Родился в 1863 году 7 января, в станице Нижне-Курмоярской, Области Войска Донского.
Отец и мать — православные. Отец — казачий есаул, всю жизнь проведший на службе.
С трех лет я вместе со всей семьей провел в казачьих полках в Польше. Мать моя — дочь войскового дьяка в Новочеркасске (по-нынешнему прокурора). Необычайной мягкости, доброты и сердечности, умная и вдумчивая, она не получила образования, но имела огромное влияние на сложение и моего характера, миросозерцания, и моего писательского склада.
Как и все донские казаки, наш род и по отцу и по матери ведет начало от беглых людей из коренной России. Прадед матери (по отцу) Котельников был очень образованный человек для своего времени. В 1813 году он в чине полковника с казачьим полком попал в Париж, где прожил несколько лет и дал своим дочерям прекрасное образование. Вернувшись в станицу Нижне-Курмоярскую, основал секту, приобрел последователей; моления совершали в старой заброшенной мельнице, дочери были богородицами. По доносу священника его с двумя дочерьми арестовали и препроводили в Петербург. Дочерей освободили, а отца сослали в Соловецкий монастырь, где он и кончил жизнь, не пожелав вернуться на родину после амнистии императора Александра II.
Котельников оставил после себя много рукописей. Уцелела только его книга по истории донского казачества.
Дед матери, имея образование, которое ограничивалось только тем, что он выучился грамоте у дьячка, обладал громадной начитанностью по самым разнообразным вопросам. Оставив службу, он занялся делами как частный поверенный и, живя в глухой станице, приобрел огромную популярность по Дону. С самыми запутанными делами к нему приезжали из отдаленнейших станиц и из соседних губерний.
В детстве учился я плохо,— был болезненный, слабый, занеженный ребенок. Мало было товарищей, мало было внешней жизни, вечно около матери; у меня необузданно развивалась только фантазия. Кругом была военная среда, бедная духовно, а гувернантки и учителя давали чисто внешние программные знания для поступления в школу, и я жил своей замкнутой жизнью. Только казаки, с которыми я сходился, по-своему раскрывали и объясняли мне окружающий мир, и я с огромным вниманием и с непоколебимой доверчивостью воспринимал их объяснения.
Мне было одиннадцать лет, когда мы всей семьей возвратились на Дон. С большим трудом подготовился я и поступил в первый класс классической гимназии в станице Усть-Медведицкой (в 1874 году), где отец получил должность адъютанта при окружном атамане.
Я так же был слабый, занеженный, учился посредственно, мало сближался с товарищами; на учителей, на гимназическое начальство глядел, как на существа высшего порядка. Когда перешел во второй класс, отец умер (в 1875 году, в ноябре). Смерть его потрясающе подействовала на мать. Она заболела. Боялись за ее психику.
Я, сестренка и два маленьких брата были предоставлены самим себе, С мальчишками, с товарищами по гимназии, я скитался в степи, которая безгранично начиналась сейчас же за станицей, либо целыми днями пропадал за Доном в лесу, полном птиц, трав, цветов, заводей, поросших камышом, или тихих ясных озер, ловил рыбу, раков, с утра до вечера не вылезал из воды и весь почернел на солнцепеке. Когда мать поправилась и глянула на меня, не узнала: загорелый, крепкий, здоровый, но в классе остался на второй год. С этих пор у меня перелом. Передо мной во всей своей красе раскрылась природа, и это наполнило жизнь живым содержанием. Учение стало неизбежной обузой, а к начальству, к самим стенам гимназии неуклонно росла незастывающая ненависть.
Как всякая захолустная, Усть-Медведиикая гимназия изобиловала и учителями-чиновниками и педагогами, которым место в кунсткамере. И, как в помяловской бурсе, они не сумели убить живую душу своих питомцев.
Дома, в классе, прижимая книгу коленями к парте, я запоем читал Майн Рида, Фенимора Купера, Жюля Верна, где была та же природа, и люди, и людские отношения, непохожие на тех, среди каких я жил. Я был очень религиозен. В четвертом, в пятом классе пришли религиозные сомнения. Это было мучительное время и мучительный перелом. К шестому классу этот кризис закончился.
Культурный уровень тогдашнего станичного общества был низок, потребность в журналах, в газетах проявлялась слабо, а мы, гимназисты, их совсем не читали. Зато огромное влияние имел тогда на нас Писарев, и особенно запрещеннейший из запрещенных его том о Пушкине. Это было евангелие. Читался, штудировался Добролюбов, Белинский слабее.
Пьянство среди части гимназистов было сильно развито; я стоял в стороне и примыкал к кучке, которая много читала.
Кончил гимназию в 1883 году и поехал в Петербургский университет на математическое отделение физико-математического факультета. Почему именно на математический факультет? Так же слепо и без достаточных оснований, как большинство гимназистов. Университет, университетская наука были совершенно отрезаны от гимназии и от тех знаний, которые гимназия давала. В университет мы ехали полными невеждами, не имея ни малейшего представления о методах научной работы и о том научном материале, с которым мы будем иметь дело.
И когда приехал в университет, началось то, что, было в гимназии: профессора, лекции, все содержимое университета само по себе, а я, мой внутренний мир, моя потребность знания — само по себе.
Я жаждал знать не только мертвое сцепление вытекающих одна из другой математических формул, но и тот живой процесс, несомненно, физический процесс, который стоит за формулами и которому эти формулы отвечают. Этого не давала профессура, она просто не считалась с этим, предоставляя нам самим добиваться философского смысла и значения математических явлений, добиваться собственными силами, игнорируя нашу неподготовленность. Это разом положило черту отчуждения между мною и формальным преподаванием университетской науки.
Математикой я занимался постольку, поскольку это необходимо было для сдачи экзаменов, а для себя, в удовлетворение собственной внутренней потребности знания, посещал лекции отдельных по выбору профессоров на юридическом и естественном факультетах, штудировал с группой товарищей Маркса и общественно-экономические науки. Так было во все продолжение университетской жизни.
С четвертого курса в 1887 году после четырехмесячного заключения в Доме предварительного заключения я попал в ссылку в Архангельскую губернию. Тоска, хмурый, молчаливый север, простор для мыслей и горьких воспоминаний создали почву, и я стал писать.
Первая вещь, «Из жизни на далеком севере. На льдине», появилась в «Русских ведомостях» в 1889 году (в феврале или марте). Затем последовали «В тундре», «На плотах». Постепенно, с величайшим трудом и усилием я пробился в толстые журналы.
Из ссылки через три года в 1890 году вернулся на Дон, под надзор полиции, и через два года, наконец, получил право передвижения.
С этих пор жил уроками, либо работал в провинциальных изданиях: «Донская жизнь», «Приазовский край».
Одно время служил (девять месяцев) помощником делопроизводителя в областном правлении в Новочеркасске.
И только с переездом в Москву в 1902 году отдался всецело литературной и журнальной работе (работал в газете «Курьер»).
В 1898 году Б. Звонаревым впервые был выпущен том моих рассказов: «Очерки и рассказы» А. Серафимовича.
В 1903 году я стал издаваться в «Знании», где постепенно вышло три гама. Четвертый том вышел в издании «Общественная польза», шестой том в издательстве «Шиповник».
Издательства «Донская речь», «Вятское товарищество», «Освобождение» «Посредник», «Семья и школа» и другие выпускали народными изданиями отдельные мои рассказы, брошюрами.
Печатался в «Русской мысли», «Русском богатстве».
Рецензий и отзывов о моих вещах появлялось мало, критических статей совсем не было.
Автобиография
Родился в 1863 году 7 января (ст. стиля) в Донской области, в станице Нижне-Курмоярской. Отец — донской казак, всю жизнь прослужил в полках — в канцелярии. Мать — казачка.
Детство на Дону и польском местечке Стойница, где стоял полк отца. Как-то на площади пороли розгами казака, убежавшего с тоски на Дон. Мать сказала: «Никогда, никогда не будь военным, они вытравят у тебя душу»,— и это врезалось на всю жизнь.
Мать была чудесная женщина, ласковая, отзывчивая. Всякому, кто был в беде, она отдавала последние крохи. И беднота, крестьяне, трудовые казаки и казачки постоянно толклись у нее. Она им помогала, лечила, возилась с их детьми.
Была умная, но ум удивительно непрактического склада, никогда она не умела в жизни хорошо устроиться. Малограмотная, едва умела писать. Владела чудесным, ярким, образным языком, тем народным языком, каким говорит казачество. Одним никогда не стираемым словом умела охарактеризовать человека.
На меня имела огромное влияние, и если я стал писателем, то благодаря ей. Была религиозна, и я был исступленно религиозен, и только с третьего класса пошатнулась моя вера, а в четвертом я на церкви смотрел как на капища, а на попов как на мошенников.
Воротившись из Волыни на Дон, в глухую Усть-Медведицкую станицу, отдали меня в гимназию. Через год умер отец (мне сравнялось двенадцать лет). Мать билась в бедности, но сумела после гимназии, с неимоверными усилиями и ценою лишений, вогнавших ее в чахотку, отправить меня в Ленинградский университет (в 1883 г.). Выхлопотала стипендию, и я смог учиться.
Когда я попал на первый курс физико-математического факультета, встретил старшего брата товарища Ленина, Александра Ильича Ульянова. Это был красивый юноша, с черными глазами. Он сразу выделялся в толпе матовым и полным несокрушимой энергии лицом, крепкой, слегка вперед наклоненной, точно в порыве, фигурой.
Блестящий оратор, он давил противника несокрушимой аргументацией, сарказмом, стремительностью. С ним было трудно спорить. Начитанность была громадная. Он был великолепный организатор. Схватит человека, повертит его со всех сторон, гож — в организацию, нет — отбрасывает в сторону и за другого.
Он не был народник чистой воды, он отлично знал Маркса. Но он думал, что террором необходимо покачнуть самодержавие, чтоб добиться, хотя маленькой возможности работать среди пролетариата. Он полагал, как только эта возможность будет вырвана, надо всю работу перенести в пролетарские массы.
Социал-демократов громил за то, что сидят у моря и ждут погоды, ждут отдаленной возможности идти к пролетариату, не считаются с особенностями русского строя, не в смысле квасного славянофильского патриотизма, а в смысле практического учета данной исторической обстановки. Он и сам понимал, что топором не свалишь царский строй, но он думал его ослабить, расшатать настолько, чтоб хоть дышать было свободней.
В тюрьме я узнал, что Александр Ульянов с четырьмя своими товарищами казнен.
В тюрьму я попал за написанные воззвания к населению, в которых пытался разъяснить смысл окончившегося неудачей покушения на Александра III (в 1887 году) группой террористов, во главе которых стоял Александр Ульянов.
В июле 1887 года два жандарма отвезли меня в Мезень. В ссылке я встретил орехово-зуевского ткача Петра Анисимовича Моисеенко, организатора знаменитой Морозовской стачки. Он произвел громадное впечатление. Стал писать.
Первый рассказ из жизни местных крестьян-поморов. Они промышляют боем зверя на ледяных полях, которые надвигаются весной из океана. Очень опасная, тяжелая охота. Беднота при этом эксплуатируется кулаками, которые ссужают необходимую для работы одежду, лодку, орудия и за это берут себе львиную долю добычи, и беднота вечно в кабале. Первый рассказ на эту тему «На льдине» напечатан в «Русских ведомостях» в 1889 году.
Из Мезени выслали на Дон, в станицу Усть-Медведицкую, под гласный надзор полиции. Когда освободили от гласного надзора, стал знакомиться с жизнью шахтеров на Дону («Под землей», «Маленький шахтер», «Семишкура»), с жизнью заводских рабочих, печатников, рыбаков и др. («На заводе», «Инвалид», «Месть», «Прогулка» и другие рассказы).
В 1902 году переехал в Москву. Работал в газете «Курьер». «Знание» издало 1 том моих рассказов.
После революции 1905 года написал роман «Город в степи» и ряд рассказов, поскольку дозволяла цензура, из революционной борьбы. В 1915 году поехал на фронт корреспондентом. Но не только цензура, но и редакция давила, не желая печатать слишком тяжелые картины бойни.
После февральской революции стал работать в «Известиях Московского Совета», писал воззвания, брошюры по заданиям МК и Московского Совета, за что и был изгнан из литературного общества «Среда» и из издательства «Московское издательство писателей».
Дал ряд агитационных рассказов и две пьесы. Закончил «Железный поток», представляющий начало большой вещи «Борьба».
Серафимович о себе
Детство, юность, школьные годы
Я родился 7 января 1863 года, в Донской области, в станице Нижне-Курмоярской. Отец и мать — донские казаки. Детство провел в Польше, где отец был с полком, потом жил на Дону.
При жизни отца был средний достаток. После смерти отца (мне было одиннадцать лет) я вступил в полосу незамирающей бедности. Мать рвалась из последних сил, чтобы дать образование, но заболела чахоткой.
В глухой, заброшенной станице Усть-Медведицкой учился в гимназии. Черносотенные, непроходимо грубые учителя старательно воспитывали в учениках неугасимую ненависть к школе и ко всему, что с ней связано,— постепенно и к политическому строю, который ее породил.
Чернышевский, Добролюбов, особенно Писарев жадно читались в истертых клочках, под страхом немедленного исключения из гимназии.
Громадное влияние на развитие, на расширение кругозора оказывала художественная литература (Толстой, Тургенев, Помяловский и др.).
До третьего класса гимназии я был исступленно религиозным.
Но к четвертому классу церковь стала для меня капищем, а попы — жрецами и мошенниками.
В гимназии у нас училось много детей трудовых казаков. Создавалась постоянная связь с трудовой казачьей массой.
В 1883 году поступил в Петроградский университет, на физико-математический факультет. В студенческих кружках читал Карла Маркса, изучал политическую экономию.
Ссылка
На четвертом курсе был арестован за то, что написал воззвание. Был выслан в Архангельскую губернию.
Пара голубых жандармов привезла меня в небольшой городок Мезень. Это очень глухое и гиблое место. Сами местные жители говорят про город Мезень, что он находится в трех верстах от преисподней... Здесь ужасная сырость, туманы и почти постоянные дьявольские морозы.
В Мезени я встретил ссыльно-политических, которые жили небольшой коммуной.
Их было трое. Среди них: один студент Московской Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии, один петроградский студент и известный революционный работник, ткач Петр Анисимович Моисеенко.
Это был живой, энергичный человек. Еще до моего приезда Моисеенко сорганизовал столярную мастерскую. Она для нас была прямо-таки спасением от беспросветной скуки и тоски.
Как сейчас помню: бывало, запоет Моисеенко необыкновенно высоким «козлетоном», мы ему подпеваем, под руками бодро визжат рубанки, работа кипит, и на душе как-то становится веселей...
Наша мастерская славилась. Несмотря на то, что ни сам Моисеенко и никто из нас в жизни никогда не были столярами, из нашей мастерской выходили интересные работы. Заказам не было конца. Заказы были самые разнообразные: мы делали шкафы, буфеты, шкатулки со всевозможными узорами и т. д.
Это был хороший подсобный заработок к тем девяти рублям в месяц, которые мы получали от казны как пособие.
Жить было вообще тяжело. Нас всячески старались отгородить от местного населения и в особенности от крестьян, но крестьяне ходили к нам украдкой.
Чтобы не очень отпугивать их своей безрелигиозностью, Моисеенко в темном переднем углу повесил небольшой красный рубанок.
Бывало, придут крестьяне, посмотрят в уголок — там что-то висит, в темноте-то и не разберут,— и вот молятся, молятся в угол.
На литературную дорогу
Эти встречи с мужиками дали мне первый материал для моего литературного опыта. Писал больше года.
Жил я в мезонине. Бывало, запрусь там и пишу. Товарищи посмеивались: «Что это ты там, колдуешь, что ли?»
И вот, наконец, мой первый литературный опыт был окончен.
Однажды утром я прочитал мою работу товарищам.
Все они были очень изумлены моей писательской прытью. Поздравляли.
Рассказ этот, под заглавием «На льдине», я послал в петроградский журнал «Северный вестник», редактором художественной части которого был Плещеев. Я очень просил поскорее напечатать рассказ, так как мне надо было помочь матери, жившей на Дону.
«Северный вестник» ответил мне, что рассказ он принимает, но может напечатать его только осенью, а это было весной. Редакция предложила мне передать рассказ или в гайдебуровскую «Неделю», или в «Русские ведомости».
Я предпочитал «Русские ведомости», как более распространенное издание, где рассказ и появился в 1888 году.
Когда к нам пришел номер «Русских ведомостей» с моим рас сказом, это было шумным ликованием для всей коммуны.
Помню, что я тогда переживал что-то особенное: бывало, похожу, похожу, возьму рассказ, прочитаю его, а через некоторое время опять тянет взять лист в руки и опять прочитать. Смешно сказать, а я, наверно, раз полтораста прочитал его...
Потом в «Русских ведомостях» я напечатал еще два рассказа из северной жизни.
В Мезени я прожил три года, затем меня перевели в Донскую область под надзор полиции. В 1905 году на Дону дал ряд листовок. Отдельные рассказы в изданиях «Донской речи», разных земств и сборников «Знания» пошли в массы.
Каково было отношение редакций? Хотя мои вещи и брали, но делали, так сказать, «кислое лицо», ибо после 1905 года толстые журналы, удовлетворяя особые запросы своих буржуазных читателей, печатали преимущественно Сологуба, Арцыбашева и др.
Иногда мне возвращали мои рассказы со всевозможными извинениями, любезностями и т. п.
После революции
В 1917 году работал в советской и партийной прессе. Писал листовки, воззвания по заданиям Московского Совета и МК РКИ.
За это был изгнан из общества писателей «Среда» и из «Издательства писателей в Москве».
Отмечу, что из сборника «Слово» этого издательства вырезали и выкинули помещенный там мой рассказ. В буржуазной печати была поднята против меня жестокая травля.
В мае 1918 года вступил в РКП.
В 1919 году написал пьесу «Марианна». Пьеса подверглась дикой травле театрального мира и всех, кто явно или тайно тянулся к буржуазному миру. Только рабочие и красноармейские театры с удовольствием ставили эту пьесу.
Во время гражданской войны был на фронтах: восточном, польском и врангелевском и давал оттуда корреспонденции в «Правду». Кроме того, дал серию рассказов для борьбы с попами и религией.
Творчество и массы
Я считаю, что наиболее характерные черты моей писательской физиономии ярко отобразились в моей крупной вещи — «Город в степи».
Только что вышедший сейчас из печати мой новый труд — «Железный поток» — дает сумму моего писательского опыта.
Я задумал большую литературную работу, в которой «Железный поток» явится только частью.
Всю работу я называю общим заглавием: «Борьба».
В следующих частях я опишу рабочее и революционное движение, дам картины нынешнего строительства, для чего сейчас тщательно собираю материал и частями уже обрабатываю его.
Работа, которую я предпринимаю по изображению революционного движения и рабочего быта, требует от меня не кабинетного труда, а непрерывного погружения в рабочую массу в разных уголках СССР. По ходу работы мне сейчас нужно побывать в Донбассе, в Баку, в Иваново-Вознесенске и других рабочих центрах.
Когда я прочитал в газетах, что особый комитет по чествованию моей писательской работы возбуждает ходатайство о выдаче мне бесплатного проездного билета по железным дорогам, я был очень обрадован.
Это для меня ценнейший подарок, ибо это даст мне возможность осуществить ту большую идею, которой я сейчас живу.
Прежде недостаток средств всегда стеснял меня и мешал правильно работать. Бывало, нужно куда-нибудь поехать — приходилось сначала писать в намеченное место, сговариваться, устраивать там лекцию и таким путем покрыть расходы по поездке. Но так как лекция и подготовка к ней вызывали много хлопот и беспокойств, то мало оставалось свободного времени для изучения рабочего быта, для наблюдений и для сбора материала.
О своей связи с читателем я могу сказать, что до революции мои читатели для меня были почти незнакомы, и только после революции объявился мой родной читатель — из широких пролетарских масс. Встречи и разговоры показали мне, что масса читает и знает меня уже давно. Но прежде нам нельзя было узнать друг друга.
Теперь я сблизился с ним, и это дает мне возможность сделать нужные выводы и поправки в моей литературной работе...
***
Начал я писать «Железный поток» в 1921 году, а в 1924 году он вышел из печати. Я, следовательно, писал его два с половиной года. Писал разбросанно, кусками. Не так, чтоб с начала, с первой главы начал — и до конца по порядку. Нет. Помню, прежде всего, написал хвост, последнюю сцену митинга. Меня мучил этот конец — митинг. Стояла передо мной эта баба Горпина такой, какой она выросла. В заключительной сцене для меня сконцентрировался весь смысл вещи. Она, эта сцена, необыкновенно ярко горела у меня в мозгу...
Я ставил себе задачей — дать реальную правду, но правду, конечно, не фотографическую, а правду синтетическую, обобщенную. А раз так, то смазывать происходившее никак нельзя было, нельзя было разукрашивать людей: есть жестокость — жестокость, можно сказать, звериная, но эта жестокость — я старался это убедительно показать — оправдывается необходимостью, всей обстановкой, всем течением событий. Пусть звериное, но пусть таманцы будут такие, какие они были в жизни. Конечно, они вовсе не звери, но когда их поставили в положение, при котором они должны рвать клыками направо и налево — иначе им пропадать — тогда и звериные инстинкты вырвутся...
Вообще же в «Железном потоке» у меня выдумки мало. События в большинстве случаев поставлены так, как были. Отдельные эпизоды нарисованы с очень незначительными изменениями...
К концу 1923 года я закончил «Железный поток». Отнес в одно издательство, поглядели: «Да, знаете, большая вещь... да нет, не возьмём, еще провалишься с ней». Так и не взяли. Тогда я отнес рукопись в альманах «Недра». Там ухватились. С того времени «Железный поток» понемножечку и пошел...
После выхода «Железного потока» мне не раз приходилось встречаться с некоторыми участниками похода. Они рассказывали мне интересные вещи: большая часть партизан погибла в боях, а некоторые возвратились на Кубань и стали там хозяйствовать. Привезли туда несколько экземпляров «Железного потока». Участники похода прочитали и говорят: «А товарищ Серафимович, в какой части у нас был?» Значит, правдиво написано...
***
Я — рядовой солдат литературы, рядовой рабочий от литературы, и я горжусь этим, ибо, в конечном счете, руками солдат делаются победы, руками рабочих строится жизнь.
Жизнь у меня сложилась счастливо: я не отрывался от трудящейся массы с самого детства... Северный трудовой крестьянин подарил мне первый мой рассказ... Теоретические знания дала мне интеллигенция, а пролетарий — орехово-зуевский ткач — претворил эти знания в классовое чувство.
Я всю жизнь учился и теперь учусь у рабочих и простому выразительному языку, и их трезвой, основанной на большом опыте, оценке явлений социального порядка.
До Октябрьской революции писатель был злонамеренно разобщен с читателем. Между писателем и читателем самодержавие воздвигло глухую стену. Для меня лично это была, можно сказать, трагедия. Я замучил себя вечным вопросом, на который не мог по тем временам получить ответ: «Кто же он, наконец, мой читатель?» Я его не различал ясно, не улавливал его черты среди тогдашней читательской пестроты и разношерстности. Многие писатели, не скрывая, напыщенно писали для «избранных» и признавались, что боятся «толпы». И я все время инстинктивно ощущал, что читает меня не тот желанный читатель, который меня интересовал, для которого я ночами обдумывал каждую краску, каждый штришок. «Мой» читатель был для меня недостижим: я знал, что он забит непосильным скотским трудом, горем и нуждой, что ему подчас не до книги, что он малограмотен.
Читателей при царизме вообще было мало — несравненно меньше, нежели в наши дни. Читатель тогда считался категорией вредной, «подозрительным элементом». Систематически читали, собственно, только, более обеспеченные классы и главным образом мелкобуржуазные интеллигенты. Я пристально, в упор вглядывался порою в случайную горсточку читателей, жадно прислушивался к ее суждениям — и всегда уходил огорченный: я убеждался, что я ей чужд, что не встречаю ее сочувствия; порою мне даже казалось, что она глухо враждебна моим писаниям, что Бунин, Андреев и Арцыбашев ей ближе, родственнее и понятнее. И я тогда уже — правда, не совсем ясно — понимал, что своего, рабочего читателя надо создавать, бороться за него, и что эта задача, пожалуй, не под силу отдельному писателю: его может создать только революция.
Так оно на поверку и вышло.
Свидание с Лениным оставило во мне неизгладимый след на всю жизнь. Внимание и поощрение великого вождя оказало влияние на всю мою дальнейшую писательскую судьбу.
Мне выпало счастье — на заре моей молодости, когда я общественно только формировался, встретиться с Ульяновым-старшим, Александром, в студенческих кружках Петербурга, и уж к старости, в начале становления советской власти, мне выпало еще большее счастье — работать под руководством второго брата — Ленина и получать указания непосредственно из уст гения пролетариата.
***
Как писатель я родился в буржуазную эпоху. Тяжело было тогда, очень тяжело. И не только потому, что душила царская цензура, с нею писатели научились бороться — писали между строк, и тогдашний читатель научился читать между строк. Тягостно было от неписаной, буржуазной, классовой цензуры, которую нельзя было никак объехать. У нее были тысячи глаз, у нее были тысячи внимательных наблюдающих — все буржуазные читатели. Они говорили: нет, мы этого писателя читать не будем, стало быть, платить, не будем, а платить не будем, и издавать никто не будет, потому что он не работает на пользу наших классовых интересов.
Так оно и было. Нищета раздавливала большинство не продавшихся буржуазии писателей. Бывало, проснешься утром, подумаешь: «Где бы занять?' Сегодня есть-то нечего. Семья». Писатели спивались, гибли.
Так, значит, прошлая наша литература была буржуазная? Да, была дворянско-помещичья, буржуазная. Значит, эта литература, кроме вреда, ничего не принесла рабочему и крестьянину?
Нет, неправда. Русская литература, своеобразная, со своим лицом, пронизанная общественностью, стоявшая в переднем ряду мировых литератур, наша чудесная литература сыграла крупнейшую роль в подготовке Великой Октябрьской революции, то есть в уничтожении помещиков, в уничтожении буржуазии.
Это противоречие?
Ни капли.
Буржуазия в целом не монолитна. Как класс, она слоиста: наверху крупная буржуазия — банкиры, крупнейшие заводчики, фабриканты. Дальше — средний буржуазный слой и, наконец, мелкая буржуазия. Эти слои социально цементируются до самых глубин одним: жаждой сосать пот, кровь, труд рабочего, трудящегося крестьянина, в остальном идет борьба: крупная буржуазия пожирает среднюю и мелкую. Вот эта мелкая буржуазия и использовала литературу как средство социальной борьбы.
Кто же меня читал? Кто читал Горького, Чехова, Успенского, Щедрина? Читал забитый учитель, загнанный земский врач, мелкий адвокат, техник, инженер, разный служилый люд, учащаяся молодежь, грамотный рабочий, пробившийся культурно наверх крестьянин.
Они содержали писателя, они покупали книжки горьковского «Знания», они покупали и читали наши издания. И они требовали описания их жизни, описания трудовой жизни, жизни служилого люда, крестьянина, ремесленника, рабочего. И наша литература давала художественно, углубленно, честно, давала ужас тогдашней жизни трудового слоя.
Лет десять назад на одном собрании ко мне подошел рабочий, сказал:
— Серафимович?
— Да.
Он схватил меня за руку, крепко сжал:
— Вот хорошо! Хорошо, что повстречался. Я был еще мальчишка, ну лет семнадцати. Замучился, скитаешься с фабрики на фабрику... безработица, голодный, да попались ваши книжки, дешевые издания. Стал читать, хоть и плохо читал. Да как глаза раскрылись: что же это, думаю, за жизнь, за муки! Надо из нее вылазить. От товарищей слыхал, есть такие люди, путь-дорогу указывают от этой смертной жизни. Ну, нашел. Ну, с тех пор — революционер. Спасибо, большое спасибо. И вашим товарищам спасибо, которые писали.
И опять крепко пожал руку своей мозолистой рукой.
Это врезалось мне на всю жизнь, и тепло вспоминаешь об этом.
Но спасибо и вам, милые и дорогие товарищи, спасибо вам крепкое. За что? Ведь вы же не виноваты, что я дотянул так долго, дотянул до сегодняшнего дня. А все-таки спасибо, крепкое, сердечное, дружеское спасибо.
Вот свадьба. Счастье сияет для двух. А вы собираетесь, радуетесь, пьете заздравно солнце, колеблемое в бокалах. Зачем? Вам-то чего? Социальное чувство! Величайшее из чувств человечества. Чувство, сплачивающее людей, народы. Радоваться радости другого.
***
...Прожил я на свете много лет. Трех царей пережил. Революция на моих глазах свершилась. Я настоящее счастье только при советской власти увидел. Шел к ней народ трудными долгими путями, путями борьбы.
Давно, лет шестьдесят с лишним тому назад, я находился в том возрасте, когда кажется, что горами можешь ворочать. Искал я тогда людей правды и разума.
Шел однажды по своей донской степи. Ветер кружился передо мною, подымая пыль, которая неслась куда-то, засыпая дороги, густо оседая на травах. Встречавшиеся по пути казаки и женщины торопливо кланялись, молча проходили мимо. Говорить им со мною было не о чем. Люди знали немного, видели мало и нам, интеллигентам, редко доверяли,— лишь тогда, когда заслужишь делом это доверие. На лицах у многих лежала тоска.
Подошел я как-то к ребятишкам, хотел с ними поговорить. Не любили они разговоров с чужими. Недоверчивые детские глазенки огорчили меня.
— Читали вы, ребята, сказку о рыбаке и рыбке?— спросил я их, желая как-нибудь завязать знакомство.
— Мы неграмотные,— отвечали дети.— Не до сказок нам. Отцы в войске служат, а мы хозяйничаем.
И эти десятилетние хозяева ушли к своему непосильному труду. Так и не получился у меня тогда разговор с ними. Нужные слова я, казалось, знал, а вот выразить их не сумел, не смог.
Горечь о народе давила душу. От этого и Дон родной казался мутнее, и степные травы серели. И стал я человека-бунтаря искать. Человека, который не обносил бы своего двора высоким частоколом, не замыкался бы от горестей народных.
И нашел. Прозвучала уже по России песня про Буревестника Максима Горького.
Народ поднимался, волновался. Ветер свободы дул в лица, пьянил.
Смерть, пытки, тюрьмы, ссылки — ничто уже не могло остановить железного хода справедливой борьбы. Ленин и Сталин вели народ к социалистической революции. К ним потянулись лучшие представители народов царской России. Грянула революция. Стала она упорно, безжалостно разрушать старую жизнь. На смену приходило что-то другое, незнаемое, новое. В деревнях строились школы, клубы, читальни. Там появились книжки, газеты. Лица у людей менялись, становились пытливее, вдумчивее, радостнее. Дети в школах узнавали имена Пушкина, Гоголя, Толстого, Горького. Словно дожди свежие проливались над родной степью.
Враги со всех сторон молодую республику в «лещи сжали. Но народ выстоял. Хоть и большой кровью, а свободу свою отстоял,— кто раз вдохнул ее по-настоящему, того в темноте да на цепи не удержишь больше.
Железными потоками хлынула революция, и, направляемые волею партии, эти потоки слились в одно русло — могучий океан пятилеток, строительства, роста науки, культуры. Народ жадно и быстро овладевал грамотой, знаниями, постигал политику.
Страна расцветала, богатела, как чудесный невиданный сад.
Я пришел в революцию после полувека жизни, но счет своим годам веду с ее начала. И душою помолодел, и плечи расправил. Донцы, мои земляки, тоже неузнаваемыми стали. Из станиц в институты уходили, наукой овладевали.
По степи электрические огни зажигались, по стране города строились. Люди на глазах менялись, духовно росли и богатели. Гордость свою человеческую в труде обретали. Что было сделано до Отечественной войны по стране — это уже теперь весь мир знает. Хоть в чудеса и не верит наш человек, но и чудеса бывали. Новые города на мертвых дотоле местах рождались: Комсомольск, Хибиногорск, Сталиногорск, Воркута, Магнитогорск. Упорство, жизнерадостность нашего человека, его стремление перекроить, перестроить старую жизнь удивляли весь мир. Человек менял лицо страны и сам менялся до неузнаваемости. Но самое замечательное в этой переделке то, что менялись не только избранные, передовые, а рядовые рабочие и крестьяне в массе своей. Этот духовный и культурный рост масс сделал непобедимой, могучей нашу славную родину. Наш народ в Отечественной войне победил врага, так как понимал и понимает великие цели борьбы. Он видит не только ближайшее завтра, но и далеко вперед и готов бороться за свое будущее. Наши люди выросли настолько, что главное для них — не личные интересы, но интересы и благо нашей прекрасной родины. И, повторяю, замечательно то, что это явление — массовое!
Партия воспитала нас. Она подняла сознание человека на большие высоты. Недавно я побывал на своей родине на Дону, в городе Серафимовиче. Повстречался с людьми, и невольно вспоминал я старое.
Если когда-то, несколько десятилетий назад, люди встречали меня недоверчиво, то теперь меня забрасывали вопросами, без конца просили рассказывать о том, что происходит в стране, во всем мире, в литературе, ко всему у них жадный и глубокий интерес, свидетельствующий о богатстве и полноте их внутренней жизни. Много и сами порассказали они о знатных людях нашей станицы.
Как-то шел я по степи, а за косогором блестел Дон. Навстречу — ребятишки. Они бежали — под мышкой книжки, под другой — удочки. Узнав меня, они бросились ко мне, обступили, начали тормошить, рассказывать о своих школьных делах, о своих замыслах. Я радовался, глядя на их веселые, открытые лица, радовался за них,— ведь все дороги открыты перед нашей замечательной молодежью.
Не узнать теперь Дона. Не узнать степи, а главное,— человека. Внуки и правнуки моих старых знакомых знают уже, о чем поговорить. И народ знает своих писателей. Недаром, выбирая лучших людей в Верховный Совет, народ называет их имена рядом с министрами, учеными, генералами. Он также называет имена прокатчиков, каменщиков, хлеборобов, шахтеров, колхозников. С каким волнением узнали мы о трудовых подвигах прекрасных советских людей...
Много чудес повидал я за свой долгий век, но то, что вы увидите, мои дорогие читатели, будет еще прекраснее, еще чудеснее, еще величественнее. Самой бурной молодостью заживут наши реки, и больше, чем Днепрогэс, удивит мир Енисейстрой.
Засветится новыми огнями тундра, глубже раскроют свои недра горы, вырастут новые прекрасные города, сады и, как говорит Некрасов:
Иных времен, иных картин
Провижу я начало...
Великое еще совершит мой народ — титан и созидатель!
***
В 1943 году, в дни героической борьбы советского народа против немецкого фашизма, писатель-патриот, несмотря на свой преклонный возраст — ему было более 80 лет,— выезжал на фронт в район Орловской битвы; охотно и горячо выполнял он также задания Московского горкома писателей, вел работу по литературному обслуживанию различных колхозов, выезжал (в сопровождении литератора В. Гурана) с возглавляемым им «агитансамблем» во многие районы — «Константиновские хутора», Чкаловскую область, в совхоз «Врачево-горки», «Орешково», «Ачкаево» и др.
А. Серафимович часто выступал по путевкам Московского горкома в госпиталях: Коммунистическом, б. Екатерининской больнице, в Покровско-Стрешневе, на ул. Вахтангова, в Тимирязевской академии и многих других; здесь он читал свои рассказы, говорил о своем творческом пути, о задачах литературы.
Во время войны Серафимович выпустил ряд сборников, рассказов и очерков, рисующих героическую борьбу бойцов Советской Армии против фашистских захватчиков.
А. С. Серафимович умер в Москве 19 января 1949 года.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +