Родился в 1895 году, 2 апреля, в Западной Грузии, в деревне Шуамта, близ Орпири. Орпири входит в округ Сачино (Сачино — в переводе означает видный, замечательный). В годы моего детства никто не верил, что Сачино считалось житницей Грузии, так запустел этот богатый когда-то край, упоминаемый часто древнегреческими географами и нашими летописцами.
Самые причудливые пейзажи окружали меня с раннего детства. Тропические папоротники, лианы, густые ряды чинар и тополей, необычайный простор пашен вперемежку с болотами издавна создавали пейзажи романов Майн Рида и необычных приключений героев Александра Дюма, который, кстати сказать, в 60-х годах прошлого столетия побывал в наших краях и оставил изумительное описание Орпири и потийских болот. Особенно запомнились мне закаты в долине Риони, когда дневное светило опускалось в горящем пурпуре в Палеостомское озеро и комары охватывали полнеба.
Старики ведут счет годам со времени чумы и большого разлива Риони, когда разбушевавшаяся река несла разрушенные жилища, детские люльки и нырявшие в мутных волнах гробы из развороченных могил. Неделями выжидали, когда войдет в берега рионский поток и остановится жуткий оползень.
С незапамятных времен Орпири считался портом на Риони. Еще на моей памяти заходили сюда речные пароходы и вывозили кукурузу, сушеные фрукты.
В более зрелые годы Орпири и дельта Риони вызывали у меня в памяти миф о воинственных золотоискателях — аргонавтах, которые высадились в этих местах, усыпили дракона, похитили у колхидского царя Аэта золотое руно и красавицу дочь — Медею.
У меня на глазах целые деревни вымирали от лихорадки и жители с проклятием оставляли насиженные места. От этих «галлюцинирующих деревень» тоже легко было мне переключиться на стихи французского поэта Лотреамона. Монолог жабы в «Песнях Мальдорора» — это повседневный оркестр лягушек в Орпири, песнь вырождения. Усилиями советской власти этот район Грузии сейчас превращен в цветущий цитрусовый сад. Осушение колхидских болот и внедрение субтропических культур на Черноморском побережье совершенно изменяют облик страны, оставляя далеко позади миф о золотом руне.
Отец мой воспитывался в Тифлисской духовной семинарии, но был замешан в беспорядках и выгнан из шестого класса. Всю свою жизнь он благоговел перед русскими шестидесятниками — Н. Чернышевским, Н. Добролюбовым и Д. Писаревым и до конца жизни помнил всего Некрасова наизусть. Но из его литературных начинаний почти ничего не вышло. По настоянию деда ему пришлось вернуться в деревню и стать священником.
Я не помню, как научился грамоте. Четырехлетним уже посещал школу в нашем доме и легко разбирался в азбуке, на радость моей матери Елизаветы Окропировны, замечательной и трудолюбивой женщины, которая и воспитала нас, детей, рано лишившихся отца.
В 1905 году отец взял меня в Кутаиси, чтобы подготовить в первый класс классической гимназии. Помню, поезд нам попался революционный — везли из Одессы убитого там черносотенцами профессора Саба Клдиашвили. На вокзале в Кутаиси поезд встретили знаменами и пением «Марсельезы». Похороны превратились в многотысячную демонстрацию.
Наша гимназия отдала свою дань революции и новейшей левой поэзии. Русский читатель знает об этом по автобиографии Владимира Маяковского, питомца нашей гимназии, почти одних лет со мной.
Со всеми друзьями из будущей группы «Голубые роги» я был знаком еще в гимназии, еще подростками мы мечтали о перевороте в грузинской поэзии. В кутаисской гимназии, как везде в бывшей Российской империи, царил суровый режим, много было у нас Передоновых, но были и преподаватели, которым я на всю жизнь остался признателен. Грузинский язык был тогда в загоне. Преподавался он в неделю всего один раз, но у нас расцветали подпольные литературные кружки, где с успехом шло изучение родной речи.
Стихи я начал писать очень рано, а печататься — с шестого класса гимназии, сначала в кутаисских газетах, а потом и в Тифлисе. Помимо оригинальных стихов, я напечатал тогда ряд переводов из А. Блока, В. Брюсова, Ф. Сологуба, И. Анненского и французских поэтов, а также перевод «Легенды о великом инквизиторе» Ф. Достоевского.
Кутаиси представлялся нам тогда мертвым Брюгге Роденбаха. На фоне этого мертвого города оживали «призраки», и мы были в плену литературных образов. Город обнищавших мелкопоместных дворян, давно спустивших свои имения, людей, изощренных в хитрых выдумках, остряков и праздных тунеядцев, легко настраивал нас на богемную оппозицию мещанству и «пощечину общественному вкусу».
В 1913 году я поступил на филологический факультет Московского университета. В это время университетская автономия была уничтожена министром просвещения, мракобесом Кассо. Лучшие либеральные профессора оставили наш университет. Я слушал курсы некоторых профессоров Лазаревского института восточных языков и академика Н. Я. Марра, которого до сих пор считаю не только величайшим лингвистом, но и основоположником грузинского научного литературоведения. Из наших профессоров с особенной любовью я вспоминаю академика М. Н. Розанова, который читал курс эпохи Возрождения и эпохи Просвещения в семинарии Л. М. Лопатина. Меня огорчало, что уже отзвучали согретые тютчевской последней любовью речи В. О. Ключевского, которого никак не мог заменить М. Любавский, ректор-реакционер, ставленник Кассо, одноглазый циклоп.
Между тем уже приближалась мировая империалистическая война, и в воздухе запахло порохом. Позорное дело Бейлиса особенно возбуждало студенчество. Наконец убийство австрийского эрцгерцога послужило водоразделом нашей жизни. В 1914—1915 годы литературная Москва все еще была в плену у символистов, хотя кризис символизма стал уже ощутим. Только что приехавший из Швейцарии Андрей Белый принес свои туманные мистические томления, горячие споры о Гете и лекции о театре жеста. Вспоминаю: смерть и похороны Скрябина, культ скрябинской музыки, бесчисленные поэзовечера Игоря Северянина, заседания религиозно-философского общества и формулу «От Канта к Круппу», отход русских войск на германском фронте, приезд в Москву Маринетти и Эмиля Верхарна, заседания «Общества свободной эстетики» в литературно-художественном кружке и выступления Валерия Брюсова, атаки на символистов со стороны акмеистов и «адамистов», знакомство с Бальмонтом, переводившим тогда поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре», увлечение Блоком и Иннокентием Анненским и, наконец, появление на московских улицах и эстрадах Владимира Маяковского, позднее — Хлебникова и других русских футуристов. Все это волновало, влекло меня и так или иначе отразилось в дальнейшей моей работе. В политических событиях я разбирался недостаточно отчетливо. Отношение мое к русскому и французскому символизму было совершенно некритическим.
В 1915 году мною и моими друзьями, молодыми поэтами Грузии, была создана в Кутаиси символистская школа поэтов под причудливым названием «Голубые роги». Мне пришлось написать два манифеста для журнала, названного тоже «Голубые роги», и целый ряд лет редактировать газету «Баррикады».
На фоне обнищавшего тогда грузинского стиха, при всем своем отрыве от реальной действительности и нашей неспособности по-настоящему разобраться в социально-политических событиях, новая школа поэтов все-таки сыграла большую роль. Впервые нами были введены в строй грузинского стиха слова, изгнанные из употребления или вовсе не использованные. Впервые были написаны правильные сонеты, терцины, триолеты. Рифма нашла новый простор, обновился ритм стиха. Мы впервые начали разрабатывать свободный стих, по-новому использовать аллитерации и ассонансы. Переводы Бодлера, Верлена, Рембо, Лафорта, других французских и русских поэтов расширили круг поэтических тем и образов. Грузинский стих обрел новое звучание.
Но, оглядываясь на пройденный путь, приходится сказать, что наша группа «Голубые роги» знаменовала собою типично эстетское, замкнутое направление. В те годы мы, молодые грузинские поэты, отдавали чрезмерную дань нездоровому, богемному артистизму, проповедовали «искусство для искусства», ошибочно расценивали художественное творчество как нечто самодовлеющее. Противоречий у нас было очень много.
Три года меньшевистского господства в Грузии и отрыв от Октябрьской России еще больше усложнили и запутали наше творчество. В начале советизации мы еще тяготели к символизму, французским сюрреалистам и дадаистам.
К этому времени относится мое большое стихотворение «Конь с ангелом», написанное как своеобразная диссертация на звание «короля грузинской поэзии», восторженно принятое некоторой частью грузинского общества. Это стихотворение не вошло в книгу моих избранных произведений: оно оторвано от действительности и насыщено идеями грузинского «мессианизма».
Три года от Октября до советизации Грузии, близость с друзьями из молодых большевиков — работников грузинского подполья внесли некоторую трезвость в мое сознание. Но этого было недостаточно для настоящего идейно-творческого перевооружения. Для тогдашнего настроения характерно мое открытое письмо к известному армянскому поэту, председателю армянских землячеств в Тифлисе Ованесу Туманяну во время армяно-грузинской войны, напечатанное в грузинской газете «Сакартвело» («Грузия»). В письме осуждается македонский метод разрешения национального вопроса меньшевиками и дашнаками и звучит призыв к интернациональной дружбе. Ответ Ованеса Туманяна, напечатанный в тифлисских газетах,— образец искренности и возвышенной любви великого поэта к соседнему братскому народу.
С первых же дней установления советской власти в Грузии началась перестройка рядов грузинской литературы.
Первая моя большая советская вещь — «Рион-порт». На фоне орпирской природы, где народ вырождался от тропической малярии, я описываю гигантскую работу советской власти, перестроившей жизнь на новых, социалистических основах и изменившей лицо страны.
Затем следует цикл лирических стихов «Всем сердцем», где Грузия первой пятилетки дается в действии, потом цикл «В Армении», где я постарался выразить торжество национальной политики великой партии Ленина. В цикле «Родина», мне кажется, я больше всего приближаюсь к социалистическому реализму.
За последнее время мне очень много приходится путешествовать. Особенно меня влечет зона субтропических культур на Черноморском побережье, где осушаются двести тысяч гектаров заболоченной земли, и разводится гигантский цитрусовый сад. Много я ездил и по Советскому Союзу—бывал часто в Москве, в Ленинграде, на Украине, в Белоруссии, в Армении, на Северном Кавказе и в Средней Азии, знакомился со строительством социализма, с новыми людьми и среди них с поэтами.
Так готовится моя следующая книга «Родина» — о великом Советском Союзе.
* * *
Осенью 1928 года, около двух часов ночи, я с одной моей приятельницей поднимались по улице Чавчавадзе. В самом же начале подъема мы догнали Тициана Табидзе, возвращавшегося домой, по-видимому, с очередного дружеского ужина. Он был в приподнятом настроении и очень обрадовался нашей встрече. В ту пору он был уже несколько тучноват и утерял свой прежний облик, но и тогда он был очень своеобразен и резко выделялся своей наружностью на общем фоне тогдашнего Тбилиси. Большие голубые глаза с тяжелыми веками казались несколько выпуклыми, и какое-то незаконченное, детское выражение сквозило иногда на его полноватом лице. Чуть поредевшие волосы, подстриженные спереди легкой челкой, спадали на высокий лоб. Челкой и своей характерной полнотой он напоминал образы, запечатленные на картинах Ганса Гольбейна, и всем своим внешним обликом с первого взгляда походил на людей с полотен эпохи Ренессанса. Он любил прогуливаться по проспекту Руставели, беседуя с друзьями. Часто останавливался, уточняя узловые темы беседы. Или же шел один — широкими старательными шагами, словно шаг за шагом следуя за караваном верблюдов в пустыне. Посторонний прохожий не мог не задержать на нем своего внимания. В петлице у него всегда красовалась алая гвоздика. Одной рукой он то и дело подбоченивался на ходу, в другой же, казалось, только для того и держал папиросу, чтобы дать нам возможность полюбоваться своими длинными, красивыми пальцами. Таким мы увидели Тициана и в ту ночь на подъеме улицы Чавчавадзе. То ли из симпатии к моей спутнице, то ли по внутреннему побуждению или из желания поразить меня, поэт захотел, во что бы то ни стало прочесть нам свои новые стихи. Мне и раньше приходилось слушать его, но его манера чтения не очень нравилась мне, я находил, что читает он слишком лихорадочно и немелодично. Казалось, от такого чтения стихи делаются аритмичными и у строчек как бы стесняется дыхание. Его чтение походило на его походку, на то, как он носит свое тело, на его чуть развинченные движения. Но совсем иное открылось мне на подъеме Чавчавадзе. Тициан сделал несколько шагов по подъему и остановился перед находившейся тогда на той же улице фотографией «Се-го-кю»; он повернулся лицом к проспекту Руставели и с увлечением начал читать свои новые стихи. Голос его звучал бархатисто-мягко, и весь облик его сделался удивительно красивым. Вдохновение поэта четвертым спутником присоединилось к нашему ночному бдению.
Тициан прочел стихи: «Иду со стороны черкесской...», «Не я пишу стихи...», «Илаяли», «Ликование», «Окроканы», «Если ты — брат мне...», «В Кахетии». Он стал уставать, силы убывали, но не убыло обаяние поэта, и стихи соколиной стаей неслись в притихшее пространство.
Моя спутница восторженно заговорила о стихах, но чтение ей не понравилось. Во мне же стихи и манера их чтения вызвали неожиданный восторг. В прочитанных стихотворениях чувствовались и необычайный лирический напор, и глубочайшее напряжение чувств, и внутреннее горение. Неукротимые чувства распирали грудь поэта, и так как он не, умел вовремя совладать с ними, дать им выход наружу, они точно грозились разорвать его грудную клетку. Стихи светились внутренним ясным светом жизни, словно они вобрали в себя и подчинили себе все житейские волнения; необходимые для выражения чувств ударения оказывались расставленными правильно и органически вытекали из напряженного духа стихов и настроений, бушующих в сердце поэта. Патриотическое чувство было выражено в стихах по-новому, оно проявлялось в живых образах. Часто оно как бы опиралось на точно обозначенные географические места — песня возникала из природного лона Тбилиси, Окрокан, орпирских лугов, кахетинских виноградников, Дарьяльского ущелья, мухранских полей и Ананурского замка. И места эти как будто приближались, придвигались к нам, и подъем улицы Чавчавадзе, где мы стояли, становился богаче и многокрасочнее. Трагические ноты слышались в стихах поэта, но они не мешали ему любить жизнь,— стихи были проникнуты надеждой на будущее и обостряли желание борьбы за лучшее будущее. После этого вечера творчество Тициана стало для меня близким, его поэтические устремления сделались понятными и ясными. С тех пор всегда, когда я читаю его стихи, слышится мне, как звучит живой голос Тициана, словно продолжается тот далекий вечер.
Тициан Табидзе был неутомимым деятелем грузинской литературы и, как говорил он сам, старательно нес это почетное ярмо. Темные силы рано оторвали его от нашей действительности и вырвали его неукротимую творческую жизнь из жизни нашего народа. Множество замыслов его осталось неосуществленным. Много необнародованных страниц пропало. Поэт не успел полностью раскрыть свои возможности. Но все, что исторгалось из его взволнованной груди, навеки вошло в сокровищницу советской культуры и духовных богатств грузинского народа.
Автор этих строк не принадлежал к числу ближайших его друзей, биографически с ним связанных. Между нами была возрастная разница в десять лет. Наше поколение иными путями входило в литературу. Но Тициан Табидзе любил молодежь, любил дружеский спор с нею. И для меня было заманчиво находиться в обществе автора «Илаяли», вести сердечную беседу и оживленный спор с ним. У «ас было много общих друзей в Москве, в Ленинграде, в Киеве, Ереване. Немало дней провели мы в поэтических спорах с ними.
Как и всякому подлинному поэту-художнику, Тициану знакомы были приступы сомнения, и тогда он напряженно думал о том, как будет воспринято его слово, вызовет ли оно отклик и сочувствие у широкого читателя. Часто в разгаре дружеского пира он любил читать наизусть тютчевские строки:
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,—
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Тициан Табидзе умер в 1937 году.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.