Отчетливо встает в памяти переполненный до отказа зал московского Дома писателя. Сверху, с балкона, я смотрю на Кольцова, сидящего в первых рядах. Он только что закончил большой двухчасовой доклад и, держа на колене блокнот, что-то записывает. Видимо, готовится к заключительному слову.
Как будто почувствовав мой взгляд, он оборачивается и, отыскав меня наверху глазами, кивает головой. Я отвечаю ему улыбкой.
Это было вечером 12 декабря 1938 года. Мог ли я подумать, что вижу брата в последний раз...
Всю жизнь нас связывало нечто большее, чем обычные братские отношения. С тех пор как я себя помню, брат был для меня самым близким другом, наставником, непререкаемым авторитетом, отечески-заботливым опекуном.
Он родился в Киеве, 13 июня 1898 года, на два года раньше меня. Больше братьев или сестер у нас не было.
Родители наши были простые люди, трудолюбивые и хозяйственные. Маленькая семья жила скромно, но безбедно. Отец не получил никакого образования, но обладал, что называется, золотыми руками. Он отлично тачал сапоги и шил ботинки, столярничал и портняжил, переплетал книги и слесарничал, мастерил мебель, чемоданы и портфели, чинил часы.
Хорошо помню внушительный документ, украшенный двуглавым орлом и возвещавший о том, что Киевское Упрощенное Ремесленное Управление на основании таких-то статей Устава Ремесел предоставляет отцу право «производить обувное мастерство». Внизу стояла затейливая подпись ремесленного старшины и почти торжественное: «Дано в городе Киеве, января 9 дня 1901 года».
По каким-то семейным соображениям, которых моя память по малолетству не сохранила, родители приняли решение переехать из Киева в Белосток — небольшой, но бойкий фабричный городок Гродненской губернии вблизи русско-германской границы.
В Белостоке имелось казенное реальное училище, в которое осенью 1906 года поступил брат, а два года спустя с должными волнениями и мытарствами был принят и я.
Миша был живой и смелый мальчик, с богатой фантазией, неистощимый выдумщик, охотник до всяких веселых, озорных затей, в которые старался втянуть и меня, гораздо более флегматичного и ленивого.
Со стороны мы, наверно, немного напоминали братьев из повести Марка Твена: он — предприимчивого, озорного Тома Сойера, я — благонравного, послушного Сида. Впрочем, подобно Сиду, ябедничать на старшего брата мне и в голову не приходило: я слишком любил Мишу и немного побаивался его.
Уже на школьной скамье Миша обращал на себя внимание литературной одаренностью. Он не только отлично писал классные работы по русскому языку, но и сочинял рукописные школьные журналы, в которых писал статьи и сатирические стихи за подписью Михаил Синдетиконов (по названию популярного в то время клея). Меня он заставлял рисовать для этих журнальчиков карикатуры и шаржи.
Его независимый, беспокойный характер часто вызывал неудовольствие школьного начальства, и, в конце концов, после резкого столкновения с «преподавателем» военной шагистики фельдфебелем Стебловым брат был исключен из училища. Он должен был держать выпускные экзамены экстерном и, получив аттестат об окончании семи классов реального училища, уехал в Петроград поступать в высшее учебное заведение.
Это был 1915 год, второй год кровавой империалистической войны.
Детство Кольцова кончилось. Началась трудная и увлекательная, стремительная и беспокойная, самостоятельная жизнь.
Биография Кольцова заключена в его произведениях. Прочтите последовательно фельетоны и очерки Кольцова — и вы узнаете, куда он ездил и с кем встречался, что видел и что чувствовал, что его радовало и что приводило в негодование. Читая о событиях, которые описывает Кольцов, вы в то же время читаете повесть его собственной жизни, переплетающейся с летописью жизни, труда и борьбы великой советской страны.
При этом он неизменно был не только наблюдателем событий, но и участником их, бойцом, большевиком, патриотом.
Как журналист и писатель, он стремился все увидеть своими глазами, понять и продумать собственным умом, пропустить события и людей через личное восприятие, вдохнуть собственной грудью атмосферу исторических фактов и свершений.
Первые шаги Кольцова в печати — это его сотрудничество в петроградском журнале «Путь студенчества», выходившем в последнем предреволюционном году—1916-м. Восемнадцатилетний Кольцов был одним из организаторов и фактическим редактором этого журнала, автором многих статей, заметок и рецензий, которые, большей частью в изуродованном царской цензурой виде, печатались на страницах «Пути».
Февраль 1917 года приносит крушение царской империи. Молодой студент в самой гуще событий. Он целиком захвачен ликующей революционной стихией, кипящей в Таврическом дворце, на Невском, Литейном, на Выборгской стороне.
«...Екатерининский зал стал казармой, военным плацем, митинговой аудиторией, больницей, спальней, храмом, колыбелью новой страны.
Вместе со мною вливаются толпы, несчетные вереницы солдат, офицеров, студентов, девушек, дворников, но зал не тесен, он, заколдованный, вмещает еще и еще. Под ногами хрустит алебастр, отколотый от стен, валяются пулеметные ленты, бумажки, листки, тряпки. Тысячи ног месят этот мусор, передвигаясь в путаной, радостной, никому не ясной суете.
...Твердым голосом я сказал приготовленную в пути фразу:
— Именем восставшего народа и Совета Рабочих Депутатов предлагаю вам немедленно следовать за нами.
И только тогда поднял глаза на темный дуб кабинета, на высокие, овалом законченные окна казенной квартиры, на шелк абажура, на шнуры телефонов, на конвой солдат, на черную пижаму министра, на бледные веки жены.
...Вышли на улицу, министр посмотрел на высокого солдата, несшего его портплед, на вывески. Чуть-чуть подбодрился и предложил папиросы. Отказались».
Октябрь 1917. Михаил Кольцов в Смольном, у Зимнего, в водовороте бурных исторических дней.
«...Под черными сводами гулко, как в бане, отдаются приказания, грохочут десятки ног сменяющейся охраны. По коридорам густыми серыми струями текут патрули, команды, пикеты. Обмерзший матрос в мохнатой шапке волочит на веревке, как маленькую собачку, пулемет. От духоты, от горячего пара человеческих тел замутились электрические лампочки под сводчатым потолком.
Несут патроны и гранаты.
— Товарищи! К Зимнему!
— В атаку на корниловскую власть!
— Керенского да-айте!
Несут хлеб. Тюки с литературой. Несут котелки с горячими щами. И чье-то тело в грязной гимнастерке, раненое или мертвое, мягко и страшно поникшее на трех парах рук».
«...В третьем этаже Смольного, где были спальни институток, — узкая умывальная комната, перекрыты досками широкие каменные умывальники, вделанные в могучие стены. Разбросаны бумага, перья, кипы газет, воззвания.
...В умывальной комнате, низко склонившись над листком, несколько человек составляют декрет о Красной Армии».
В первые месяцы только что родившегося Советского государства Кольцов с увлечением работает в делающей свои первые шаги советской кинохронике. Он больше кинематографист, чем журналист.
«...В этот особняк на Малом Гнездниковском переулке мы входили весной восемнадцатого года с красногвардейским отрядом, ставили посты в подъезде и у ворот, медленно проходили комнату за комнатой: и зимний сад с пальмами в кадках, и балкон с оставленной детской колясочкой, и погреб с винными лужами, и салон с плюшевыми занавесями, и мраморную лестницу с чучелом медведя, с подносом для карточек купеческих визитеров, приходивших поздравлять господина Лианозова с Новым годом и праздником святой пасхи.
В этом особняке, мрачноватом и бестолково построенном, суждено было вырасти и распуститься яркому цветку советского кино».
В качестве руководителя киногруппы Кольцов производит съемки в Кронштадте, в революционной Финляндии, на Западном фронте под Двинском. В эту работу он вовлекает своего школьного товарища Д. Вертова, впоследствии известного кинорежиссера-документалиста. Летом 1918 года Кольцов командируется для киносъемок мирных переговоров с правительством «гетмана» Скоропадского в оккупированный немецкими войсками Киев.
«...От Курска я доехал в теплушке через Льгов к пограничной станции Желобовка.
Еще до просмотра мандата крепкий малый с гранатой у пояса отложил в сторону из моих вывороченных вещей шубу, фотографические пластинки и предложил раздеться. На жалобы и угрозы Кремлем пришел начальник — левый эсер, несмотря на июль — в папахе, с чубом, надушенный. Он иронически слушал мои протесты».
«Пять дней назад эти бодрые эсеровские парни угрожали бомбой Мануильскому при его переезде в Киев на мирную конференцию.
...Уладив «формальности», я нанял телегу и поехал за двенадцать верст в Коренево, то есть за границу.
На пятой версте мы встретили конного гайдамака, который предложил мне и вознице разоружиться до нижнего белья, но за сто рублей отменил приказ.
На одиннадцатой версте телега повстречалась с первой германской каской».
Столица Украины представляет собой в этот период любопытнейшее зрелище — это своего рода Кобленц русской революции. Сюда, спасаясь от большевиков, под эгиду «ясновельможного гетмана всея Украины», хлынула из Петрограда и Москвы разношерстая толпа крупной буржуазии и либеральной интеллигенции. Отравленная атмосфера слухов, сплетен, фантастических вымыслов. Пестрая, нездоровая сутолока именитых белоэмигрантов от Милюкова до Аркадия Аверченко, уповающих на свержение советской власти штыками кайзеровских армий. Но немцы «не оправдали» надежд контрреволюции...
«...Когда торжественная огромная процессия с телом убитого фельдмаршала медленно и тяжело двигалась через вечерний притихший Киев, когда за колесницей при свете факелов шли немецкие легионы, казалось, что через труп своего генерала Германия твердой пятой ступила на Украину, что это, если не навсегда, то надолго, как в Эльзасе или Галиции.
Все вышло не так. Необъятное величие империи германской, раздувшись угрожающим жутким пузырем, вдруг лопнуло и растеклось...
Немцы стихли. Замолчали. Одиноко и осторожно бродят по улицам уже не своего Киева. По-прежнему вежливы и аккуратны, но уже угрюмы и бездеятельны. На ночь они запираются. У них совдеп, и они хотят на родину.
Гетман борется с петлюровской директорией — они блюдут нейтралитет. Под самым Киевом идет артиллерийская дуэль между гетманцами и «синежупанниками». Снаряды перелетом кроют село. В селе на площадке, против церкви — полутораэтажный щегольской домик с вывеской «Deutsche Kommandantur». По немецкому армейскому обычаю военный оркестр два раза в неделю устраивал концерты перед квартирой полкового командира. С приходом революции обычай не был отменен.
Визжит шрапнель. Совсем близко над головами. А немцы держат нейтралитет и играют своему коменданту оперетки. Лицо капельмейстера солидно, как на придворной церемонии».
Немцы ушли. Гетман бежал. Киев захвачен петлюровцами. Тянутся дни террора, расправ, нелегального положения. Не к добру была вся эта поездка — родной город обернулся коварной ловушкой...
Только в феврале девятнадцатого года с полками украинских партизан приходит в Киев освобождение.
«...Морозной ночью входит в притаившийся Киев первая красная часть. Великаны в папахах поднимаются с Куреневки в центр города. Щорс, начальник красных партизан украинских, подъехал на броневике к самой городской думе, повесил на двери приказ: сдать оружие и повиноваться.
А оружие и требовать не надо было. Побросали его петлюровцы в снег щедрой кучей на углу Большой Васильковской и Караваевской. Мелким снежком засыпало сиротливый покинутый петлюровский пулемет».
С головой уходит Кольцов в работу политпросветчика, агитатора, журналиста. Принимает участие в создании для Красной Армии театральных зрелищ, энтузиастом которых является известная драматическая артистка Ю., ставшая здесь в Киеве женой двадцатилетнего Кольцова.
«В бесконечных коридорах украинского Наркомвоена много суеты и делового шуму.
Есть политуправление, есть и культпросвет, и заботится он обо всех духовных потребностях красноармейца. Должен красноармеец знать мировую литературу, играть в драматической студии, ценить симфоническую музыку, писать стихи, картины. Не гениально, но не худо лепить и ваять. В театральной секции уже четвертое заседание. Спорят профессор с приват-доцентом: кто ближе красноармейцу — драматург Лопе де Вега или драматург Хасинте Бенавенте. Секретарь репертуарной комиссии ведет протокол, а остальные смотрят в окна на летний Киев, истомно развалившийся. Получают члены комиссии гонорар позаседательно. И паек».
Новые опасности грозят Советской республике, С юга, зловеще раздуваясь, движется деникинская орда. С запада к Киеву подбираются петлюровцы, откормившиеся под крылышком пана Пилсудского. В конце августа силы контрреволюции с двух сторон охватывают многострадальную столицу Украины.
«...Знаете ли вы украинскую ночь, душную августовскую мглу, визжащий шабаш шрапнели, перекличку в киевских окопах, стон умирающих, стиснутые зубы отстреливающейся крепостной дивизии? Надо задержать наседающего врага, иначе не успеет уйти на пароходах советский Киев, захвачено будет имущество. И кровь мешается с росой на днепровских травах».
«...Мы уходим на пароходах, а концы отступления уже лижут деникинские языки. Красная флотилия отстреливается — попадает и самому Киеву. Как хорош он сегодня вечером, в лукавой красоте куполов, уходя от нас, от красных, вниз по реке...»
Кольцов — сотрудник газеты «Красная Армия», издаваемой Политуправлением XII армии.
«...Газету выпускали мы в наступающем или отступающем вместе с армией поезде, подбодряя героев и останавливая трусов, в безлунные чернильные ночи на пароходе, в случайных городишках по выбору военной судьбы».
Конец девятнадцатого года застает Кольцова в Москве, на работе в Политуправлении Республики, в Литиздатотделе, начальником которого был литературовед и критик В. Полонский.
«...В ПУРе пахнет кислой капустой, заросшие фронтовой коростой люди много раз в день приезжают требовать литературы, газет, бумаги для армейских типографий, плакатов. Надо поднимать своих бойцов, надо взрывать печатным динамитом вражьи ряды. Много раз, в день, исхудавший в жердь Полонский бросается телефонными трубками, рычит, топает ногами, ломает суставы длинных литераторских пальцев.
— Пошлите завтра в четырнадцатую армию все три тысячи плакатов! Постойте, пошлите их сегодня!
Уже висят на стене оттиски: «Все на защиту Тулы!» и «Все на защиту Петрограда!» Уже несут из типографии плакат: «Все на защиту Красной Москвы!». На плакате то изображено, что мы все каждый день, просыпаясь, чувствуем: две черные клешни тянутся к алому городу.
Много раз в день выходит из ПУРа начальник его на мороз с непокрытой головой, провожает речью уходящих драться коммунистов».
Одновременно — работа в отделе печати Наркоминдела и РОСТА, первые выступления на страницах «Правды». Весной 1920 года поездка в Одессу в качестве руководителя Литературно-агитационного отдела ЮГРОСТА и уполномоченного Наркоминдела, новые корреспондентские поездки по фронтам гражданской войны, беспокойная и захватывающая жизнь журналиста.
«...В трудный год военной схватки Наркоминдел не мозолил глаза.
В глухую траншею забился он в тупик у Китайской стены, в задние квартирки «Метрополя». Во всем ведомстве работало не больше сотни человек... Сотрудники были небогаты числом и вообще бедны. Баловаться нельзя было: Чичерин знал всех в лицо и, памятью обладая необыкновенной, сурово спрашивал:
— Отчего такой-то пришел вчера в новом костюме? Откуда у него берутся средства?..
Да и неоткуда было. На весь комиссариат отпускалось два десятка тощих «метропольских» обедов.
...Ночь. Кучи снега у подъезда. Тусклый свет из окон. Сутулая фигура в шарфе, тощие тени помощников. Глухой стрекот телеграфа — провод на радиостанцию. Посылаем радио в пространство, в мировую мглу. Сообщаем, протестуем, настаиваем, требуем — и уверенно ждем ответа».
Весной 1921 года Кольцов — очевидец и участник ликвидации кронштадтского мятежа.
«...В морозной мгле, при свечке, колеблемой ледяным вихрем, в ораниенбаумском домишке без крыши, сорванной снарядом, под гром десятидюймовых чудовищ верстал номер «Красного Кронштадта», чтобы через два часа выбросить с первыми ротами в захваченную крепость».
«...По льду, взрываемому гранатами, сквозь ад атаки вошли мы сегодня в Кронштадт, втащили за собой подобранных, еще живых, изувеченных, уже отошедших. На госпитальной койке умирает председатель губисполкома, делегат партийного съезда, коммунист, рабочий... Последним усилием приподымается на локте, улыбается.
— Мне конец, но и всем им конец! Да здравствует Революция!
...В холодную мартовскую ночь 1921 года мы взошли на борт восставшего против советской власти и покорившегося дредноута. Корабль был весь в снегу. Люди на нем окоченели не от мороза — от страха. Они исподлобья смотрели на большевиков, ждали своей участи. В жерлах орудий были заложены двенадцатидюймовые снаряды. Этими снарядами мятежники готовились разрушить рабочий Петроград. Новое командование приказало разрядить орудия залпом в море. Чудовищный гром потряс воздух. Это был салют в честь всепобеждающей пролетарской революции, на страх ее врагам».
С 1922 года — непрерывная, многолетняя работа Кольцова в «Правде», где систематически, часто из номера в номер, печатаются кольцовские большие и маленькие фельетоны, очерки, корреспонденции, заметки, рецензии, статьи, обзоры и все прочее, что нужно в данный момент для газеты. Он становится одним из самых популярных публицистов страны, с гордостью носит почетное и ответственное звание правдиста.
Неповторимый облик его как журналиста и человека живо сохраняется в памяти товарищей по работе.
Вспоминает Д. О. Заславский:
«...Бывало, в коридорах редакции «Правды» издали видишь группу сотрудников, кого-то обступивших. Доносится веселый смех. Это значит, что Кольцов вернулся из постоянных своих разъездов, и, как всегда, его рассказ сверкает меткими наблюдениями, острыми словечками, красочными образами, то шутливыми, то убийственными. А глаза при этом серьезные. И видно, что за шутками, за смехом уже формируется серьезный по мысли фельетон, в котором будет поднята важная проблема.
Во всей его фигуре, невысокой и подвижной, было изящество. Годы не старили его. И в легких движениях, и в жестах, и в выражении лица оставалось что-то мило мальчишеское, озорное. Он всегда готов был на смелые приключения, на неожиданные выдумки. Он был поэтом своего призвания — журналистики. И был верным, преданным работником «Правды».
«Какой это был великолепный мастер! — рассказывает Н. Н. Кружков.— Писал он всегда с удивительной легкостью, как будто шутя, словно между делом, для забавы. Но при всем этом из-под пера его выходили точные, острые фразы, ясно определявшие смысл, тему, назначение фельетона. Не всегда он и писал — чаще диктовал машинистке или стенографистке. Писал он быстро, но эта быстрота никогда не сопровождалась небрежностью, неряшеством, ибо письму всегда предшествовала тщательная и глубокая работа мысли...
Кольцов был не только свидетелем, но и непосредственным участником многих событий — прожил он жизнь кипучую, обладал ясным взглядом, доброй журналистской памятью, умел увидеть, запомнить и рассказать...
Надо было для партии — Кольцов садился в аэроплан и совершал головокружительный перелет через Гиндукуш. Надо было — трясся на крестьянской телеге в какую-нибудь глухомань, откуда «хоть тридцать лет скачи, ни до какого государства не доскачешь». Надо было — и ехал этаким респектабельным джентльменом в столицу иностранного государства, зная, что за ним наблюдают тысячи глаз... Надо было — становился политработником, воином, как это было во время испанских событий, которые хоть и происходили вдали от нас, но переживались современниками как нечто очень близкое...
Был он очень моложав для своих лет, жизнерадостен, подвижен, энергичен, отличался невероятным трудолюбием. Как только он успевал все делать, просто диву даешься! Он редактировал журналы «Огонек», «Чудак», «Крокодил», «За рубежом», руководил большим издательством, активно работал в писательских организациях, бывал на международных конгрессах деятелей культуры, знал крупнейших писателей мира, всегда поддерживал с ними связь, но при всем этом журналистика оставалась для него любимым делом жизни, и перо его всегда было наготове. Сегодня он был в Париже, завтра в Пятихатке, сегодня в Женеве, завтра в Мурашах. Это был великолепный боец партии, верный ее сын и чудесный литератор-большевик, чей талант был отдан на службу народу...»
Уже на пятом году своей работы в «Правде», в 1927 году, отвечая журналу «30 дней» на анкету среди писателей «Как вы пишете?», Кольцов полушутливо, но довольно точно описал свой рабочий день:
«Я не пишу. Пишут моя жена или машинист «Правды» А. Зембровский, снисходительно слушая, что мне взбредет диктовать.
Но это не меняет дела. Я всецело подхожу под известного злосчастного журналиста из анекдота.
Его спросили:
— Вы читали такую-то книгу?
И он ответил:
— Голубчик! Мне и писать некогда!
Очень часто я напоминаю себе трамвай, набитый пассажирами, как селедками, обвисший людьми на подножках и буферах, дико трезвонящий на прохожих, пропускающий остановки. Иногда же — девушку с подносом в ночной пивной, где сразу в двадцать голосов окликают посетители.
Спать приходится при выключенном телефоне, иначе в четыре утра обязательно позвонят из какой-нибудь загулявшей компании:
— Товарищ Кольцов, вы уж простите за беспокойство, ведь вы все знаете,— мы тут пошли в пари: есть ли в русском языке третье слово на «зо»? Два нашли — «пузо» и «железо», а третьего пока нет. Будьте так любезны!
Обижаться, сердиться — бесполезно. Не поймут и в свою очередь обидятся.
Утро начинается с чтения почты, под непрерывный аккомпанемент того же телефона.
— Вы слушаете? Я говорю с вокзала! Приезжий из Елабуги. Я сочинил оперу в шести актах. Алло! Станция, не перебивайте! Я вас еще застану дома? У вас рояль есть? Алло, что? Можно и пианино!
— Товарищ Кольцов! У нас в Главтекстпроме второй день зарплату задерживают. Что? Не можете сейчас приехать?! Очень даже странно! А мы думали, вы, в самом деле, против волокиты!
— Михаил Евгеньевич? Что? Михаил Евграфович? Как? Михаил Евтихиевич? Ну да, конечно, я хотел сказать: Михаил Ефимович, в телефонной книжке написано «М. Е.»! Мы вас ждем, Михаил Ефимович, завтра на диспуте «Обрезание и новый быт»! Что-о?! Не будете? Не может быть! А мы вас уже на афише поместили! Без вашего согласия и ведома? Но мы были уверены, что вы не станете возражать, ведь это в пользу кассы взаимопомощи месткома зубоврачебного института! Что? Вы подадите на нас в суд за обман? Но чем же мы виноваты?
Почта — о ней надо рассказать как-нибудь отдельно и подробно, об этой удивительной, доходящей до пятидесяти писем в день, пачке подлинных человеческих документов, свежих откликов со всех концов страны, живых человеческих строк...
Почтой начинается «первый рабочий день». В нем нет ничего от традиционного «литературного» образа жизни. Разъезды по заседаниям и учреждениям, частые визиты в суд и в Контрольную комиссию, где решаются в присутствии автора судьбы его невыдуманных героев, бесчисленные встречи с бесчисленными людьми от неграмотного маляра до изысканного посла иностранного государства...
Фабрика, студенческие общежития, научные лаборатории — все мелькает перед глазами, все кричит о себе непрерывными победами и завоеваниями созидающейся социалистической страны и, одновременно, вопиющими своими недостатками и прорехами.
Все надо посмотреть, почувствовать, оценить и не ошибиться.
Надо быть честным ухом и глазом своих читателей, не злоупотреблять их доверием, не утруждать их чепухой под видом важного и не упускать мелочи, определяющей собой крупное!
...«Второй рабочий день» — от шести до двенадцати. Очень часто начинается он с доклада или выступления на собрании. Затем — прием посетителей в редакции. И, наконец, около десяти вечера, после всего описанного, начинается диктовка фельетона.
Увы! Читатели иногда чувствуют на фельетоне следы дневной усталости его автора...»
Всем лично знавшим Кольцова особенно запомнилась характерная его черта — жизнерадостный юмор, любовь к шутке, уменье заразить веселым настроением, бодростью.
«Все годы, когда Кольцов работал в «Правде», мы, молодые фельетонисты, чувствовали себя рядом с ним под опекой. Весело работалось!» — вспоминает Н. Кружков.
«С Кольцовым легко дышится и хорошо работается. Хочет он видеть вокруг себя веселую деловую обстановку радостного труда»,— писал А. М. Горькому писатель А. Виноградов.
И переписка самого Горького с Кольцовым («Новый мир», 1956, № 6) озарена веселым, лукавым юмором. Серьезные вопросы часто обсуждаются в шутливой форме, письма пронизаны искорками смеха, забавными обращениями.
Вот, например, письмо Кольцова от 30 ноября 1930 года:
«Дорогой Алексей Максимович!
Вы были так внимательны, что согласились принять общее редакционное наблюдение над «Библиотекой романов» «Огонька». Я запретил в редакции злоупотреблять Вашим вниманием и обращаться к Вам по мелким вопросам. Все-таки, если можно, не откажитесь дать указания А. И. Дейчу по вопросам, выдвинутым в прилагаемом письме. Он очень ими озабочен.
Живу я сейчас серо и невыразительно, как черви слепые живут. Только изредка вынимаю из шкафа подаренные Вами пояса и вздыхаю, с шумом выпуская воздух из грудной клетки. Этим я хочу сказать, что скучаю по Вас. По-видимому, это кончится большим слезливым письмом, с жалобой на нечуткость людей и просьбой указать, как поступить на зубоврачебные курсы.
В счет этих будущих радостей — крепко жму руки. Ваш
Мих. Кольцов».
На это последовал следующий ответ А. М. Горького:
«Сорренто. 9 декабря 1929 г.
О бате мой любезный!
По что столь зазорно срамословишь, именуя ся червем слепорожденным? И отколь скорбь твоя? Аще людие древоподобны ропщут на тя, яко ветр повелевает, сотрясаяй смоковницы плодов не дающи и желудю дубов завидующи,— помни: ты не желудь есть и не на утеху свинию родила тя мать природа, а для дела чести и смелости. Аще же пес безумен лаяй на тя, не мечи во пса камение, но шествуй мимо, памятуя: полаяв — перестанет!
В этом духе я Вам, дорогой Михаил Ефимович, мог бы сказать много, но, от старости, забыл уже сей превосходный язык, которым все можно сказать — исключая популярные фразы «матового» тона.
В самом деле: Вы что там раскисли? Бьют? и впредь — будут!
К этому привыкнуть пора Вам, дорогой мой!
Крепко жму руку
и — да пишет она
ежедневно
и неустанно
словеса правды!
Старец Алексий Нижегородский и Соррентийский.
А «Огонек» следовало бы мне высылать!
А. Пешков».
Письмо Горького из Сорренто от 19 декабря 1932 года заканчивается такими строчками:
«...Хоша и ворчу, но это не только потому, что стар, дряхл и обременен мрачным пессимизмом, а и потому, что, питая симпатию к Вам, небольшой снаружи, но дорогой изнутри дядя, желаю Вам доброго здоровья, а в делах Ваших всякого успеха и благополучия.
Горегорький старец Пешков, Алексей».
А вот шутливое вступление к другому деловому письму Горького от 25 декабря 1932 года:
«Многоуважаемый Михайло Кольцов,
предприниматель, свирепый эксплуататор и вообще — зверь!
Нижеподписавшаяся рабочая сила почтительно намекает Вам о гонорарии. Оный,— по ее мнению,— должен быть предложен в такой форме: все книжки по «Истории молодого человека XIX столетия» в переплетах. Нижеподписавшаяся рабочая сила будет очень благодарна, получив, сей знак внимания к ее сединам и усам».
Ответ Кольцова гласил:
«Москва. 17/1 1933 г.
Здравствуйте, сознательный ударник, товарищ Алексей!
Уже давно на нашем предприятии обращено внимание на отменно отличную работу соррентийского района во главе с небезызвестным товарищем Пешковым, старым бригадиром и кавалером орденов.
Данный бригадир Пешков проявил высокое рвение к работе и особое усердие в деревообделочной специальности, обточив и обстругав громадное количество всякого рода деревянных, а иногда весьма даже дубовых произведений современной литературы. Каковая работа требует большого умения, а главное, терпения, в сочетании с неистощимой доброй волей.
Был у нас разговор, чтобы премировать бригадира Пешкова хромовыми сапогами, или гармонией двухрядной, или будильником системы «Точмех», или, наконец, собранием сочинений русского писателя Максима Горького. На что были возражения, что осенью видели сапоги на Пешкове совсем еще целые, а гармонию хорошую не достать. А будильник ему не нужен, потому встает с петухами. А сочинений Горького не захочет, потому что уже читал.
В разгар каковых споров прибыло письмо от самого Пешкова, в коем он просит, если возможно, премировать его «Историей молодого человека» в переплетах. Этот предмет ширпотреба, будучи недорогим, по себестоимости, в самом деле, может украсить скромное жилище нашего ударника и кавалера. Почему и будет выслан в Сорренто большой скоростью, и, кроме того — вступительные статьи Виноградова, переплетенные в отдельный том.
Известно ли Вам также, сознательный товарищ Алексей, о слухе, пущенном здесь? Будто итальянцы, не желая отставать в некоторых мероприятиях от великой северной державы, решили переименовать город Сорренто в Nischni Novgorod!
Сообщая о каковых событиях, остаюсь преданный Вам и любящий
Михаил Кольцов».
Свой принцип — самому все «посмотреть, почувствовать, оценить» — Кольцов последовательно и успешно проводит в своей газетной практике, создавая оперативные, злободневные очерки и фельетоны, глубокие по содержанию, значительные по выводам и обобщениям, художественные по их литературному качеству.
Заинтересовался, например, Кольцов проблемами столичного транспорта — и садится за руль таксомотора («Три дня в такси»). Желая изучить постановку дела в средней школе, становится классным руководителем («Семь дней в классе»), с работой районного ЗАГСа он знакомится, заняв место делопроизводителя.
Такие очерки надолго запоминались читателем, по достоинству ценившим принципиальность, находчивость и профессиональное мастерство-журналиста.
Надо сказать, что Кольцов не отступал от стремления самому все увидеть и тогда, когда осуществление этого желания было сопряжено с опасным риском.
Вот задумывает он посмотреть, что представляет собой белогвардейское гнездо в Париже, и, под видом французского журналиста, берет интервью у контрреволюционного зубра, генерала Шатилова.
«...Дай-ка я его сфотографирую. Как не заполучить в альбом большевика-газетчика эту хищную птицу!
— Мон женераль, вы разрешите сделать снимок?
Он что-то кокетливо бормочет о плохом освещении комнаты. Но доволен, почти в восторге. Он уже видит себя, отпечатанного нежно-коричневой краской во всю страницу роскошного французского журнала...
— Как же вы будете снимать? Здесь понадобится большая выдержка.
Он сам не знает, как он прав. Выдержка нужна большая. Надо собрать всю свою выдержку, чтобы стоять и на расстоянии трех шагов целиться в этого человека, в живого, уцелевшего начальника штаба деникинской и врангелевской армий, прошедшего огнем и мечом по рабочим кварталам, по крестьянским пашням Украины и Крыма, подготовляющего и сейчас, через пятнадцать лет, новый разбойничий набег.
Это похоже на тир в военной школе: мы стреляли на занятиях в деревянного белого генерала. Здесь генерал живой, и очень близко. Зато в руках не «максим» с пулеметными лентами, а безобидная «лейка» с лентой из целлулоида.
...Генерал услужливо повернул закаменевший бюст, смотрит неподвижными глазами, стараясь не моргать. Совсем, как на мишени.
— Мерси!»
Кольцов хочет посетить томящегося в заключении отважного немецкого революционера Макса Гельца и смело едет в Зонненбургскую тюрьму.
«...Как попал я сюда?
Об этом еще не пришло время рассказывать. Опустим занавес над началом путешествия и подымем его в том месте, где провинциальный поезд высаживает пассажира на перрон захудалой станции, откуда зыбко тащит его дальше, совсем в глушь, убогая узкоколейка.
— Ты знаешь, господин директор не разрешает говорить об условиях, в которых тебя содержат. Поэтому я просто спрашиваю: как ты себя чувствуешь?
Гельц щурится и в совсем молодой, лукавой улыбке показывает два ряда отличных крепких зубов.
...Мы говорим долго, до сумерек, и очень много обо всем, и господин директор, усевшийся в стороне надутым классным наставником, забыл о том, что нас надо перебивать. Он слушает, сам полный интереса, нашу пространную, совсем по-русски нескончаемую беседу...»
Вот что рассказывал об этом свидании впоследствии, в Москве, вырвавшийся на свободу Макс Гельц:
«— Мы, узники Зонненбургской тюрьмы, правда, слыхали о русском правдисте, о «неистовом» Михаиле Кольцове, но никто из нас не знал его лично, и нам не могло даже прийти в голову, чтобы журналист из Советского Союза проник внутрь железного кольца нашей изоляции.
Тюремная администрация, директор тюрьмы и все служащие страдали прямо-таки неописуемым страхом перед всем, что идет из Советского Союза.
И вот однажды Михаил Кольцов предстал передо мной в кабинете директора Зонненбургской тюрьмы.
Вот он здесь, он приветствует меня, вот он обнимает меня, исполненный жизнерадостности и солидарности... Товарищ из первого рабочего государства явился с приветом от русских рабочих и крестьян и передал этот привет немецким товарищам, томящимся в тюрьме!
Находчивость товарища Кольцова сумела побороть хитрость тюремной администрации. Если бы директор Зонненбургской тюрьмы знал, кто со мной разговаривал, он бы в ярости немедленно приказал отвести меня обратно в камеру, а Кольцову указал бы на дверь. Михаил Кольцов понял это и поэтому сумел изобразить из себя моего хорошего старого знакомого, и к тому же не русского».
Поставив себе задачей рассказать читателям «Правды» о том, что происходит в Венгрии под властью фашистского режима, Кольцов в 1927 году отправляется в так называемое «царство Хорти».
«Нынешние хозяева Венгрии зовут к себе туристов изо всех стран, кроме, конечно, одной. Если показать красный советский паспорт консулу господина Хорти или его пограничному офицеру, их охватит столбняк. Щадя спокойствие этих людей, я предъявил для визы паспорт государства, едва ли не наиболее ими обожаемого. Чиновник барахтался и мурлыкал, словно паспорт мой ласково щекотал его за ухом. Он рассыпался ворохом адресов, красиво напечатанных рекламных карточек и даже попытался шепнуть на ухо несколько игривых советов, но, остановленный надменным моим видом иностранца, вовремя поперхнулся и стал рекомендовать музеи.
...Швейцар в «Унгарии» вежливо отводит мне комнату, но он немного удивлен. Иностранцы почти никогда не останавливаются в этом старом, торжественно-мрачном отеле...
Здесь, в стремительную весну девятнадцатого года, жил венгерский Совнарком. Здесь, как в ленинградской «Астории», топали по коридорам красноармейцы с пулеметными лентами через плечо, валялись тюки агитационной литературы, сорванные императорские гербы.
Вот входят и раздеваются — благородные мадьярские аристократы, крупные джентри, земельные магнаты, затянутые офицеры с холеными подусниками.
...Он резвится как дитя, этот такой знакомый и понятный классовый враг, победивший помещик.
...Зал плывет и качается перед глазами. Бегу наверх, в номер, срываю одежду, зарываюсь головой в подушку, сдавливаю виски около ушей, чтобы не пропускать в мозг яростные иглы музыки оттуда, снизу.
«Унгария» душит вышиной старинных комнат, тенями ушедших отсюда измученных революционеров. Кто жил в этой комнате? Самуэли? Ракоши? Может быть, сейчас убежать из этой мраморной клетки? Позвонить слуге и уехать? Нет, это глупо: одним неосторожным шагом или словом можно погубить себя, угодить в настоящую клетку... Надо остаться, надо перетерпеть. Ведь где-то, на востоке, далеко, но есть же шестая часть света, откуда угнетатели изгнаны навсегда! Ведь в Москве, вот уже совсем скоро, будут праздновать десять лет Советской власти. Ведь и я скоро доберусь туда, снова увижу всю эту сказочную для «Унгарии» явь своими глазами!»
Вспоминая впоследствии очерк Кольцова о Будапеште, известный венгерский революционер, председатель венгерского Совнаркома Бела Кун говорил:
«Побывав в Венгрии только несколько дней, Кольцов, тем не менее, сумел показать не только внешнюю картину жизни этого города, но дать краткую историю всей венгерской революции. Дух этого фельетона был духом венгерского рабочего класса. Это говорит о том, что Кольцов не просто фельетонист и прекрасный фельетонист, а большевик-интернационалист, который в своих произведениях может отобразить и жизнь своей родной страны, и революционную борьбу международного пролетариата.
...Кольцова читают в переводах на страницах всей международной коммунистической печати. Фельетон Кольцова на страницах международной коммунистической печати — фактор, агитирующий за Страну Советов».
После хортистской Венгрии — монархическая Югославия.
«...Сведущие люди дали мне перед отъездом вполне точную и исчерпывающую справку.
— Если вас поймают в Югославии, вас посадят в тюрьму, и вы будете сидеть, пока не умрете. Если вас поймают в Венгрии, вас посадят в тюрьму и в тюрьме убьют...
С перспективами столь радушного приема поехал в Венгрию. Ничего... Обошлось.
У югославов дело обстояло сложнее. Иностранцев к ним ездит сравнительно мало, и потому надзор больший. К тому же, в больших помощниках у сербской королевской полиции состоят русские белогвардейцы. Они нашего брата, как-никак, отличают хорошо.
Во всяком случае — к чему утомительные и отнюдь не полезные для дела подробности... Вот граница уже позади, и сквозь черную южную ночь поезд несется к Загребу».
Всегда и везде в движении, Кольцов — журналист «до мозга костей», ни на минуту не забывающий о газете, о читателе.
Будучи далеко не богатырского сложения и здоровья, он даже вынужденное по настояниям врачей пребывание на отдыхе и лечении использует для писательских «заготовок», зорко улавливая каждый свежий сюжет, каждую новую проблему, способную заинтересовать широкую читательскую аудиторию («Волга вверх», «Кавказская Ривьера» и др.).
Находясь в санатории, Кольцов случайно узнает, например, что где-то здесь, в Сочи, лежит написавший талантливую книжку писатель-комсомолец, парализованный, слепой. Кольцов навещает его, и вскоре из кольцовского очерка «Мужество», опубликованного в «Правде», миллионы людей впервые узнают о героической биографии и литературном подвиге Николая Островского.
В одном из писем к А. М. Горькому Кольцов писал:
«...Лично я, следуя Вашему примеру, охотно занимаюсь издательским делом как неразрывным продолжением дел литературных и полагаю такой метод правильным для литератора-большевика, думающего не только о рукописи, но и о том, как и в каком виде, она дойдет до миллионов рабочих и крестьян».
В этих немногих строках Кольцова — по существу целая программа его насыщенной редакционно-издательской деятельности, которой он занимался с огромным увлечением и вкусом к этой работе.
Не раз и не два Кольцов выступал с проектами новых изданий, газет, журналов и сборников, встречавших, как правило, полную поддержку советской общественности и одобрение руководящих инстанций.
Достаточно вспомнить, что именно по инициативе и благодаря энергии молодого фельетониста «Правды» было в 1923 году осуществлено издание первого советского массового иллюстрированного журнала под популярным названием «Огонек», редактором которого стал Кольцов. Вскоре вокруг журнала развернулась оживленная деятельность целого «Издательства «Огонек», впоследствии преобразованного в «Журнально-газетное объединение» или коротко — «Жургаз», бессменным руководителем которого Кольцов оставался до 1938 года.
«Жургаз» выпускал свыше тридцати журналов и газет, а также большое количество книг, как, например, полные собрания сочинений Л. Толстого, А. Чехова, В. Короленко и других выдающихся писателей, выходившие в качестве приложений к «Огоньку». Приложением к «Огоньку» являлась также и основанная Кольцовым «Библиотечка «Огонька», существующая поныне.
Кольцов организовал и редактировал первую столичную вечернюю газету «Трудовая копейка».
При ближайшем участии Кольцова осуществляется издание в «Жургазе» таких журналов, как «За рулем», «Советское фото», «Женский журнал» и ряда других. Совместно с Горьким он организовал и редактировал журнал «За рубежом». В 1929 году по инициативе Кольцова начал выходить редактируемый им сатирический журнал «Чудак», впоследствии объединенный с «Крокодилом».
Реализуя советы и планы А. М. Горького, Кольцов выпускает в «Жургазе» большие книжные серии — «Жизнь замечательных людей», «Библиотека романов», «История молодого человека XIX столетия» и др., осуществляет интереснейшее издание «День мира». Кольцов-редактор, Кольцов-издатель не уступает в энергии и выдумке Кольцову-журналисту.
Яркая страница в публицистической деятельности Кольцова — это огромный интерес его к развитию молодой советской авиации, горячая любовь к «крылатому племени» летчиков. Он, первый из советских журналистов, делает, как тогда называли, «мертвую петлю»; первый участвует в перелете на легком сухопутном самолете через Черное море по маршруту Севастополь — Анкара; он — один из организаторов и участников большого перелета по европейским странам на самолете АНТ-9; он в составе воздушного экипажа, совершившего изумительный Большой Восточный перелет 1930 года через Гиндукуш и неизведанные пустыни Средней Азии, посещает столицы Турции, Ирана и Афганистана. Литературными плодами всех этих перелетов явился ряд великолепных очерков — таких, как «Перелет», «В гости к чужим», «По прямой», «На краю света», «Вместилище спокойствия» и многих, многих других...
В канун Октябрьской годовщины «воздушная» деятельность Кольцова получает не совсем обычное и убедительное признание:
«ПРИКАЗ
Революционного Военного Совета Союза ССР
Гор. Москва № 883 6 ноября 1930 г.
За последние три года тов. Кольцов М. Е., участвуя во всех больших советских перелетах, сопряженных с большими трудностями, совершил в общей сложности полетов свыше 170 летных часов.
С удовлетворением, отмечая эту деятельность тов. Кольцова, приказываю зачислить его в списки Н-й авиабригады ВВС РККА, с присвоением звания летчика-наблюдателя.
Народный Комиссар по военным и морским делам и Председатель РВС Союза ССР К. Ворошилов.
С огромным увлечением новый «летчик-наблюдатель» продолжает, наряду со своей литературной работой, отдавать время, энергию и незаурядные организаторские способности делу развития советской авиации.
От первоначальных, если можно так сказать, «простейших» форм своей авиационной деятельности — участия в перелетах в качестве корреспондента и журналиста, Кольцов переходит к более значительным, масштабным начинаниям.
В дни, когда Советская страна празднует 40-летие литературной и общественной деятельности Алексея Максимовича Горького, Кольцов выступает в печати с призывом, который с энтузиазмом подхватывает вся советская общественность:
— Давайте в честь нашего Горького построим огромный, невиданный агитационный самолет! Самолет-гигант!.. Имени гиганта литературы — Максима Горького.
И вот уже кипит работа во всесоюзном «Комитете по постройке самолета-гиганта «Максим Горький», председателем которого избран Михаил Кольцов. Красивая и смелая мысль о создании крылатого «Максима» облекается в стальную и алюминиевую плоть; наступает день, когда могучая машина поднимается в воздух, а первомайским праздником 1935 года «Максим Горький», возглавляя парад военно-воздушных сил, величественно проплывает над ликующей столицей, над Красной площадью.
Но этого уже недостаточно. Планы стали шире, смелее: организовано строительство целой серии агитсамолетов на средства газет и журналов, получающих при этом, по мысли Кольцова, право назвать самолеты своими именами. И уже рассекают воздушные пространства крылатые «Правда», «Рабочая Москва», «Комсомольская Правда», «Пионерская Правда», «Крестьянская газета», «Огонек», «Крокодил», «Правда Востока» и многие другие — целая, сформированная приказом Главного Управления гражданского воздушного флота, «Особая сводная авиационная агитэскадрилья имени Максима Горького». Командиром ее назначен журналист, летчик-наблюдатель Михаил Кольцов.
Мчится время. События стремительно смывают друг друга. Перед народами открывается новая, зловещая и героическая, глава истории: 18 июля 1936 года, по шифрованному радиосигналу «Над всей Испанией безоблачное небо» начался фашистский мятеж против Испанской республики.
Проходит несколько дней, и специальный корреспондент «Правды» опускается на барселонском аэродроме.
О том, что видел и делал на фронтах гражданской войны в Испании правдист Михаил Кольцов, вместе с «бригадным комиссаром» Мигэлем Мартинесом, рассказывает потрясающий «Испанский дневник», который впоследствии так оценили два выдающихся советских писателя:
«Испанский дневник» — это книга о героизме. О героизме простых и мужественных людей, борющихся за дело всего передового и прогрессивного человечества.
...«Испанский дневник» — это книга об интернациональной солидарности, любви к родине, к человеку, книга о новом гуманизме, знамя которого рдеет над нашей страной и который вдохновляет и согревает испанский народ в смертельной борьбе со звериными страшными силами фашизма.
...В «Испанском дневнике» Кольцов выступает как зрелый и своеобразный художник. Палитра его богата красками. Пафос и лирическая взволнованность. Юмор — то жизнеприемлющий, то разящий. Точность выпуклого реалистического описания и мгновенная острота памфлета. Умение сказать кратко и пронзительно в самых тяжелых и трагических обстоятельствах и свободное публицистическое объяснение там, где это нужно.
...«Испанский дневник» — великолепная, страстная, мужественная и поэтическая книга.
А. Толстой А. Фадеев».
Последняя страница публицистической деятельности Кольцова — это его полет на новый, приковавший мировое внимание участок политического фронта — в Чехословакию, отданную позорным мюнхенским сговором на растерзание фашистскому зверю, уже показавшему свои когти в Испании...
О трагических днях, пережитых мужественным чехословацким народом, преданным своими правителями, Кольцов рассказал в нескольких горьких волнующих очерках в «Правде».
Вернувшись в Москву, он неутомимо продолжает свою повседневную, многообразную работу писателя, редактора, общественного деятеля. Он — депутат Верховного Совета РСФСР, член Редакционной коллегии «Правды», член Правления и председатель Иностранной комиссии Союза советских писателей, редактор «Огонька» и «Крокодила», член-корреспондент Академии Наук СССР — несет целый ряд других разнообразных обязанностей.
Одновременно он торопится закончить работу над последней, заключительной книгой «Испанского дневника», которую диктует урывками, обычно после утомительнейших ночных дежурств по редакции и скупого двух-трехчасового утреннего сна, между приступами свирепой мигрени.
Он много и плодотворно трудится в расцвете своего растущего мастерства. И вместе с тем внутренне напряжен, мобилизован и весь пронизан ощущением неотвратимо приближающейся решительной схватки с обнаглевшим фашизмом. Этой схватки он ждет и готовится к ней как писатель-боец.
И в этот момент его настигла подлая рука замаскировавшихся врагов народа...
Рассказ о жизни Михаила Кольцова хочется закончить собственными его словами о своем писательском пути:
«...Я пишу не для себя. Мне холодно и одиноко в высоких одноместных башнях из слоновой кости, на гриппозных сквозняках мировой скорби. Я чувствую себя легко у людского жилья, там, где народ, Где слышны голоса, где пахнет дымом очагов, где строят, борются и любят. Я себя чувствую всегда в строю. Я себя чувствую всегда на службе.
Отличное чувство».
М. Е. Кольцов умер 4 марта 1942 года.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +