Родился я в 1899 году в Зауралье, в деревне Щипачи в семье крестьянина-бедняка. Отец умер, когда мне было года четыре. Мать осталась с кучей детей. Я был самый младший. «Большаком» в доме сделался брат, который был старше меня на десять лет. Жить стало трудно. Бабушке пришлось ходить со мной по дворам просить милостыню, сестер отдали в прислуги.
Учился я всего полторы зимы в деревенской церковноприходской школе. Когда мне было девять лет, меня отдали в работники «в строк», как у нас говорили. В работниках я жил два лета. После этого вместе с другими деревенскими бедняками я несколько раз ходил на заработки, на асбестовые прииски (теперь город Асбест).
В начале 1914 года поступил в книжную лавку в нашем уездном городе Камышлове. Сперва служил «мальчиком», потом — приказчиком. Книги были у меня постоянно под руками, и это приохотило меня к чтенью. Я скоро почувствовал свою малограмотность; стал ходить к одному гимназисту, который согласился за небольшую плату со мной заниматься.
Стихи я полюбил еще в церковноприходской школе. Помню, учительница, перед тем как задать учить стихотворение «Бородино», прочитала его нам вслух. Ребятам оно понравилось, но большого впечатления не произвело на них, а меня оно потрясло. Несколько дней я ходил как оглушенный, твердя его наизусть. Может быть, тогда и запала в мою душу первая искорка поэтического волнения.
Впервые я попытался написать нечто похожее на стихи не то в 1915, не то в 1916 году. Я писал о войне, о деревне, о раненых солдатах, вернувшихся с фронта; в 1917 году пошли стихи и целые поэмы о «царе-кровопийце» и «буржуях-вампирах». Все это я читал товарищам и, конечно, получал одобрение.
В мае 1917 года я был призван в армию. Служил рядовым в городе Глазове, Вятской губернии (теперь Удмуртская АССР). Там впоследствии меня и застала Великая Октябрьская социалистическая революция. Часть, в которой я служил, была самой большевистски настроенной воинской частью в гарнизоне. Вместе с другими солдатами я выполнял некоторые партийные поручения. Во время агитационной компании по выборам в Учредительное собрание разбрасывал и расклеивал листовки. В стихотворении «Глазов» у меня об этом говорится:
Заборы, заклеенные до неба,
Мы перекрещивали четверкой,
Чтоб в Учредилке за мир и за землю
Солдатским прикладом гремела четверка.
(Под четвертым номером по Вятской губернии шел большевистский бюллетень.) В Глазове я постиг политические азы. Впервые услышал там понятные и дорогие солдатскому сердцу речи большевиков.
Старая армия разваливалась.
Весной 1918 года я вернулся домой. Но в середине лета этого года наша местность была занята Колчаком и началась мобилизация. Был мобилизован и я. Но я твердо решил, что стрелять в своих ни за что не буду. Накурившись до сердцебиения махорки, я пошел в полковой околоток и пожаловался фельдшеру на боль в груди. Он рассеянно несколько раз приставил трубку к моей груди и, не раздумывая, написал: «В нестроевые». Меня зачислили в учебную команду каптенармусом. Это было в Екатеринбурге (Свердловске).
Весной 1919 года отправили на фронт в учебную команду.
Находясь у белых, я не один раз был очевидцем жестокой расправы колчаковцев над рабочими и крестьянами. На всю жизнь запомнился мне один трагический эпизод. Учебная команда, двигаясь на фронт, на сутки остановилась в одной деревне. Деревня была забита телегами и двуколками. Дымила походная кухня, солдаты с котелками становились к ней в очередь. Неожиданно раздался вопль женщины, и все обернулись к изрезанному ручьями косогору. Там готовились расстреливать какого-то человека. Повар рассказал, что это деревенский большевик, арестованный сегодня утром. Было видно, как солдаты на косогоре вскинули винтовки. Маленький мальчик прижался к матери, а человек, в которого целились солдаты, снял шапку и что-то крикнул.
Потом я видел, как расстрелянного везли в деревню. Мальчик, идя рядом с матерью, пугливо озирался по сторонам. Угрюмо смотрели на все это колчаковские солдаты, молча отворачивались и расходились. А мне хотелось кому-то высказать все, что я чувствовал, слова закипали на губах. В тот же вечер я написал об этом стихотворение и спрятал его в чехол шанцевой лопаты, где хранил и другие свои стихи. Когда потом я перебежал на сторону Красной Армии, это стихотворение было напечатано в листовках, которые разбрасывали с самолета над окопами белых.
На сторону Красной Армии мне удалось перебежать на станции Бугуруслан в середине апреля 1919 года. Перебежал я в легендарную Чапаевскую дивизию. Там мне довелось видеть Фурманова. Он куда-то ехал на деревенском ходке. Стоявший рядом со мной красноармеец с гордостью сказал: «Это наш комиссар. Студент!» Последнее слово было произнесено с особым подчеркиванием: дескать, образованный, а вот видишь, вместе с нами — рабочими и крестьянами — пошел против буржуев.
Мной, как начинающим поэтом и как одним из первых перебежчиков на этом фронте, заинтересовались в Самарском губкоме РКП (б). Этот интерес, как я потом понял, был вызван, прежде всего, агитационными соображениями. Мне предоставляли слово на собраниях, чтобы я рассказал о том, что видел у Колчака. Но из-за своей непреодолимой застенчивости я совершенно немел на трибуне. Мог только — и то со страшной скованностью — прочитать свои стихи. В первые дни жил в самом здании губкома, спал на диване. Обмундирование на мне было грязное — не поймешь, какого цвета.
В Самаре несколько раз видел Куйбышева. Он запомнился мне высоким, с большим открытым лбом, в военной суконной гимнастерке; был он всегда весел, прост в обращении. Один раз я слышал его на митинге; он выступал в театре перед красноармейцами, отправляющимися на фронт. Речь его была необыкновенной силы и убедительности. Красноармейцы слушали его с горящими глазами, готовые хоть сейчас в бой.
Наконец меня зачислили красноармейцем в часть, а через несколько недель нашу роту перевели в город Пугачев. Там я пробыл до осени. Участвовал в бою против уральских белоказаков, прорвавшихся к городу. В местной газете «Коммунист-большевик» печатали мои стихи. Той же осенью 1919 года во время «партийной недели» я вступил в коммунистическую партию.
...На город шел Колчак. У мыловарни
Чернел окоп, в грязи была сирень,
А я сиял: я стал партийным парнем
В осенний тот благословенный день.
Эти строчки были написаны восемнадцать лет спустя, но они точно передают мое тогдашнее душевное состояние.
В конце октября того же года меня послали в город Оренбург на кавалерийские курсы красных офицеров. Оренбург, незадолго до того освобожденный от белоказаков, встретил меня неприветливо: уже началась морозная зима, свирепствовал тиф. На курсы меня приняли, хотя я и не был кавалеристом. Я надел курсантское обмундирование: синие брюки с красными кантами, новый дубленый полушубок, шапку. Ни общежитие, ни классы не отапливались, стекла во многих окнах были выбиты. По ночам нас часто подымала боевая тревога. Шел к концу суровый 1919 год.
Я стал посещать литературное объединение. Ходил я туда с примерной аккуратностью. Не раз читал свои стихи. В Оренбурге впервые услышал имя Маяковского; это было на уроке; бывший казачий полковник, преподававший тактику, побывал в Москве и решил поделиться с нами, курсантами, впечатлениями от поездки.
— Слышал я в Политехническом музее Маяковского,— сказал он.
...улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать,—
с хорошей дикцией прочитал преподаватель. Строчки эти меня поразили непохожестью на все, что я до того читал.
По окончании школы меня направили в Москву на восьмимесячные педагогические курсы, имевшие громкое название: «Высшая военно-педагогическая школа».
Был май 1921 года. В новеньком командирском обмундировании я впервые приехал в Москву. Трамвайное движение еще не было восстановлено, и мне пришлось с тяжелым чемоданом пешком добираться с Ярославского вокзала до Кудринской.
За короткий срок учебы на курсах я все же приобрел кое-какие знания, хотя и довольно поверхностные; получил некоторое представление о таких дисциплинах, как диалектический материализм, политэкономия. Но дело было не только в учебе; я жадно впитывал все, что видел и слышал в Москве, не пропускал ни одного диспута, бывал на всех вечерах Маяковского в Политехническом, слушал Блока. Но слишком уж «зеленым» приехал я тогда в Москву. Мои взгляды на поэзию были неустойчивы, литературный вкус не определился. Разобраться во всей пестроте столичной литературной жизни было мне не под силу. Тогда существовало множество всяких групп и группочек, каждая со своей декларацией, манифестом. Кричали, кривлялись все эти, как писал Маяковский:
...прикрывшиеся листиками мистики,
лбы морщинками изрыв —
футуристики,
имажинистики,
акмеистики,
запутавшиеся в паутине рифм.
Я, разумеется, тянулся к пролетарским поэтам, которые были объединены в литгруппе «Кузница». Но у большинства из них изображение реальной жизни часто подменялось абстрактными схемами, все измерялось космическими масштабами. Выделялись стихи В. Казина и Н. Полетаева; они несли в себе хотя и скромную, но подлинную поэзию, славившую труд и утверждавшую нашу советскую действительность; им были совершенно чужды громкие общие слова. В целом же поэзия «Кузницы» имела, скорее всего, отрицательное влияние на меня: она толкала к ходульным, абстрактным стихам. Испытал я на себе и влияние имажинизма: иногда я относился к образу, как к самоцели, а не как к средству выражения.
Маяковский меня ошеломлял. Помню, в клубе поэтов-имажинистов «Стойло Пегаса» я купил его поэму «Война и мир». Там же, сидя на подоконнике, я прочитал ее единым духом. Ни одна книга до того не производила на меня такого покоряющего впечатления.
Окончив педагогические курсы в Москве (февраль 1922 года), я получил назначение в Крым. В качестве армейского политработника я служил в Крыму до осени 1925 года — сначала в Севастопольской артиллерийской школе, потом в Симферопольской кавалерийской. Служба занимала много времени, но я с упорством продолжал работу над стихами.
Я полюбил овеянный военною славою Севастополь, школьный коллектив преподавателей и курсантов, и в моих стихах стало все больше появляться простых и точных строчек. Но развиться реалистическому началу еще мешало многое. Мне казались слишком простыми для стихов детали действительности, я искал поэзию не в живых людях, окружавших меня, а в некоем «космочеловеке».
Смотрите,
Я землю
Себе на мизинец надел,
Из солнца колпак сделал.
Я ширюсь, расту
И слышу
Вселенский голос:
«Слава тебе, человек!»
В 1923 году в Симферопольском издательстве вышла первая книжечка моих стихов. Она называлась «По курганам веков». Вся она состояла из таких стихов, какие я только что привел. В начале следующего года я написал поэму «Гимн вечности» с подзаголовком «Космопоэма». К счастью, из нее был опубликован только маленький отрывок. Вероятно, такого рода «космориторикой» я увлекался бы еще долго, если бы не остудил мой пыл Константин Андреевич Тренев, живший в ту пору под Симферополем. Во время одного посещения его загородного домика — это было летом 1924 года — я прочитал ему свою «Космопоэму». Он внимательно выслушал и спросил: «А нет ли у вас чего-нибудь в другом роде?» Я прочитал ему только что написанное стихотворение «Прачка», которое я не собирался показывать. Он раскритиковал мою «Космопоэму» и, смеясь, сказал: «Вы лучше воспойте мой велосипед — толку будет больше. Оторвались от земли!» «Прачку» он похвалил. Особенно понравилось ему начало стихотворения:
Бьется в корыте белья вьюга,
Сильные руки в воде горят.
Эта встреча с Треневым оказала мне большую помощь в поисках правильного пути. Риторике и схематизму я отдал еще немалую дань, но живой голос стал пробиваться все чаще и чаще.
В январе 1926 года меня перевели в Москву, в артиллерийскую школу. Мое желание сбылось: я был снова в Москве. Я выкраивал время ходить на литературные собрания. В этом же году мои стихи стали появляться в журнале «Октябрь», позже в «Прожекторе» и других журналах. Были напечатаны такие стихи, как «Лефортовская ночь», «Русый ветер, какой ты счастливый», которые я и теперь включаю в свои сборники, да и в других опубликованных тогда стихах уже можно было найти немало, на мой взгляд, точных и ясных строчек и строф. Но я и тогда еще не мог по-настоящему разобраться, что хорошо в моих стихах, что плохо, и живая струя в них часто терялась в нагромождении риторических и общих строк, порою довольно неуклюжих:
...Уголь в топках и песня, гори!
Под грузом любым не согнем плечо.
Каждую искру индустрии,
Каждый удар — на учет.
К сожалению, стихов такого рода в моих первых сборниках, вышедших в московских издательствах — «Одна шестая» (1931), «Наперекор границам» (1932),— было еще много, и поэтический уровень этих сборников определяли в значительной мере они. Против лирических стихов у меня, как у многих поэтов, существовало тогда предубеждение, и это обедняло меня, порождало душевную скованность.
В 1930 году было создано литературное объединение Красной Армии и Флота (ЛОКАФ), в организации и работе которого я принимал активное участие. Объединение стало издавать журнал, носивший сперва название «ЛОКАФ», а затем «Знамя». Организация эта была довольно активная: проводилось много литературных вечеров, поездок в воинские части. «ЛОКАФ» направлял внимание писателей на оборонные темы. Я с большим жаром взялся за публицистические стихи ораторского плана, не понимая того, что и в этих темах мне свойственнее оставаться лириком.
Осенью 1931 года я поступил в Институт красной профессуры на» литературное отделение. Впервые за много лет я сменил военную форму на гражданский костюм. Но чувство благодарности навсегда связало меня с нашей армией, которая вывела меня в люди. Этим чувством и были подсказаны мне слова: «Красная Армия — кровь моя, моя биография, моя школа».
С моей слабой общеобразовательной подготовкой учиться в институте было трудно, но все же он дал мне многое, хотя бы потому, что за годы учебы в нем я систематически и глубже, чем когда-либо раньше, изучал русскую и западную классическую литературу.
Учась в институте, я написал поэму «Фронтовики». В ней были отдельные хорошие места, но она также не стала моей удачей. Хотя написана она была в реалистической манере, но под явным влиянием формалистов: в ней непомерно много уделялось внимания ломке строки, смене размеров и т. п. Поэма ритмически получилась «ухабистой», неудобочитаемой.
Но в последующие годы у меня все чаще стали появляться лирические стихи, в которых уже отчетливо намечался мой настоящий путь. Была написана также большая поэма «Еланин», над которой я работал два года. В этой поэме я пытался решать вопросы об отношении поэзии и действительности, о месте поэта в жизни. Работа над ней была для меня серьезной школой стиха. Поэма в целом не получилась, но лирические ее элементы оказались жизнеспособными, и в последующие мои сборники вошли в виде отдельных вещей многие отрывки из этой поэмы: «Встреча на Бермамыте», «Курсанты», «Товарищи», «Ташкентский скорый», «Горный ливень», «К тебе идут твоих стихов герои», «Пусть жизнь твоя не на виду», «Бурка», «На бульваре», «Весеннее» и другие. Все это определило меня как лирика. Но это произошло уже во второй половине 30-х годов. Очевидно, тогда — после долгих поисков и срывов — я и нашел свой голос, свое место в поэзии.
Наибольшие удачи мне принес 1938 год. Тогда я написал больше двадцати лирических стихотворений: «У моря», «Тебе», «Начало пятого, но мне не спится», «Мичурин», «На парткоме» и другие. В 1939 году эти стихотворения вышли отдельным сборником. В журналах стали появляться новые стихи этого плана: «Седина», «По дороге в совхоз», «Две даты», «Здесь было горе-горькое бездонным» и многие другие. О моих стихах дружно заговорила критика. Я впервые стал получать доброжелательные, сердечные письма от читателей. Откликнулись и некоторые писатели. Особенно порадовало меня письмо Алексея Николаевича Толстого. Лестно отозвавшись о моей работе, он добавлял: «Живите и думайте по-своему. Поэзия — это редкая удача». Все это меня ободряло. Мне впервые довелось познать радость литературного успеха.
Что же произошло? А произошло то, что мне удалось наряду с преодолением тех литературных влияний, которые мешали мне, преодолеть и свою душевную скованность. Я понял, что лирический поэт не может раскрыть духовный мир человека, не раскрывая себя. Я понял: чем больше поэт доверяется людям в своих самых сокровенных чувствах и мыслях, тем нужнее, ближе он становится своему читателю, если, конечно, сам он настоящий советский человек, если он живет общей, жизнью с народом.
Я и тогда был убежден, что больше всего нам недостает поэта-трибуна. Но мне было ясно и другое: чем многообразнее поэзия — и по жанрам и по изобразительным средствам,— тем полнее сможет она выразить чувства и мысли народа, тем действеннее она будет в жизни. Мне с полной отчетливостью стало понятно и значение лирики.
Антинародная, читаемая только в узком кругу рафинированных ценителей, буржуазная декадентская поэзия давно потеряла всякие права на общечеловеческие темы. Вместо гуманизма и веры в человеческий разум она проповедует человеконенавистничество, внушает скептицизм и уныние; вместо чистых возвышенных чувств любви она воспевает извращенные эротические ощущения; ей стали чужды простые слова о материнстве, о дружбе, о человеческом горе и счастье. Все эти темы должны найти, и находят новую жизнь в нашей поэзии, в поэзии высоких гражданских чувств и подлинной человечности.
Такие размышления прибавляли мне уверенности в работе, вносили ясность в мое понимание задач советской поэзии, в понимание своей скромной роли в ее многообразном, но едином оркестре.
На этом я и закончу свой набросок. Добавлю только следующее: осенью 1939 года я участвовал в освободительном походе нашей армии в Западную Украину. В годы Великой Отечественной войны все время был связан с военной печатью: первые месяцы войны работал военным корреспондентом во фронтовой газете «За родину», после — в журнале «Красноармеец». В конце 1941 года вышли отдельным сборником мои фронтовые стихи. Летом 1944 года я написал поэму о Ленине «Домик в Шушенском». О дальнейшей моей работе подскажут даты под стихами.
У молодых советских поэтов, разумеется, могут быть свои творческие трудности, им также не каждому сразу дается найти свой путь в поэзии, но биография любого из них складывается, конечно, совсем по-иному, чем у меня: почти все они в детстве нормально учатся, с юности овладевают культурой, да им уже и не надо тратить силы на то, чтобы продираться сквозь чертополох всяческих литературных «измов». Но, может быть, и мой путь будет поучителен для тех, кто с излишней самоуверенностью надеется в два прыжка взобраться на Парнас.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +