начинает слышать окружающий мир. Если не совсем полно реагирует на все события, то все же отчасти их воспринимает. Приходит момент, когда ему надо поделиться своим замыслом, уже мысленно воплощенным в готовую форму, и он рассказывает, сам посмеивается, грустит, волнуется. Затем садится и записывает подробный план. Если вещь большая, то по главам, по действиям, по крупным кускам. Потом, уже почти не отступая от плана, он пишет пьесу или роман. Пишет методически изо дня в день, не отрываясь по нескольку часов от письменного стола. В Таджикистане писал, даже лежа на ватном одеяле.
Поправок вносил очень мало. Вещь вся выкристаллизовывалась на ходу, он ее как бы заучивал.
Всегда радовался, когда читатели широко откликались на его творчество. Он читал письма очень внимательно. Соглашался или спорил с автором, но никогда не был равнодушен.
Надо сказать, что его творческая фантазия помогала ему проникать так глубоко в окружающую действительность, что порой надо было только удивляться.
Вот расскажем несколько подробнее о его работе над романом «Человек меняет кожу».
Первый раз Ясенский полетел в Среднюю Азию в 1930 году, как член правительственной комиссии по размежеванию Таджикистана с Узбекистаном. Комиссию возглавлял Домбаль, его большой приятель.
Азия, которую Бруно Ясенский видел впервые, с ее еще не тронутым бытовым укладом, навыками, привычками, особенностями, поразила его настолько, что он уже в 1931 году ранней весной уезжает в Таджикистан. Он еще не говорит, что напишет о Средней Азии, а много говорит о том, как красива, как необычна эта страна, как она заставляет пристально и внимательно приглядеться к ней, она лежит на стыке нескольких государств и из феодального строя шагнула сразу в социализм, минуя капиталистическое общество. Может быть, для современного читателя это не звучит так, как было это важно и интересно для людей поколения Бруно Ясенского. Все теперь привыкли, что Таджикистан советский и никаким другим он не был на памяти у современного молодого поколения, а Ясенский еще бывал там тогда, когда из Афганистана налетали вооруженные до зубов всадники, ратовавшие за восстановление попранных религиозных законов, отобранных земель, власти, и просто-напросто пылавших ярой ненавистью к советской власти. Ясенский ходил по Сталинабаду, который был еще кишлаком Дюшамбе и никоим образом не напоминал города, а был маленьким скопищем глинобитных кибиток, как там называют мазанки. Кривые, беспорядочные, по-азиатски слепые улицы, зной, пыль, грязь — и на этом фоне красивые люди в ярких халатах, пусть ситцевых, но ярких под нестерпимо горячим солнцем. Красивые люди с медлительными движениями, будто сошли с иллюстраций старинных библий. Даже женщины покрывали головы так, как это делает дева Мария на древних иконах.
Стройные мужчины, мечтатели и любители поэзии, с цветком за ухом, в серых и белых чалмах, верхом на библейских осликах, буйный разлив огненных маков по степям и долинам, стройные юноши и девушки. Женщины, закрытые в городах чачваном, а в деревнях и горах просто неимоверно длинным и широким рукавом,— таков фон, на котором все обстояло не так миролюбиво и по-евангельски.
Классовая борьба обострялась религиозным фанатизмом, собственностью не только на землю, скот, имущество, но и на женщину.
Басмачи резали жителей, влетая ночью в спящий поселок, резали и стреляли пограничников, резали и убивали дехкан, решившихся строить новую жизнь. Ночь разражается выстрелами, криками, стонами. Эхо в горах повторяет ружейные раскаты.
Страна в массе своей неграмотна, чиновники и учителя (всегда духовные лица) — все сбежали вслед за эмиром в Афганистан, Персию, кое-кто — в Китай.
И вот этой разоренной вконец страной (эмир угнал поголовно весь скот, оставив население умирать, раз не пошли за ним, эмиром) — вот этой огромной страной, кое-где разделенной, как, например, Северный и Южный Таджикистан, непроходимыми в то время горами, надо было управлять, и управлять по-новому: без чиновников, духовенства, эмира. Управлять подчас неграмотным и малограмотным людям. И чем выше в горы, чем дальше от плоскогорья, тем крепче старый уклад: женщины закрыты, многоженство, в семье владыка и распорядитель жизнями — хозяин.
На юге, на границе с Афганистаном, лежат огромные пространства земли, нетронутой, истомленной зноем. На юге лежит Вахшская долина...
Где теперь зеленый разлив цитрусовых, хлопка, винограда, персиков покрывает ее, превращая в земной рай, там Ясенский ехал, спугивая быстроногих джайранов, и вся выжженная солнцем, потрескавшаяся земля кишела под копытами его коня страшными мохнатыми пауками, гигантскими ящерицами-варанами, черепахами, которые устремились куда-то по определенному маршруту всем черепашьим народом. Не было еще и строительства на Вахше, когда он проезжал там, ночуя в пограничных заставах.
Он любил эту страну и отлично сознавал, какие трудности стоят на путях ее развития. Временами казалось, что никогда не осилить всех трудностей, таких больших, непреодолимых, и только вера в силу коммунизма поддерживала, не давая возможности отступить, уступить хотя бы пядь завоеванных прав. Ясенский верхом переправлялся через горные хребты. На крутых осыпях, ломая ногти, он шел, держась за хвост привычной к кручам лошади, то и дело, теряя под ногами опору и хватаясь руками за раскаленные под солнцем камни. Из-под ногтей выступала кровь.
Зачем он шел? Он хотел видеть, понять, осознать до конца, что несет с собой коммунизм для этой ветхозаветной библейской страны.
Он видел еще кишлаки, где поголовно все жители были с зобами, он видел, как собирали урожай с поля, которое можно было все прикрыть большим одеялом. И это поле почти висело над бездонной пропастью.
Он проходил по оврингам. Эти висящие над пропастями переходы он проходил, чтобы очутиться на перевале, а внизу открывалась долина такой красоты и очарования, что она потом снилась по ночам, вставала как мираж, никогда не уходила из памяти.
Он проходил всюду, где потом действовали и жили его герои. Он все видел сам, все испытал, все осмыслил.
Успех романа именно в том, что читатель верит: так было, хотя события и были придуманы автором. Роман кончается тем, что на головное сооружение налетели басмачи и убили там чудесного мальчика Керима и белоголового Гальцева, профсоюзного работника Вахшского строительства. И через два года после того, как был напечатан роман, басмачи действительно налетели на головное сооружение Вахшского канала.
Ясенский всегда говорил, что писатель должен видеть будущее, даже не видеть, а предвидеть. Без этого писатель не может работать. И действительно, двадцать пять лет существования романа его не состарили.
Увлекаясь, Бруно Ясенский умел и мог увлечь за собой каждого. В 1931 году в Таджикистан он повез Вайяна Кутюрье, Эгона Эрвина Киша, Отто Люина, Лозовика и Джошуа Кюнитца. Эти, сугубо городские жители гарцевали на армейских лошадях по предгорьям Памира, тряслись на грузовиках по бездорожью Локайской, Яванской и Вахшской долин, ночевали около огромных хаусов Ховалинга, карабкались в гору около Больджуана, чтобы взглянуть на могилу Энвер Паши, этого пророка пантюркизма, дышали, точно влажной ватой, сгущенными парами Куляба, купались в горячих источниках Оби Гарма, отдыхали, упивались красотами Туткаульского ущелья, пересекали ледники...
Но роман написан, вышел, читатель его полюбил... И вот Бруно Ясенский уже вновь увлечен. Он спускается на морское дно, его треплет шторм в Тихом океане: он с партией ЭПРОНа вышел на спасение судна, терпящего бедствие... Потом целое лето 1936 года ездит из района в район по всей Горьковской области, он насыщается новыми впечатлениями, встречами, разговорами, песнями и шутками рабочих, колхозников, партийцев, студентов, всякого, кто встал на его пути. Он умеет выбрать ту драгоценную блестку, искорку, мудрое слово, чтобы обогатить свою выдумку, так безумно похожую на действительность. Он пишет «Заговор равнодушных»...
Нам хочется привести подлинные слова Бруно Ясенского, сказанные им на пленуме Союза советских писателей в Минске в феврале 1936 года:
«...Я обвиняю нашу литературу в недостаточной смелости в пользовании художественным вымыслом.
Мы часто говорим, что действительность наша настолько богата и многообразна, что любой вымысел художника всегда бледнее ее. Мы часто говорим, что художнику незачем выдумывать, ему достаточно показать реальную действительность. Но из опасения упрека в вымысле мы обедняем нашу действительность.
Я обвиняю нашу литературу в чересчур робком, чересчур эмпирическом следовании по пятам за действительностью. Мы отражаем настоящее в его соотношении к прошлому — это легче. Но у нас нет еще произведений, которые давали бы нам картину нашего «сегодня» через объектив будущего.
Я не собираюсь разрешать в этой речи всех вопросов нашего литературного движения. Я поднимаю просто свой голос, как поднимают тост: за смелую выдумку, вскормленную на материале живой действительности, но не боящуюся перешагнуть через ее полное неожиданностей завтра.
За смелую выдумку, необходимую социалистическому писателю, как необходима мечта социалистическому плановику, из кирпичей будущего строящему замечательное сегодня в нашей замечательной стране».
И чтобы оправдать слова писателя-коммуниста Бруно Ясенского, нам хочется процитировать отрывок из его, не опубликованного еще стихотворения, написанного им по-русски:
В Советской стране каждый камень мне дорог,
По ней исходил я не мало дорог.
И каждый ее полюбившийся город
Мне трудно оставить, как старый порок.
Лишь вспомнишь порой их цветную мозаику,
Точимую зубом годов и стихий,
И даже отъявленнейшему прозаику
Станет невмочь не облечь их в стихи.
Так бросим же тосты! У каждого тоста
Есть своя длинная клин-борода.
Наполним бокалы, поднимем их просто
За наши советские города.
Здравствуй, Москва без церквушек дотошных,
Не Москва-матушка, а Москва-мать.
Ты мне дороже с тех пор, как снимать
Стали с тебя сарафан и кокошник.
Мы тебя сделаем, морскою гаванью,
Омоложавим в один прием!
Хочешь раздольный бассейн для плаванья?
Завтра к Динамо Волгу припрем.
В. Б. Ясенский умер 20 октября 1941 года.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +