Говорить о моей жизни — значит говорить о поколении, юность которого расцветала в вихре идей, мыслей, грез и действий эпохального размаха. Мы> видели Россию в дни ее наивысшего пафоса, и это определило всю нашу природу: мы беззаветно уверовали в партию, как явление философское, решающее коренные узлы мировоззрения миллионов людей XX века; мы уверовали в народ, как в единственную силу, способную установить справедливость на земном шаре; мы уверовали в душу человеческую, которую можно изранить, истоптать, но немыслимо испепелить: она всегда сохраняет искру, чтобы в нужный исторический момент вспыхнуть в молнию. Люди такой веры — это люди пламенные и вместе с тем огнеупорные. Они лишены гибкости, не умеют лавировать и притворяться мертвыми. В этом их красота, но в этом же их слабость.
Таково мое поколение. В какой-то мере таков и я.
Моя анкета:
1. 1899.
2. Крым.
3. Дед — николаевский солдат, кантонист, прослуживший в армии двадцать пять лет, впоследствии скорняк; отец — меховщик, инвалид турецкой войны 1874 года.
4. Евпаторийская гимназия, Таврический университет — медицинское отделение (не окончил), Московский университет — юридическое отделение (окончил), курсы марксизма-ленинизма для профессуры при 1 МГУ (окончил).
5. В 1918 году боец Красной гвардии: защищал Перекоп против немецких оккупантов. В 1941 —1945 годах — Крымский, Кавказский, 2-й Прибалтийский фронты. Батальонный комиссар, затем подполковник. За две войны имею пять ранений и три контузии.
6. Сидел в Севастопольской тюрьме при Врангеле.
7. Заведующий Tea Унаробраза (1919), с 1922 по 1926 — разъездной инструктор Центросоюза и Сельскосоюза по экспорту пушнины. В 1932— особоуполномоченный Союзпушнины на Камчатке. В 1933—1934 специальный корреспондент «Правды» на ледоколе «Челюскин» в арктической экспедиции профессора О. Ю. Шмидта. С 1928 (с перерывами) — руководитель семинара и преподаватель теории стиха на Высших литературных курсах и в Литературном институте.
8. Был в Турции, Японии, Дании, Польше, Чехословакии, Австрии, Франции, Англии, Германии.
Можно вспомнить о профессиях, каждая из которых не являлась для меня чем-либо значительным, но все вместе прочно входят в мою биографию. В гимназические и студенческие годы был: юнгой на шхуне «Святой апостол Павел», грузчиком в севастопольском порту, натурщиком в художественных студиях, репортером уголовной хроники в газетке некоего Трецека «Крымская почта», актером бродячего театра «Гротеск», борцом в цирке под именем «Лурих III сын Луриха I», сельскохозяйственным рабочим в немецкой колонии «Майнаки» (под Евпаторией), рабочим консервной фабрики «Таврида», инструктором плаванья в полку имени III Интернационала. Особо хочу отметить двухлетнюю работу на электрозаводе — сначала в качестве сварщика, затем агитатора.
Такова моя анкета. Основываясь на ее данных, можно сделать кое-какие выводы об эпохе и человеке в ней. Но у творческих людей сквозь анкету фактов проходит другая, глубинная анкета, которая не отражается на внешних показателях, но отмечает время и современника гораздо тоньше и значительней. Несколько слов об этой второй анкете в моей биографии.
Жизнь в искусстве началась для меня очень рано. Сестра моя, Генриэтта, молодая актриса, ежедневно занимаясь дикцией, читала на голос гомеровские гекзаметры, стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, целые страницы из «Бориса Годунова», «Горя от ума» и ростановского «Орленка». Задолго до того, как научиться грамоте, я скандировал замогильным голосом:
...предстала супруга, за нею одна из прислужниц
Сына у персей держала, бессловного вовсе младенца,
Плод их единый, прекрасный, подобный звезде лучезарной.
Вслед за Генриэттой другие мои сестры, подхватив ее репертуар, дополняли его за счет Бальмонта, Брюсова, Блока, Верлена, Бодлера, и я тем же замогильным голосом отчеканивал символистов:
Чайка, белая чайка с печальными криками носится...
В шестнадцать лет написал я лирический венок сонетов «Море», в двадцать — эпическую поэму «Рысь». С этими сокровищами приехал в Москву.
Состояние поэтических умов столицы было тогда до предела взбудоражено новаторской стихией революции. Дикое количество кишащих литературных групп и группочек ежеминутно выбрасывало в воздух манифесты, платформы и декларации. Каждая такая группочка гнездилась в каком-нибудь кафе и за отсутствием возможности печататься выступала перед жующей и пьющей публикой в погоне за славой и бессмертием. (Денег за выступления не платили: это был самый бессребреный период русской литературы.) Футуристы одно время облюбовали кафе «Музыкальная табакерка», имажинисты и ничевоки — «Стойло Пегаса», а прочие виды: акмеисты, экспрессионисты, биокосмисты, эвфуисты, презентисты — духан с высокоэстетическим заглавием СОПО (Союз поэтов).
Председателем Союза был сам Валерий Брюсов; на стене этого учреждения алели, синели, зеленели и чернели названия; групп и имена их «вождей», висели, как музейный экспонат, распяленные штаны Василия Каменского; а юная мелюзга, населявшая этот ресторан, была такой веселой и озорной, а девушки, благоговейно окружавшие поэтов, так прелестны, что сюда прибегали даже иные стихотворцы из пролетарских литмонастырей, как, например, Казин, Жаров. Погадав на кофейной гуще, вступил я в Союз поэтов, потому что к чему-нибудь пришвартоваться все же необходимо, а здесь было много разного.
Соприкосновение с разномастной публикой СОПО отразилось на мне мгновенно. Дело в том, что объединял всех этих «истов» лозунг французских левых: «Changer tout cela!» (переменить все это!),— так эти мальчики поняли революцию. Классические формы русского стиха звучали для них как нечто в высшей степени неприличное. О ямбах и хореях просто слышать не могли! Права гражданства завоевали паузник Брюсова и ударник Маяковского. С вершин этих категорических установлений стихи мои показались мне такими старомодными, что я тут же, не приходя в сознание, стал их портить. Особенно досталось моей любимой поэме «Рысь», которой я буквально сломал хребет, пытаясь на каждом шагу заменять человеческую речь заумью. В итоге появились строчки типа: «Бедэр выдуг на дыба» и прочее в том же роде. Не повезло и поэме «Бар-Кохба», где я без всякого юмора сравнивал закованного в латы библейского героя с... самоваром. Правда, по ночам, оставаясь наедине со своим подлинным поэтическим сознанием, я писал «для души» голубые стихи о девушках, но прятал их даже от ближайших друзей, ибо, по требованию тогдашней моды, о любви надо было писать с твердым знанием анатомии и физиологии вопроса.
Однако вскоре я заметил основной порок, общий для всех «истов»: они не любили людей. То есть в личной жизни футуристы, имажинисты, экспрессионисты, биокосмисты и прочие и прочие являли собой, вероятно, образец преданных детей, отличных братьев, хороших товарищей, но в поэзии никем не интересовались, кроме самих себя. Впрочем, обвинять их в этом было бы неправильно: при всей своей сверхреволюционности в рифмах и ритмах они находились в плену традиционного жанра: ведь со времен Некрасова и А. К. Толстого поэты наши не писали портретов. Великая русская литература, ставшая мировой, прежде всего благодаря психологической и социальной глубине своего творчества, охватывавшего чуть ли не все типы и слои общества, явно обмелела в одной из самых блестящих своих областей — в поэзии.
Еще в отрочестве задавал я себе вопрос: почему могучие поэты прошлого — Гомер, Шекспир, Гете, Шиллер, Байрон, Пушкин — главную свою задачу видели в создании человеческих характеров? Отчего впоследствии все это отошло к прозе, а поэзии пришлось довольствоваться исключительно лирическим жанром — бесконечным варьированием себя (автора)? Задавал я этот вопрос также учителям. Они отвечали, как им и полагалось: «Век прошел богатырей». Но даже тогда я понимал, что вопрос мой остался без ответа. Истинный ответ подсказала революция. Вглядываясь в эпоху, я понял, что только революционная волна вздымает такие характеры, которые требуют для своего воплощения жанры эпической и драматической поэзии. Если народ на подъеме — возникает в литературе эпос и трагедия; спад народного взлета разбивает эпические айсберги на лирические сосульки. Октябрьская революция властно потребовала эпоса и трагедии. Но на этот призыв истории нельзя было ответить простым возрождением большой формы. Требовалось открытие каких-то новых изобразительных средств.
Александр Блок создал в революционной поэзии размышление эпохального масштаба. Демьян Бедный — политический фельетон. Владимир Маяковский — ораторскую речь трибуна. Этим решался вопрос новой лирики, в которой поэт уже «е варьировал себя, а говорил от имени народа. Но как изобразить сам народ — великое многообразие и неслыханные качества людей Октября? Как рассказать об их душевном мире, кровно связанном с борьбой и раскрывающемся только в борьбе? Прежде всего, поэзия должна открыть новую интонацию повествования, пригодную для изображения типов самых различных социальных групп. Нужен такой тембр стиха, который, обладая убедительностью рассказа, в то же время создавал бы ощущение достоверности при возникновении диалога и массовых сцен. Пушкин мог, конечно, вложить в уста старого бессарабского цыгана такие строки аристократической лексики:
И завещал он, умирая,
Чтобы на юг перенесли
Его тоскующие кости,
И смертью — чуждой сей земли
Неуспокоенные гости.
Во времена Пушкина искусство обладало особой условностью. Наше время ждало от искусства другой условности — своей, новой, характерной для эпохи Октября. Это толкнуло меня на эксперимент. Я пытался передать стихом то, что до сих пор считалось антипоэтичным: говоры, акценты, жаргоны — индивидуальные, профессиональные, социальные, национальные. Человек стал главным в моем представлении о поэзии, но человек в искусстве слова, как утверждал еще Лев Толстой, это, прежде всего — язык. И вот в моих стихах вор заговорил на своей «блатной музыке», одесский налетчик Мотька, который любил «родитльного падежа», затараторил с еврейским акцентом, запели таборные цыгане, залепетали дети, караимский философ Бабакай Суддук изрек свой единственный афоризм: «Лучше недо —, чем пере —»,— и завели между собой экономические и статистические споры американский министр финансов и его оппонент — тряпичный король. Все эти языковые краски не ложились ни в ямбы, ни в паузник, ни в ударник — они взывали к неизмеримо более обширной клавиатуре: потребовалось создание тактовой просодии. (Подробно см. курс лекций, прочитанный мной в Литературном институте на весеннем семестре 1957 года.)
Экспериментальные мои работы, за которые я сначала получил первый приз на Олимпиаде поэтов, а потом на долгие годы был объявлен формалистом,— экспериментальные работы мои дали мне возможность подойти наконец к большому полотну и создать эпопею «Улялаевщина» (1924). Здесь были типы и характеры, натюрморты и пейзажи, песни и статистические данные, но все это я стремился подчинить единой поэтической манере, которая благодаря тактовику звучала резко отлично как от повествовательной интонации классиков, так и от паузника и ударника современной литературы. Вторая особенность эпопеи заключалась в том» что автор обитал в ней не только по уголкам лирических отступлений — лиризм пронизывал ее всю целиком от первой до последней буквы, хотя автор и не навязывал себя поэме в качестве персонажа.
«Улялаевщина» получила шумный резонанс. Правда, некоторых раздражал непривычный ритм: многие не знали, как его читать; других смущало то, что лошади ведут себя в поэме не совсем прилично; третьи пожимали плечами, слушая строки, передававшие чиханье старичка, — но, в общем, поэма широко пошла по России, а критика сразу отметила в стихах именно то, чего я от них добивался: вместо поэм, представлявших собой, как правило, монолог автора, дохнула жизнь, заговорившая собственными своими голосами.
Когда меня ругают, мне очень трудно быть самокритичным, но когда хвалят — я очень ясно вижу свои недостатки. Успех «Улялаевщины» окрылил меня, но не ослепил. Читатель, увидевший в моей поэзии живых людей и реальные картины жизни, не заметил, а может быть, и простил поэме основной ее порок: подготовив холст, палитру и кисти для воплощения героя нашего времени, самую натуру знал я плохо. Облик большевика был мне еще до такой степени непонятен, что главный персонаж — Георгий Гай то и дело срывался в салонную лирику. Это мучило меня неотвязно в продолжение многих лет. В конце концов, спустя четверть века, я снова обратился к поэме и переписал ее наново. Гай остался, конечно, интеллигентом, но теперь уж я сам стал большевиком, и это дало мне возможность подойти к моему студенту изнутри, подобрать ключ к его подлинно партийному мироощущению.
Но вернемся к моей молодости. Дальнейшим шагом в развитии образа большевика был для меня Панкрат, Чуб (трагедия «Командарм 2»3 1928), рабочий из крестьян, ставший командующим армией. Несмотря на всю несуразность его характера, рисунок образа до сих пор представляется мне правильным. Но полюбить этого героя я не смог. При всех высоких качествах Чуба, среди которых на первом месте стоит его беспредельная преданность революции, портила его чудовищная прямолинейность, культурная нищета, узость идейного кругозора. Панкрат Чуб — явление абсолютно достоверное (я на этом настаиваю!), но такие люди были лишь частностью эпохи, а не сердцем ее. Большевик Арсен Кавалеридзе из драмы «Умка — Белый Медведь» (1933) подходил к моему идеалу гораздо ближе, но и он не решал проблемы: волевой и вместе душевный, мудрый и в то же время наивный, он вполне приемлем в прозе, но для поэзии ему не хватало масштаба. Он был всего лишь... человеком — милым, приятным, обаятельным, ставшим мне другом на всю жизнь,— но, повторяю, только человеком, а я стремился к созданию символа: личности, которая бы олицетворяла революционный народ. Сложность создания такого героя заключалась в том, что символ, до которого он мог подняться, не должен был бы отдавать «символятиной»: Бранд из трагедии Гауптмана «Потонувший колокол» или Иван из поэмы Маяковского «150 000 000» мне решительно не подходили.
В 1956 году я закончил драматический эпос «Россия» — трилогию, состоящую из трагедий «Ливонская война», «От Полтавы до Гангута» и «Большой Кирилл». По мнению критики, Большой Кирилл (партийная кличка Кирилла Петровича Чохова), обладая чертами живого, реального русского рабочего, носит ореол Прометея, принесшего человечеству огонь. Если это почувствовали — я глубоко удовлетворен. В галерее моих образов Кирилл Чохов, как мне кажется,— находка на самом главном направлении моих поисков. Пролетарий с огромным жизненным опытом и большой партийной культурой, он гораздо крупнее Гая, неизмеримо глубже Чуба, шире и значительнее Кавалеридзе. Ведя свою родословную от Андрея Чохова, литейщика Ивана Грозного, и Никиты Чехова, повстанца при Петре I, Кирилл Чохов, по моему замыслу, должен был знаменовать духовную мощь русского народа и его великую миссию.
К образам своих героев я отношусь как к живым людям. Создав тот или другой персонаж, я стремлюсь быть нравственно достойным его. В молодости я ловил себя на том, что краснею перед ними за каждую свою слабость. Именно поэтому с большой тревогой подхожу я к созданию образа Ленина. Эскизные зарисовки Владимира Ильича были у меня и прежде, но только сейчас я взялся за полнометражное воплощение образа вождя революции.
Жизнь моя близится к концу. Но творческих планов еще много. Не люблю ложной скромности и не хочу сказать, будто ничего не сделал за сорок с лишним лет работы,— и все же чего-то самого главного я еще не создал. Но это щучье словцо — «еще» — делает меня молодым и не позволяет поставить точки.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +