Теперь я уже твердо знаю, что я родился. Но когда я появился на белый свет и даже несколько лет спустя, мать уверяла, что меня нашли в капусте на огороде. А тетка говорила, что меня принес аист, принес в клюве, до хаты не донес, выронил из клюва, и я упал в телячьи ясли, где меня будто и нашли. Бабушка же настойчиво доказывала, что меня вытащили из колодца, когда поили корову Оришку.
А когда я спрашивал отца:
— Тату, откуда я взялся?
— Вырастешь, сам узнаешь, откуда взялся,— отвечал он.— Иди лучше в чурки играть! Не мешай мне!
Родился я в ночь с 31 октября на 1 ноября (старого стиля) 1889 года в местечке Груни, Зеньковского уезда, на Полтавщине. Теперь это Грунский район, Сумской области.
Собственно, событие это произошло не в самом местечке Груни, а на хуторе Чечве, близ Груней, в помещичьем имении, где мой отец
работал у панов.
Условия для моего развития были вполне подходящие. Подо мною — колыбель на веревочках, а я — в колыбели, а надо мною — мама. Немного поспишь, немного мама накормит, губами почмокаешь — и растешь себе помаленьку.
Так оно, значит, и пошло: ешь — растешь, а потом растешь — ешь!
Родители мои были как обычно все родители: отец — мужского пола, мать — женского. У отца и у матери тоже были родители.
Отцов отец, (мой дед) был в Лебедине сапожником, мамин отец (тоже мой дедушка) был в Грунях хлеборобом.
А вообще мои родители были хорошие люди. Чтобы мне не очень скучно было расти, они обзавелись для меня семнадцатью братишками и сестренками. Так мы вместе и росли... Выросло только пять братишек и восемь сестренок. Воспитывались сообща и мальчики и девочки, как и теперь в советских школах — совместное обучение.
Стал я, значит, расти...
Как?
Как и все растут: ел хлеб, борщ, кашу, галушки, вареники, печеную картошку, зеленые дички, черемуху, от которой язык превращался в напильник, вишни — пузо от них становилось красным,— ягоды бузины, от которых и лицо, и язык, и голова, и руки, и рубашка были синие-синие, как куриный пуп.
Играл, как и все, в чурки, в мяч, в кегли, в свинки, гонял по-котьоло прыгал через перелазы, зимою скользил по льду и катался на салазках. Бегал наперегонки. Тогда еще стометровок не было, а называлось это так:
«А ну, от груши до соломы! Тю!» — и побежали.
«Тю!» — это теперешний выстрел судьи на старте.
Как видите, я рос и делал все то, что в будущем мне пригодилось как писателю.
— Будет писать! — сказал как-то отец, когда я, сидя на полу, размазывал рукой лужу.
Что имел в виду отец под словами «будет писать», трудно было угадать. Возможно, он мечтал о том, что его сын будет работать писарчуком в волостном правлении или будет записывать в, церкви попу «в грамотку» — «во здравие» и «за упокой», а возможно, что в нем жила более далекая мечта о том, что его сын будет писателем не меньшим, чем земляк Николай Васильевич Гоголь...
Разве угадаешь?
Оправдалось, как видите, отцовское пророчество: пишу, хоть далеко не так, как Н. В. Гоголь.
Но ой как много прошло времени, пока отцовское предсказание воплотилось в жизнь!
Писатель не так живет и не так растет, оказывается, как обыкновенный человек.
Что — обыкновенный человек? Живет, проживет, помрет... Да и все!
А писатель — нет. О писателе подай, обязательно подай: что повлияло на его мировоззрение, что его окружало, что его организовало, когда он лежал у матери на руках и не думал совсем о том, что когда-нибудь придется писать свою автобиографию.
А вот теперь сиди и думай, что на тебя повлияло, отчего ты стал писателем, какая нелегкая тебя в литературу понесла, когда ты стал задумываться над тем, «куда дырка девается, когда бублик едят».
И вот вспоминаешь свою жизнь и приходишь к выводу, что с будущим писателем на самом деле происходят какие-то необычайные явления, не такие, как со всеми, и, если бы таких явлений не было, не становился бы человек писателем, а был бы порядочным врачом, инженером, механизатором, дояркой или просто толковым кооператором.
Навалятся «а тебя эти явления — и пошел человек писать.
Главную роль в формировании будущего писателя играет природа, а в формировании украинского писателя — еще и ночь, луна, «верба рясна», стреха, картофель, конопля, бурьян...
Если у мальчика или у девочки есть склонность к задумчивости, а вокруг растет картофель, или бурьян, или конопля,— амба! Так и знайте: из ребенка вырастет писатель.
Так было и со мною.
За хатой недалеко — картофель, на грядке — конопля. Сядешь себе: ветер веет, солнце греет, картофель навевает мысли о поэтических образах, о вселенной, о космосе.
И все думаешь, думаешь, думаешь... Пока мать не крикнет:
— Пойди-ка, Мелашка, погляди, не заснул ли Павло там, часом, в картошке? Да осторожненько, не напугай, чтобы не пришлось откачивать...
Так оно и пошло. Начал задумываться. Сидишь и колупаешь перед собой ямку,— все тебя вглубь влечет.
А мать, бывало, ругается:
— Что за напасти, кто картофель весь перерыл? Ну вот, уж как попадешься!..
А то влечет тебя вверх. Тогда лезешь в клуню на балку воробьев гонять или на вербу за галчатами.
Характер у меня был очень впечатлительный, нервный: стоит отцу показать ремень или кнут-восьмерик — моментально под кровать и дрожу.
— Я тебе покажу балку! Я тебе покажу галчат! Если бы хоть сразу убился, это еще ничего, а то ведь покалечишься, чертов сын!
А я лежу под кроватью, трепещу, носом шмыгаю и думаю печально: «Господи! Чего только не приходится переживать из-за этой литературы!»
Вот так между природой, с одной стороны, и людьми — с другой, и промелькнули первые годы моего золотого детства.
Потом отдали меня в школу.
Школа была четырехклассная, и не простая, а Министерства народного просвещения. Обучали меня хорошие учителя: Иван Максимович, доброй души старикан, белый-белый, как бывают белыми у нас перед весенними праздниками хаты, и учительница Мария Андреевна, старенькая - престаренькая. Она, бывало, все в теплый платок куталась и в желтый кулачок кашляла. Кашлянет, поглядит на нас, а из глаз ее лучи — такие ясные-ясные и ласковые-ласковые; и те лучи так вас укутывают, так тепло-тепло лелеют, будто смотрит на вас родная ваша мама с ясным, горячим солнышком в глазах. Учили они меня добросовестно, так как сами они были ходячей совестью людской. Любил я их, любил даже и линейку Ивана Максимовича, которая ходила иногда по нашим рукам, школярским, испачканным. Ходила потому, что такая тогда «система» была, но ходила она, когда я того заслуживал, и никогда не ходила больно.
Где теперь та линейка, что выработала у меня стиль литературный? А писал ли бы я вообще, если бы не было старенького Ивана Максимовича и тихой Марии Андреевны?
В это самое время начала формироваться и моя классовая сознательность. Я уже знал, что вот это помещики и господа, а это — не помещики и не господа. Частенько, бывало, отец, посылая меня с чём-нибудь к барыне в горницу, наказывал:
— Как войдешь, сразу поцелуй барыне ручку!
«Важная,— думал я про себя,— значит, барыня персона, если ей ручку целовать надо».
Каким-то неясным было тогда у меня классовое сознание. С одной стороны, целовал барыне ручку, а с другой стороны — как накричит, бывало, за что-нибудь барыня, ногами затопает, я залезу под господскую веранду и шепчу:
— Погоди, эксплуататорша! Придет Октябрьская революция, я тебе покажу, как триста лет из нас кровь пили и т. д. и т. п.
Отдали меня в школу рано. Не было, должно быть, мне и семи лет. Проучился я там четыре года, окончил школу.
А отец и говорит:
— Мало еще ты учился. Повезу я тебя в Зеньков, уездный город. Поучись еще там, посмотрим, что из тебя выйдет.
Зеньковскую школу я окончил в 1903 году со свидетельством, что имею право быть почтово-телеграфным чиновником какого-то очень высокого (чуть ли не четырнадцатого) разряда. Да куда же мне в эти чиновники, когда «мне только тринадцать минуло»!
Приехал я домой.
— Рано ты,— говорит отец,— закончил науку. Куда же тебе, если ты еще такой маленький? Придется еще учиться, а у меня и без тебя уже двенадцать.
И повезла меня мать в самый Киев, в военно-фельдшерскую школу, поскольку отец, как бывший солдат, имел право учить детей в той школе на казенный кошт.
Закончил я школу и сделался фельдшером.
А потом все учился, учился, учился, чтобы экстерном сдать экзамен на аттестат зрелости и постучаться в университет.
Удалось мне это сделать, когда мне было уже под тридцать лет.
Вот как добывалось когда-то образование!
А теперь наша молодежь в двадцать три года уже заканчивает высшую школу, она уже — врачи, инженеры, агрономы, педагоги, председатели колхозов и т. д.
Вот что значит советская власть!
Писать я начал, когда мне было уже тридцать лет с гаком. Начал с фельетонов. Было это в 1919 году.
С того времени пишу и пишу...
Так что же, спрашиваете вы, необходимо для того, чтобы стать
писателем?
1. Хорошо учиться. На «отлично». Чтобы знать, где надо писать одно «н», где два «н», где нужен «ь», а где он не «ужен, где ставится запятая, где точка, где тире, где «не» пишется вместе, а где раздельно.
2. Надо больше читать, чем писать.
3. Не надо писать так, как писали А. С. Пушкин, Тарас Шевченко, А. П. Чехов, Иван Франко, Владимир Маяковский и т. д. У классиков и у всех хороших писателей надо учиться, а писать надо по-своему, чтобы читатели говорили:
— Глядите! Написал не Александр Сергеевич Пушкин, а Сергей Александрович Мушкин, а между тем тоже талантливо! Да здравствует Мушкии!
4. Антон Павлович Чехов говорил, что основное в работе писателя — не писать, а зачеркивать написанное. Очень ценный совет!
5. Необходим ли для писателя талант? Да, необходим. Но что такое талант? Чудесный, талантливый и «очень смешной» еврейский писатель Шолом-Алейхем говорил: «Талант — это такая штука: если она есть, так она есть, а если ее нет, так нет!»
Великий писатель Максим Горький о таланте сказал: «Талант —
это труд, работа».
...Давайте, дорогие товарищи, учиться и работать!
* * *
....Работать в газетах я начал довольно поздно, когда мне уже стукнуло тридцать с гаком.
Почему?
Я происхожу из крестьян. Родился на Полтавщине. У родителей моих было очень много детей и очень мало денег. (Было это еще в царское время.) Дать мне систематическое образование родители не имели возможности. Закончил я сельскую школу. А дальше что? О гимназии или вообще, о каком-то другом среднем образовании я не смел и мечтать. Что делать? Хозяйничать дома — не на чем и не над чем. А родители между тем изо всех сил, во что бы то ни стало, старались вывести детей «в люди». Откуда-то отец узнал, что он, как бывший солдат, имел право отдать сына «а «казенный кошт» в военно-фельдшерскую школу, а таких школ на Украине тогда была только одна — в Киеве...
...Окончил я военно-фельдшерскую школу. Работал фельдшером и затем учился самостоятельно, чтобы сдать экстерном экзамен за гимназию «на аттестат зрелости»...
Для этого мне пришлось потратить чуть ли не десять лет. Выходит, что среднее образование я получил, когда уже мне подкатило под тридцать.
...Книжки читать я любил сызмальства, все думалось, гадалось, что это за люди такие есть на свете, что умеют стихи складывать или книжку написать, но о том, чтобы самому что-нибудь такое сложить, об этом не мечталось...
Фельдшерствовать мне посчастливилось с одним очень образованным врачом, который увлекался литературой, сам писал, прекрасно знал украинский язык, был знаком с Лесей Украинкой.
Ну, по службе вот иногда как-то напишешь какой-то там акт или еще что-нибудь другое, даешь ему на подпись, он читает...
Как-то он меня спрашивает:
— А вы никогда не пробовали в газеты писать?
— Нет, никогда.
— А вы попробуйте!
Я попробовал. Написал небольшую заметку (не помню уже, о чем!), понес в редакцию, где мою заметку и выбросили в корзинку.
Мысль о работе в газете я оставил.
По-украински я говорил с детства. Учился в русской школе, потому что, как вы знаете, при царе украинских школ на Украине не было совсем.
Как мы, украинские крестьянские дети, говорили и писали, проучившись две-три зимы в сельской школе или пройдя солдатскую царскую муштру?
Кто-то когда-то о нашей речи сказал довольно остроумно:
— Не по-русски, не по-малорусски, а так — мало-по-русски!
Врач, с которым я работал, раскрыл передо мной красоту украинского языка и многим помог мне в его изучении.
Книжки, разумеется, я читал и русские и украинские. И много читал...
...Украинский язык, уже и литературный, я, для того времени, знал прилично.
Пришел я в Харькове в редакцию газеты «Bicтi ВУЦВК» и говорю:
— Нет ли у вас какой-нибудь работы?
— А что вы умеете?
— Знаю украинский язык!
— О! Нам такие люди нужны!
Надо сказать, что знатоков украинского языка было тогда очень мало. Некоторые из тех, кто знал, перепетлюрились, молодежь еще не подросла...
Лучшим знатоком украинского языка в редакции «Вiстей», кроме редактора, считалась зав. информотделом (такая была должность) Оксана X.
К ней меня и направили.
«Экзамен» я сдал блестяще и в тот же вечер уже работал переводчиком.
И началась моя газетная работа.
Было это, как я говорил, в 1921 году! В апреле.
А теперь уже 1954 год!..
А газетная моя работа как началась, так до сих пор и не прекращается.
И, если по секрету вам сказать, до сих пор я считаю себя «в общем и целом» газетчиком.
Работаю, значит, я себе в редакции и работаю. Перевожу себе и перевожу.
Характером я сызмалу был не сказать, чтобы очень печального, а совсем, наоборот, по молодости смеялось весело и раздольно.
Однажды, переводя зарубежные телеграммы, напал я и а какой-то курьезный факт из международной жизни. Забыл уже, какой именно. Телеграмму я перевел, а потом подумал про себя, а почему бы мне не посмеяться над этим фактом. Взял я, да и написал что-то такое наподобие фельетона, или усмешки, или юморески...
Кстати, и. тогда и теперь мне не очень нравилось французское слово «фельетон». Пишу я это слово потому, что так заведено в газетах и журналах, а я сам для своих вещей придумал название «усмешка», и это слово я люблю куда больше, чем слово «фельетон»...
...Так написал я, значит, усмешку о зарубежном факте, приложил к переводу телеграмму и положил «а стол Оксане X. Сижу и поглядываю на Оксану. А работали все мы, и начальство (зав. отделом) и подчиненные, в одной комнате. Прочитала Оксана перевод, читает усмешку. Начинает хохотать. Вскочила и, смеясь, куда-то побежала. Прибегает и показывает мне редакторскую резолюцию: «Напечатать в завтрашнем номере газеты»...
«Побей тебя нечистая сила!» — думаю себе. А сам, разумеется, рад! Еще бы!
— А как подпишем фельетон? — спрашивает Оксана.
Я беру у нее свое «произведение» и подписываю: «Оксана».
Таким образом, первый мой фельетон (если можно его так назвать), напечатанный в «Вiстях», появился за подписью «Оксана».
Почему?
Из этого видно, что серьезного значения этому факту я не придавал и быть фельетонистом или вообще писателем не думал.
Работа в газете мне понравилась, бросать ее я не собирался, а думал: разве мало есть работников в газете,— и не писателей, и не фельетонистов, а прекрасных журналистов, без которых газета не может существовать?
«Буду работать, — думал я себе,— а там видно будет, во что оно выльется...»
Работал я, надо вам сказать, охотно, работал с увлечением.
Утром приходил в редакцию, выскакивал на часок обедать и с петухами на другой день приходил домой.
Жизнь протекала в редакции.
Был я и переводчиком, и редактором языка, и зав. отделами, и секретарем редакции, и редактором журнала «Червоний перець», и редактором литприложений.
Не одновременно, разумеется...
А то одновременно в «Вiстях» я был редактором и фельетонистом, а в «Селянськой правде» ответственным редактором.
Поработалось,— скрывать нечего!
Вместе,с «Вiстями» издавалась и газета «Селянська правда», которая первое время хромала, так как часто менялись редакторы.
Я в «Селянськой правде» работал секретарем.
Сидишь, бывало, в комнате, заходит товарищ:
— Здравствуйте! Я — ваш редактор!
— Очень приятно!
Глядишь, через месяц-полтора это «очень приятно» уже говоришь другому товарищу.
Редакторами «Селянськой правды» долгое время были товарищи, которые, приехав в Харьков, ждали назначения на работу.
— Поработайте в «Селянськой правде», пока подберем вам соответствующую работу.
Довольно часто редакторство в «Селянськой правде» было работой по совместительству.
Газета выходила три раза в неделю.
Бывало, как правило, так:
— Вы работайте, а я забегу, просмотрю!
— А передовая?
— И передовую напишите!
— А о чем?
— Пишите о кооперации!
— Да в прошлый раз писали о кооперации!
— Ничего, ничего! Не повредит! Пишите о кооперации! Редактор обязательно забегал просмотреть передовую.
— Хорошо написано, очень хорошо! Только конца нет!
— Как нет?
— А в конце добавьте: «А потому давайте хлеб и лошадей для Красной Армии!»
Писалась ли передовая о международном положении, или о культурно-просветительной работе на селе, все равно обязательно добавлялся конец: «А потому давайте хлеб и лошадей для Красной Армии».
— Да как-то оно тут вроде...
— Ничего, ничего! Какая-нибудь добрая душа прочитает, и, глядишь, поймет... Печатное слово, оно свое делает!
Был и такой редактор.
— Товарищ редактор! Когда будет передовая?
— А газета разве выходит? — спрашивает редактор.
— Не выходит, потому что нет передовой!
— А раз не выходит, зачем же передовая?
...Стенных газет тогда в наших редакциях не было.
Вот я взял и написал усмешку «для внутренних надобностей», о делах редакционных. Обо всяких таких курьезных, более-менее типичных явлениях в редакционной нашей работе, о странных поступках разных редакционных сотрудников-чудаков (а где их, скажите, нет?!).
Смеху было, хоть лопатами выгребай!
Но это меня и погубило!
Уже редакторы начали:
— Вы умеете, но не хотите!
— Вот на такую-то тему нужен фельетон! Понимаете, нужен!
— Да не получится у меня!
— А вы попробуйте! О редакционных делах ведь получилось! Напишите!
Начал писать!
Иногда получалось, иногда не получалось...
Вскоре стало чаще «получаться», чем «не получаться».
Пришлось чаще браться за Гоголя, за Щедрина и за Чехова...
Читал, думал: «Почему смешно? Откуда — смех?»
Достал словари, сборники пословиц... и т. д. и т. п.
И прислушивался. Прислушивался и в трамваях, и на базарах, и на ярмарках, и в поездах,— чему смеются, почему так весело?.. И записывал.
Не сомневаюсь, что теперь, когда мы имеем институты литературы и факультеты журналистики, нашей молодежи будет значительно легче
начинать, чем было нам.
То, к чему нам приходилось пробиваться ощупью, не имея ни малейшей под собой теоретической почвы, то для наших молодых товарищей
станет доступно в вузах.
Будет основа, на которой уже будут вышиваться узоры.
А мы — сами сновали, сами и вышивали.
...Самое трудное и самое неприятное писать о себе.
Я еще раз говорю, что не имею никакого намерения давать какие-то определенные рецепты, как писать, да их, этих рецептов, и нет. Я попробую рассказать, к примеру, почему и как я написал «Зенитку», так как из моих произведений ее, пожалуй, больше всего знают.
«Зенитка» была написана во время Великой Отечественной войны.
Мне хотелось в эти трудные, грозные дни написать что-то очень веселое, такое — чтобы и моя работа содействовала тому, чтобы люди и на фронте и в тылу по-настоящему-таки засмеялись, да не засмеялись, а просто-таки захохотали.
Одновременно чтоб моя юмореска сыграла бы и определенную, так сказать мобилизующую, подбадривающую роль.
Героями «Зенитки» я выбрал двух стариков: деда Свирида и его кума.
Почему я выбрал стариков?
Чтобы показать, что с врагом воевал весь наш народ, умевший держать в руках если не винтовку, то хотя бы вилы. Я сделал старого деда партизаном (а разве таких не было!), а в партизанах даже хилые старики не сидели без дела: обед хлопцам варили и лошадей пасли.
Почему я привел пример войны деда Свирида со своей бабкой Лукерьей? Это — смешно, но у меня еще и то было на уме, что, мол, не задавайтесь, фашисты, своей техникой, своей военной наукой,— хоть вы и очень такие вымуштрованные, очень такие сильные, очень такие в военном деле напрактикованные,— наши деды будут бить вас, имея в руках не усовершенствованные зенитки, а самые обыкновенные вилы-тройчатки.
Стариков, которые упали с кислицы, я прозвал летчиками.
Такие контрасты: зенитка и вилы, настоящая военная муштра, с одной стороны, и бабка Лукерья — с другой, таран и юбка и т. д. Да еще когда старые деды по-своему употребляют в разговорах военные термины (а разве не поприставали такие термины к нашему языку во время войны?!) — вот и получилось, говорят, очень смешно.
«Зенитку» свою я выдумал. Живого деда Свирида, такого, как действует в «Зенитке», на свете не было. Но я уверен, что подобные деды были, потому что если бы их не было, я бы погрешил против художественной правды, и читатель обязательно где-нибудь, когда-нибудь,— не теперь, так в четверг,— запротестовал бы... Читателя — не обманешь! За десять лет жизни «Зенитки» я не слыхал ни одного протеста.
Я рассказал о том, почему я написал «Зенитку».
Как я ее написал?
Это уже дело посложнее. С «Зениткой» я «мучился» довольно долго. Было много сомнений, немало опасений! А не обидятся ли наши солдаты, наши офицеры, что я их титаническую, героическую, смертельную на войне борьбу сравниваю с «войной» деда Свирида и бабки Лукерьи? Хоть я и имел в виду фашистскую армию, а вдруг кому-то придет в голову, что я — аж подумать страшно! — недооцениваю трудностей борьбы.
Не обидятся ли наши бесстрашные соколы-летчики за то, что смертельнейшее в их руках оружие — таран — я свожу к тарану дедом бабкиной юбки?
Еще только готовясь писать, я советовался с некоторыми товарищами и с первыми моими читателями, не может ли такое случиться?..
А кто наверняка мог мне сказать, случится или не случится?
Решил писать!
Сам про себя подумал: все дело в тоне, в подходе, в определенных границах.
Взял да и написал.
Спрашиваете, как я ее технически написал?
Я ее не написал, а рассказал. Было это в Рязанской области, где моя семья жила в эвакуации. Я приехал к ней. Дома было довольно холодно, был февраль. Ночью не спал, а больше дул на руки. Дул я, дул, никакого тепла не надул. Подуешь, а пар клубами выдувается. Разбудил я жену:
— Ты не замерзла?
— Замерзла!
— Слушай, я тебе что-то расскажу.
— Еще не рассвело? Может, это у тебя от холода?
— Слушай, может, теплее будет. И начал: «Сидит дед Свирид на завалинке. Сидит и стругает лозинку...» И так до конца.
Жена начала смеяться. Потеплело.
А утром встал, нагрел у чайника пальцы, попросил у хозяйской дочки-школьницы четыре листика бумаги «в клеточку» из ученической тетради, взял карандаш, потому что чернила замерзли, сел и записал «Зенитку».
Так родилась «Зенитка»...
«Зенитка» — это юмореска, написанная не на фактическом материале, это, так сказать, чистая авторская выдумка, домысел.
Давайте попробуем поговорить о фельетоне, или об усмешке, как о следствии определенного жизненного явления, факта. Есть у меня усмешка (или пусть будет фельетон), который называется «В ночь под Новый год». Материалом для этой усмешки послужил тот жизненный факт, что во многих наших колхозах председатели колхозов, чтобы устроить на легкую работу своих родичей, кумов, сватов и т. д.,— назначают их сторожами.
В штате одного колхоза было обнаружено целых восемнадцать сторожей. Явление, разумеется, ненормальное, граничащее с преступлением. Нужно было высмеять это явление, привлечь к нему внимание общественности, выставить его на всенародное осмеяние и, таким образом, пресечь.
Как я подошел к этому материалу, к этому факту?
Я себе представил, что когда в колхозе восемнадцать сторожей и все они родичи или приятели,— ясно, что не все они старики, что это здоровые, трудоспособные люди, которые скрываются от работы и еще получают за это большие трудодни.
Это была, так сказать, исходная точка, та «печка», от которой я начал «танцевать»...
Что может делать здоровый, не обремененный трудом молодой человек ночью, если он сторож, а тому сторожу только и дела, что бить в колотушку?
Вот я и начал им работу находить, на бумаге, понятно: они у меня и в подкидного играют, и борются, и на ферме симментальского бугая поднимают. Дошло до того, что комсомолка Олена на правлении стала требовать, чтобы сторожам футбольный мяч купили — пускай, мол, не гуляют, а тренируются и «Кубок СССР» для колхоза выиграют.
А окончательно я скомпрометировал сторожей тем, что одного из них в ночь под Новый год украли.
Люди читали, смеялись, а кое-кто, наверное, и почесывался.
А если бы я взял и написал: «В таком-то колхозе восемнадцать сторожей. Разгоните их!» — это была бы не литература.
Дело литературы — своими способами привлечь внимание к определенному явлению, осветить его, а для «принятия мер» у нас есть другие соответствующие учреждения.
Как-то, будучи в одном районе, я заметил, что клубы в садах большей частью закрыты. Висят на клубных дверях огромные колодки — замки.
Я не допытывался, почему позакрыли те клубы — для меня было ясно, что культурно-просветительной работе в том районе немного внимания уделяют.
Написал я фельетон: «О замках и прочих вещах».
Район я не называл, не называл и определенный клуб, но вышло, что я попал «в точку»: много было писем-откликов на этот фельетон, где писалось: «Вот, мол, хорошо, что написали о замках на клубах: у нас уже нет замка, клуб работает и т. д. и т. п.»
Почему я подхожу к жизненным явлениям со «смешной» стороны?
Потому что я пытаюсь быть сатириком, а сатирики, как говорил М. Е. Салтыков, «призывают на помощь оружие смеха»...
Если бы я был романист и меня заинтересовал бы этот факт, я бы положил его, возможно, в основу многотомного романа.
Поэт написал бы, может, балладу, может, поэму, может, песню... А мое оружие — смех! Я издеваюсь, высмеиваю, а частенько просто усмехаюсь.
Н. В. Гоголь сказал: «Смеха боится даже тот, кто уже ничего не боится».
Где берется материал для сатирическо-юмористических произведений?
Советские писатели, сатирики и юмористы, большей частью группируются вокруг сатирических и юмористических журналов — «Перца», «Крокодила» и других, выходящих в братских советских республиках. Работают они в редакциях газет и журналов. Редакционная почта всегда дает такого материала сколько угодно.
Но, разумеется, лучше всего видеть жизнь собственными глазами, изучать ее, быть среди народа — следовательно, всегда полезнее всего бывают поездки в колхозы, совхозы, на фабрики, заводы, шахты и т. д. и т. п. Сатирикам и юмористам это еще нужнее, чем кому-либо другому.
Писательское оружие — язык, слово. Веселую юмореску, фельетон, острую сатиру нельзя написать спокойным, холодным, пусть даже и самым что ни на есть литературным языком.
У сатирика и юмориста язык должен быть живым, острым, метким, близким к языку, каким разговаривает народ.
Так что приходится прислушиваться, записывать, знакомиться с фольклорными материалами и т. д. и т. п.
Это для нас и необходимо, и обязательно, без этого веселой усмешки не напишешь.
Мне довелось повоевать оружием смеха с врагами советского народа, с панскими задолизами, продажными украинско-немецкими националистами.
Весь этот сброд после войны гнездился во всяких норах в западных областях Советской Украины. Все это — выкормыши всевозможных гестапо и прочих змеиных гнезд со своей разбойничьей спецификой, жаргоном, бытом, повадками и т. д.
Разумеется, сидя в Киеве, не изучив всего этого материала на месте, мне было бы трудно что-нибудь написать о них едкое. Нужно было, значит, ездить в западные области, знакомиться с обстановкой их каиновой работы, говорить с местными людьми, которые детальнее знали работу этих изменников, приходилось говорить с самими «героями» темной ночи и густой чащи.
Только в результате этого и могла выйти моя книжечка «Самостийная дырка»...
Не было бы моих «Ленинград и ленинградцы», если бы я не побывал в Ленинграде; в результате поездки в Запорожье появились мои «Запорожцы»; все мои «охотничьи усмешки» — результат многолетних скитаний с ружьем...
Нужно вам сказать, что и в «охотничьих усмешках» ничего выдуманного нет: все это личные наблюдения, все это было увидено, услышано, пережито.
Понятно, все было обработано под моим углом зрения.
В кабинете наш брат многого не высидит...
* * *
Шестьдесят лет! И мне кажется, что кто-то где-то прожил эти шестьдесят лет, а не я! Неужели я такой старый?
Какое бремя — шестьдесят лет!
Иногда так хочется «подскочить», «перевернуться», поиграть в покотьоло... А подумаешь: шестьдесят лет! И... остановишься.
Ведь скажут:
— Старик спятил!
А я никак не спятил,— мне не хочется быть старым, и я им никогда не буду.
Всю жизнь юмористом! Господи!
С ума можно сойти от тоски!
Я — писатель.
Прожил я уже шестьдесят с гаком.
Трудная моя была жизнь.
Подхожу к финишу.
Кто же я, в конце концов, такой?
Я — Остап Вишня. Народ меня знает, народ меня любит.
Не для хвастовства и не для самоуспокоения это я говорю...
Когда-то,— я говорю правду,— в часы раздумья я решил: буду жить так, чтобы никому не делать зла, неприятностей.
Толстовское «непротивление»?
Нет! Просто — не любил я печальных лиц, потому что любил смеяться. Не переносил я людского горя. Давило оно меня, плакать хотелось.
И вот — уже конец жизни!
Кто же я такой? Для народа?
Я — народный слуга!
Лакей? Нет — не пресмыкался!
Вождь? — Да боже сохрани!
Слуга я народный, который всю свою жизнь хотел сделать народу что-то хорошее!
А что я мог такое сделать, чтобы народу было приятно?
Я — маленький человечек, мошка, букашка в народной громаде!
И когда я уже волею судеб стал писателем и определилась моя работа, я сознательно (подчеркиваю это!) думал об одном:
«Пошли мне, судьба, силы, уменья, таланта, чего хочешь — только чтоб я хоть что-нибудь сделал такое, чтобы народ мой в своем титаническом труде, в своих печалях, горестях, раздумьях,— чтобы народ усмехнулся! Пусть хоть не на полную грудь, а чтобы хоть одна морщинка его трудового, задумчивого лица, чтобы хоть одна та морщинка разгладилась! Чтобы глаза моего народа, когда они иногда полны печали и грусти, чтобы они хоть вот такусеньким кусочком радости засветились».
И если мне за всю мою работу, за все то тяжкое, что пережил я,— мне посчастливилось, хоть разочек, хоть на минутку, на миг разгладить морщинки на челе народа моего, весело заискрить печальные его глаза,— никакого больше «гонорара» мне не надо.
Я — слуга народный!
И я горд этим, я счастлив этим!
Тридцать пять лет я в литературе!
Я дожил до того времени, когда я хожу по улицам Киева — радостный, веселый, легкий...
И я думаю, что всеми моими страданиями, всем своим сердцем, и трудами, и. мыслями я имею право сказать всем моим читателям, всем моим товарищам по работе:
— Я люблю вас!
А народу?
Я не имею права сказать народу:
— Я люблю тебя!
Я только могу стать на колени перед народом, поклониться ему земно и произнести:
— Спасибо тебе, народ, что я есть я!
Да будет благословенно твое имя!
***
В рабочем кабинете Остапа Вишни на стене над письменным столом висела такая «памятка»:
Мои «Друзья», будь они трижды прокляты!
Бюрократы
Вельможи
Перестраховщики
Очковтиратели
Хапуги
Зажимщики критики
Подхалимы
Взяточники
Спекулянты
Круглосуточные болтуны
Дремучие дурни
Чванливые бахвалы
Замаскированные паразиты
Откровенные мерзавцы
Сутяги и склочники
Халтурщики
Пошляки
Хамы
Вымогатели
Ханжи
Браконьеры
Грубияны
Задаваки
Алиментщики-летуны
И прочие сукины сыны и прохвосты.
О чем я, несчастный, должен думать и писать
О хулиганстве, грубости и невоспитанности
О воспитании лоботрясов и шалопаев (перевоспитание)
О легковесном отношении к любви, к браку, к семье
О широких натурах за государственный счет
О начетчиках и талмудистах в науке
О консерваторах в сельском хозяйстве и промышленности
Об истребителях природы
Обо всяком, одним словом, дерьме!
Господи, боже мой! Помоги мне!
Остап Вишня умер 28 сентября 1956 года.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +