Я родился в 1911 году (15 октября) в селении Эве, Сарабской области, Южного Азербайджана. Мой отец Аждар и мать Захра всю жизнь были пахарями. Отец умел хорошо сеять зерно и косить урожай. Помню, осенними вечерами к нам приходили соседи и просили:
— Хоть и трудно тебе, только не отказывайся. Зерно, которое ты сеешь, хорошо всходит. На поле не бывает «где густо, где пусто».
А в страду они говорили:
— В руках Аждара серп словно оживает, ни один колосок не падает на землю...
— Хорошо, приду,— отвечал он. Мать упрекала его:
— Что ты изводишь себя? Пожалей себя, заболеешь, сляжешь, кто будет кормить детей?
Молча, выслушивая эти упреки, отец ласково отвечал:
— Слушаюсь, в следующий раз кто бы ни пришел, скажу «нет»!
Но он никому не говорил «нет».
— Не огорчайся, Захра. Я здоров, ничего со мной не случится,— успокаивал он мать,— а люди всегда должны помогать друг другу.
Родители были неграмотны: мой старый дед Фатали тоже не умел читать. Несмотря на это, на полке в комнате стоял помятый, в желтом кожаном переплете коран. Дед говорил, что в молодости купил его в Тавризе, так как хотел учиться читать, но ни учителя не нашлось, ни времени свободного не оставалось от работы.
Перед нашим домиком был небольшой двор, обнесенный глинобитным забором. Перед воротами протекала река. Весной ее мутные воды выходили из берегов, а зимой их сковывал лед. Летом река совершенно высыхала. Но весной и зимой она бывала очень красивой, несла с собой разноцветные камешки.
Мы играли на берегу этой реки, часто купались в ней. Однажды весной, когда мне было лет пять, река унесла меня, и только самоотверженность матери спасла меня от смерти.
Как и все крестьянские дети, мы с ранних лет начинали трудиться. Помнится мне, весной и летом, когда крестьяне работали в поле и садах на уборке урожая, отец водил на косовицу меня и старшего брата Рзу. Он поручал брату вязать снопы, собирать солому на стерне, а мне — носить в небольшом кувшине воду из родника, собирать колосья. Но больше всего мне нравилось во время молотьбы сидеть на плоской доске и понукать буйвола.
До 1918 года мы жили сносно, не знали тяжелой нужды. Но к восемнадцатому году положение крайне ухудшилось. Взрослые были в тревоге. Остыли тендыри, вышел в домах весь хлеб и мука. Еще до наступления зимы многие из работоспособных мужчин покинули село и отправились на заработки в Баку. Были и такие, которые снимались с мест всей семьей, с малыми детьми.
Положение же оставшихся было ужасно. Сборщики податей среди бела дня забирали у крестьян в счет долгов и податей последний мешок зерна.
Вслед за сборщиками податей, обычно под вечер, являлись молла или сеиды.
Село голодало. На сельском кладбище появилось много свежих могил. И в нашем доме умер дед, потом младшая сестра. Однажды на рассвете отец разбудил нас:
— Вставайте, дети, мать умирает, попрощайтесь с ней,— сказал он и отвернулся в сторону.
У нас были две комнаты. Первая, маленькая, была построена в стороне и предназначалась для гостей. Во второй, большой, комнате жила наша семья. Эта комната не имела окон. На потолке, среди черных бревен, открывалось небольшое отверстие. Под ним, посредине комнаты, стоял тендыр. Зимой дым тендыра выходил из этого отверстия, весной из него в комнату попадали лучи солнца. Зимой, когда дрова в тендыре сгорали и превращались в жар, мы подымались на крышу и большим куском тряпки затыкали отверстие, а мать устраивала над тендыром укрытие — кюрси, в котором хранилось тепло. Мы собирались под ним, насыпали на ковровую подстилку жареную пшеницу — гевурга. Сколько интересных сказок рассказывала нам мать в темные ночи. Теперь, возле этого укрытия, на холодном земляном полу, на изодранном коврике, на старой постели умирала моя мать. Глаза ее ввалились, а поседевшие волосы рассыпались по плечу. Она была в сознании, обняла одной рукой меня, а другой — брата, взглянула на отца и так умерла.
На следующий день, завернув труп матери в черную чадру, мы похоронили ее на сельском кладбище.
Отец делал все что мог, чтобы мы не умерли с голоду.
— Настанет весна, заберу вас, отправимся в Баку. Буду работать, на кусок хлеба заработаю,— утешал он нас.
Но весна никак не наступала. В тот год зима стояла долгая. Все вокруг было покрыто снегом. Не было даже травы, чтобы сварить ее и поесть. Но самая страшная картина нужды и голода была впереди.
Однажды по селу прошел слух, что сельчанку Санам должны закидать камнями. Староста вынес приговор, молла его утвердил. Санам жила через несколько домов от нас. Я знал ее как ласковую милую женщину. В дни весеннего праздника — новрузбайрама, увидев нас на улице, она приглашала нас в дом, угощала крашеными яйцами, сладостями. Муж Санам еще осенью ушел в Баку. Она осталась с четырехлетней дочерью и свекровью. Когда муж уезжал, она была беременна. Два месяца назад родила сына. Свекровь и дочь умерли недели две назад от голода. Говорили, что в доме и щепки не осталось, чтобы в зубах ковырять, а от мужа никаких вестей. И вот эта Санам съела двухмесячного ребенка.
По приказу старосты вышли все жители села от семи до семидесяти лет. Впереди толпы шла босая, в лохмотьях, истощенная — одна кожа да кости — Санам, у которой дико сверкали глаза. Ее отвели в сторону от села, в каменистую местность. Длиннобородый, краснощекий староста выкрикнул:
— Проклятие сумасшедшей бабе!— и бросил в голову Санам первый камень. Камень оцарапал щеку женщины. Она хотела бежать, но в нее со всех сторон полетели камни. Санам не устояла, упала на землю, а молла и староста выкрикивали: «Бросайте, бросайте!»— и все, от мала до велика, кидали в нее камни. Мне вспомнились дни весенних праздников, когда Санам угощала нас сладостями, и я заплакал. Отец отвел меня в сторону, чтобы староста не увидел моих слез, вытер глаза, поцеловал в лоб и сказал:
— Беги домой, я сейчас вернусь.
Но я не ушел и продолжал смотреть. Камни все летели и летели и вскоре поднялись высоким холмом, похоронив под собою Санам. Мы опечаленными вернулись в село. В тот вечер было очень светло. Когда серебряный серп луны поднялся над нашим домом, отец сказал:
— Больше в этом селе оставаться нельзя.
Он свернул узел из старой постели, запер двери на замок, поднялся на крышу, бросил в отверстие ключ и обратился к нам:
— Это ваш отчий дом. Если вдруг со мной что-нибудь случится, не бросайте друг друга. Когда вырастете и вернетесь в село, спуститесь через отверстие в комнату, возьмите ключ, пусть наш домик не стоит во мраке!
И, как десятки тысяч южных азербайджанцев, отец пустился в путь, в Баку. В то время этот путь был очень тяжелым. Не легко было добраться в Баку пешком, с двумя детьми, без копейки денег. После нескольких дней мучительного пути мы добрались до Ардебиля, оттуда по астаринской и ленкоранской дороге — в Баку. На дорогах нам встречались тысячи таких же, как мы, шедших в Баку в поисках работы и хлеба. Тут смешались женщины, дети, старики и молодежь. Ужасные картины нищеты, в которую поверг трудящихся людей старый мир гнета и эксплуатации, я видел во время трех-четырехмесячного пути в Баку.
Но и Баку неприветливо встретил нас тогда. Здесь было несчетное количество таких безработных и бездомных, как отец, азербайджанцев и людей других национальностей, приехавших из России. Найти работу в Баку было делом сложным. В городе ощущался недостаток продовольствия. Мы поместились в Сабунчах, в темном подвале двухэтажного дома с небольшим двориком. Отец обращался на промыслы Нобеля, Манташева, Мусы Нагиева, Мухтарова, но не мог найти работу. Наконец он тяжело захворал и примерно в феврале или марте 1919 года умер на наших руках. Я никогда не забуду его тоскливых глаз, устремленных в последнюю минуту перед смертью на нас, детей. Казалось, эти глаза говорили: «На кого я оставляю вас?»
Спустя неделю после смерти отца скончался брат Рза: долгая нужда и голод истощили его.
Я остался совершенно один и много дней провел на улице. Но, как говорится, свет не без добрых людей. Рабочие семьи в Сабунчах помогли мне, несколько дней я жил в доме, который снимали три-четыре рабочие семьи. С их же помощью я нашел моего дядю Мешади Агабалу. Он работал тартальщиком на промысле Нобеля или Манташева. Он ласково и со слезами на глазах прижал меня к груди: его собственная жена и дети умерли с голоду в Южном Азербайджане.
Конец девятнадцатого года я провел у дяди в рабочей казарме на шестом промысле Сабунчей. Казармы представляли собой одноэтажное длинное здание. Задние окна выходили на большую шоссейную дорогу, соединяющую город со старейшими нефтяными районами Баку — Сабунчами и Балаханами. А во дворе перед домом были скважины, из которых желонками добывали нефть. Владельцы промысла не обращали никакого внимания на жилищные условия рабочих. Поэтому казармы находились в крайне запущенном состоянии. Порой, когда переполнялись нефтяные баки или когда желонка доходила до верхнего блочного колеса вышки, нефть разливалась по двору, образуя черные болота. Чтоб попасть в казарму, рабочие бросали в эти болота большие камни, а поверх них настилали бревна.
Рабочий день был большим, зарплата незначительной, а цены на продовольствие росли с каждым днем. Рабочие жили в крайней нужде. Очень часто, не имея хлеба, они толкли в ступе ореховую скорлупу, мололи ее в ручных мельницах и, добавив немного муки, пекли лепешки. Одним словом, я видел в казармах суровую, полную лишений жизнь. Тревожные промысловые гудки то и дело возвещали о забастовке, работа на промысле прекращалась. Несмотря на голод и нужду, рабочие были очень воинственны, среди них я встретил совершенно новых людей — им не присущи были пессимизм и жалобы на судьбу. Там я впервые услышал имя Ленина, рабочие Баку произносили это имя с надеждой и радостью. Говорили о том, что благодаря победе революции в России скоро и Азербайджан станет свободным.
Долго оставаться в рабочих казармах я не смог. Дядя работал на буровой по десять — двенадцать часов, возвращался изнуренным, заниматься моим воспитанием у него не было времени. Наконец, придя к выводу, что так дальше жить трудно, он определил меня в дом одного бурового мастера в Балаханах. Я выполнял в доме разную работу: мел двор, таскал с колонки воду, следил за домашней птицей, выполнял другие мелкие поручения. Однажды я заговорился на улице с ребятами, ворота остались открытыми, и я не заметил, как убежала курица. Старуха хозяйка хотела меня избить, но я выскочил со двора и, не оглядываясь, побежал в дядину казарму. Через месяц дядя устроил меня в селении Забрат в дом Юнис-бека, состоятельного по тому времени человека. Здесь, кроме тех же работ, в мои обязанности входило ухаживать за лошадью, водить ее на водопой, пасти, давать по вечерам корм, чистить по утрам конюшню. Но труднее этого было другое — ходить за два километра на промысел, набирать в озерах нефть и ведрами тащить ее на плечах в село. В то время во многих районах Баку для приготовления пищи, отопления и других целей жгли сырую нефть. Только в летнее время я избавлялся от этой работы: летом вся семья переезжала на дачу в Лаиш. У Юнис-бека было два сада: сад с дачей, где жили они сами, и дальний сад, который я охранял. Целыми днями я был в саду один, ходил среди виноградных лоз, отдыхал в тени тутовника, а по вечерам, усевшись на песке, зачарованно смотрел на звездное небо и мечтал. В моем сердце пробуждались странные теплые чувства, мысли уносились вдаль. Как только наступала осень, начиналась моя полная труда жизнь. Я так уставал, что вечером камнем валился на цементном полу коридора.
В доме Юнис-бека я встретил день освобождения Азербайджана. Весной 1920 года в селе вывесили красные флаги. По селу пронеслась весть: «В Азербайджане — советская власть!» Говорили, что отныне все будут равноправны, не будет безработицы, для детей бедняков откроют школы. В то время я не разбирался в переменах политической жизни. Но я замечал, что прежние богачи и их «кочи» (наемные бандиты) смотрят невесело. А рабочие и бедняки радовались, говорили: «Наше время пришло».
Спустя два года, то есть осенью 1922 года, дядя забрал меня из дома Юнис-бека. Он снова женился, получил на промысле отдельную квартиру. Его жизнь значительно улучшилась. Дядя был человеком верующим и непременно хотел, чтобы я изучил коран. Сам он был малограмотный, поэтому попросил старого рабочего Панаха научить меня читать. И сам я чувствовал большую тягу к грамоте, и через месяц уже изучил арабский алфавит и неплохо читал коран. Осенью 1922 года дядя отвел меня в первую сабунчинскую советскую школу. Тот день, когда я вместе с другими учениками начал заниматься, был самым счастливым для меня днем. Тогда я вошел в двери новой жизни. Я поверил, что счастливое будущее открывается передо мной. В школе я всегда был в ряду успевающих учеников. Школа и учитель были для меня самым священным, самым любимым. Я всегда спешил туда и не хотел уходить.
В 1923 году у моего дяди начались материальные затруднения, и он снова хотел определить меня на работу в какой-нибудь дом. Это значило бы оставить школу. Увидев мои слезы, он решил, чтобы я после уроков продавал на вокзале ирис или папиросы и зарабатывал на жизнь. Я согласился. Уроки заканчивались в одиннадцать — двенадцать часов дня. Заткнув за пояс книги и повесив на груди лоток, я до позднего вечера торговал на Сабунчинском вокзале, продавал зимой папиросы и ирис, а летом воду. Но мне было очень стыдно, я скрывал свое положение от школьных товарищей и учителей. И все же в школе узнали об этом и решили устроить меня в фабрично-заводскую школу. В феврале 1926 года я отлично сдал вступительные экзамены. 17 февраля 1926 года — один из незабываемых дней моей жизни. В числе принятых в фабрично-заводскую школу была названа и моя фамилия. Я навсегда простился с папиросным лотком и кувшином. В том же году я вступил в ряды Ленинского комсомола.
В фабрично-заводской школе мы четыре часа изучали слесарное дело и четыре часа посвящали науке. В первый год мы получали в месяц семнадцать рублей пятьдесят копеек. Я почувствовал себя богачом. Среди учащихся нашей школы царил дух соревнования и на уроках и на производстве. Нам преподавали лучшие учителя Азербайджана — такие, как Ибрагим Ибрагимбейли, Джалил Ибрагимов, Гамбай Али-заде, брат нашего народного поэта Самеда Вургуна — Мехтихан Векилов. Они всегда старались пробудить в нас живой интерес ко всему, что происходило в окружавшем «ас мире. Мы с таким интересом слушали увлекательные рассказы Мехтихана Векилова об азербайджанских писателях-реалистах Ахундове, Мамедкулизаде и Сабире, о великих русских просветителях Добролюбове, Белинском, Чернышевском, Герцене, что порой не слышали звонка. Мое первое заочное знакомство с Самедом Вургуном состоялось тоже через Мехтихана: он читал нам много стихов Самеда.
Интерес к литературе появился у меня именно в эти годы (1927— 1928). Больше всего мне полюбились в то время произведения Джалила Мамедкулизаде «Почтовый ящик» и «Свобода в Иране», Субханвердиханова «Сострадание», Тургенева «Муму», Горького «Челкаш» и «Старуха Изергиль», Джованиолли «Спартак».
В ту пору горьковский «Челкаш» был для меня образцом настоящего героя. Он восхищал меня своим бесстрашием, чистосердечностью и щедростью. Читая о том, как раненый Челкаш швырнул деньги в лицо Гаврилы, я представлял себе, что он клеймит всех жадных, алчных людей, которые встречались на моем жизненном пути.
Видя мою любовь к книге, жена моего дяди и приходившие к нам безграмотные женщины, закутанные в чадру, сперва удивлялись, предостерегали меня: «Мальчик, меньше читай, голову повредишь». Но, убедившись, что оторвать меня от книги нельзя, стали просить почитать им вслух. Я охотно читал, а они внимательно слушали. Эти безграмотные и темные женщины словно пробуждались, оживали. Особенно нравились им стихи Сабира о бесправном положении женщины в старом обществе. Тогда я поверил в волшебную силу художественного слова, показывающего жизнь и правду о ней.
Те годы в Азербайджане были известны как годы «культурного наступления». Шла борьба с неграмотностью, религией и невежеством, борьба против чадры, за освобождение женщин, за всеобщий культурный подъем. В этой борьбе большую роль играл театр. Не только бакинские театры часто приезжали в нефтяные районы, но и в самих районах было создано множество драматических кружков. В рабочем поселке имени Воровского, где мы жили в ту пору, при клубе тоже организовался драмкружок. Здесь дважды в неделю давались представления. Большим успехом пользовались пьесы Джафара Джабарлы «Айдын», «Октай эль оглу», Шекспира — «Гамлет» и «Отелло». Я не пропускал ни одного спектакля. За это мне несколько раз доставалось дома.
1929 год принес в мою жизнь новые радости. В этом году меня приняли кандидатом в члены коммунистической партии (членом партии я стал в 1930 году). В том же году я окончил фабрично-заводскую школу и начал работать помощником слесаря на 6-м промысле в Балаханах, одновременно поступил на вечернее отделение Нефтяного техникума имени Лассаля. Тогда же при библиотеке поселка имени Воровского был создан рабочий литературный кружок, членом которого стал и я. По инициативе Максима Горького такие кружки были организованы на многих предприятиях.
Нашим кружком руководил один из лучших азербайджанских писателей Сеид Гусейн. Это был очень сдержанный, терпеливый и добрый человек, сквозь его очки светились большие умные глаза. В руках у него всегда была трость. Каждую неделю он приезжал на маленьком поезде, называвшемся кукушкой, к нам в Забрат и часами занимался с нами. Обычно Сеид Гусейн говорил нам о значении литературы, о литературных школах, о писательской технике. По его инициативе мы выпускали типографским способом месячную литературную страничку, в которой публиковали отдельные произведения членов кружка и рецензии на новые книги. Там была напечатана моя первая рецензия. Произведения, которые особо отмечались в кружке, Сеид Гусейн отбирал, увозил с собой, работал над ними и потом публиковал в центральной печати. Таким образом, в 1930 году в журнале «Шарг кадыны» («Женщины Востока») были напечатаны мои первые рассказы «Мелек» и «Захра».
В 1931 году, по окончании Нефтяного техникума, я уже твердо определил свой жизненный путь: все мои мысли были направлены к литературе, я писал стихи, рассказы, очерки, подумывал о крупных произведениях. Однако, для того чтобы стать настоящим писателем, мне не хватало систематического литературного образования. В том же году я поступил на двухгодичное подготовительное отделение Азербайджанского государственного научно-исследовательского института, где изучал общественные науки.
В 1933 году я окончил подготовительное отделение, и азербайджанская партийная организация направила меня в один из интереснейших районов республики, на Нахичеванскую машинно-тракторную станцию, редактором газеты политотдела «Темп». Признаться, я не очень охотно брался за эту работу. Мне хотелось учиться в аспирантуре. Но позднее я понял, как много выиграл от такой поездки. Она дала мне то, что я не смог бы узнать ни из одной книги — я увидел жизнь, полную героического труда, волнений и страданий, я был свидетелем напряженной классовой борьбы, шедшей в то время на селе.
Еще в 1929—1930 годах я написал для рабочего драмкружка маленькую пьесу, которая ставилась на сцене. Пьеса эта не удовлетворяла меня, и я ее уничтожил, но желание написать драматическое произведение не угасло. Нахичевань дала мне богатый материал. В марте 1935 года, освободившись от работы в политотделе, я вернулся в Баку, написал пьесу «Хаят» и послал ее на республиканский конкурс, где она получила вторую премию. Радости моей не было границ.
После возвращения из района в Баку, жажда продолжить свое образование еще больше возросла. Я начал учиться в аспирантуре Ленинградского института востоковедения Академии наук СССР. Среди моих учителей были известные востоковеды Бертельс и Рамаскевич, которых я всегда буду вспоминать с благодарностью. Они пробудили во мне глубокий интерес к науке и литературе. Евгений Эдуардович Бертельс был моим научным руководителем. Он посоветовал мне написать научно-исследовательскую работу о Джалиле Мамедкулизаде. Эту работу, напечатанную под названием «Великий демократ», я защитил в Ленинграде в 1941 году и получил звание кандидата филологических наук.
С тех пор прошло много лет. Я много работал и многое написал. Я всегда очень любил чтение, но не книга, а жизнь побуждала меня писать. 1928—1929 годы были особенно примечательными для меня. В эти годы расширился круг моего знакомства с рабочими и с их жизнью. Да и сами люди, вся жизнь показались мне с какой-то новой стороны, они переполняли мое сердце то радостью, то горестью. Когда день кончался, уступая место ночи, непонятные чувства и волнения теснили мою грудь: ни беседы с товарищами, ни прогулки в одиночестве не могли успокоить меня. Именно в эти годы я взялся за перо. Первые мои рассказы были одобрены моим учителем Сеид Гусейном, потому что тема их была взята из жизни.
Во время чтения рассказов «Мелек» и «Захра» на собрании литературного кружка он обратился к молодым писателям:
— Не увлекайтесь отвлеченными темами, пишите о том, что вы видите, вы можете и должны лучше писать о жизни, о тех людях, которые вам хорошо знакомы.
В самом деле, ведь образы «Мелек» и «Захры» подсказала мне сама жизнь. В селении Забрат по соседству с нами жили прототипы героев этих рассказов: я помнил соседку нашу — Пэри, обманутую, угнетенную, подвергаемую жестоким истязаниям при первой же попытке вести себя как свободный человек. Перед глазами моими,— когда я писал эти рассказы,— стоял образ девушки из Балаханов, которая сбросила чадру, покинула отцовский дом и получила в городе медицинское образование.
Благодаря почти тридцатилетнему творческому опыту, я могу твердо сказать, что жизненный материал, необходимый для искусства, для литературного творчества, писатель не может усвоить сразу. Только длительные наблюдения, непрестанный труд помогают ему разобраться в сложном переплетении жизненных явлений и найти им соответствующую художественную форму. Не следует избегать ни обычных газетных статей, ни очерка, когда чувствуешь внутреннюю потребность высказаться, излить душу. Иногда писатели, опубликовавшие несколько рассказов и одну повесть, считают ниже своего достоинства писать очерк о том или другом конкретном событии жизни. Совсем напрасно! Для того чтобы добраться до самой сердцевины жизни, человеческой души, надо уподобиться разведчикам-геологам, медленно, осторожно рассекающим горы и скалы, чтобы обнаружить скрывающийся за могучими пластами драгоценный минерал. При помощи очерков, небольших статей, рассказов и новелл писатель постепенно завоевывает жизнь, пробивает путь к ее могучим, многоводным источникам, «таинственным» уголкам. А там он может уже писать и роман, и драму, открыть новую тропу в искусстве, в литературе даже маленькими своими новеллами.
Во всяком случае, я могу сказать, что современная жизнь, среда, в которой я вращаюсь, и люди, с которыми я нахожусь в постоянном контакте, больше всего привлекали и интересовали меня. Может быть, этому способствовало то обстоятельство, что работа моя и личная жизнь постоянно заставляли меня заниматься той или иной конкретной деятельностью, практически связывали меня с определенными отраслями общественной жизни, и я очень доволен этим.
До 1937 года мною написаны рассказы «Ради жизни», «Страшный голос», «Иранка» (незаконченный рассказ), «Поклонники искусства», «Разбойник», «Я скажу маме!» и часть романа «Алагёз». Произведения эти посвящены организаторам первых колхозов в Азербайджане, прошлой и настоящей жизни бакинских нефтяников, вопросам быта и семьи.
Положительная оценка зрителями и критикой драмы «Хаят», неоднократные обращения азербайджанских актеров: «Мы нуждаемся в пьесах о современной жизни, пишите!» — воодушевили меня, и я в течение нескольких лет работал в области драматургии. Драма «Мадрид» (1937—1939) посвящена героической борьбе испанского народа против фашизма. Прежде чем писать эту пьесу, я ознакомился с обширной литературой по истории, современной жизни и борьбе Испании, с большим интересом изучал богатейшую классическую испанскую драматургию. Когда я работал над «Мадридом», всячески избегал «опыта» тех писателей, которые поспешно стряпают очеркообразные драмы на политические темы. Передо мной стояли другие образцы. Жанр драмы, как известно, имеет свои законы, свои правила. Игнорирование острого конфликта, разрушение сюжета, создание вместо ярких, полнокровных характеров каких-то манекенов, замена содержательных диалогов лозунгами есть убиение драмы как жанра. Драма должна быть драмой. Этот принцип я старался соблюдать и в пьесе «Махаббет», законченной в 1942 году. Она отражает жизнь тыла в период Великой Отечественной войны. Я стремился создать образы самоотверженных людей, творцов нового в нашем обществе, и вместе с ними показать отрицательных персонажей, скрывающихся за шаблонными, пошлыми формулами, губящими всякое живое дело в болоте ханжества и бюрократизма.
Великая Отечественная война забросила меня в Иран и в Южный Азербайджан. Там я работал редактором армейской газеты «Ветен йолунда». Нетрудно представить себе мои переживания, когда я вновь увидел землю, на которой провел свое детство, где находится могила моей матери, места, с которыми связано столько приятных и горьких воспоминаний. В Иране, в Южном Азербайджане я познакомился с жизнью и чаяниями народа, а также с устремлениями реакционных кругов. Мною был написан ряд публицистических статей. В 1945 году я начал публиковать там повесть «Прерванная любовь», отражающую суровую долю трудящихся Южного Азербайджана в годы деспотического правления Рза-шаха. Большая часть повести напечатана, но она еще не закончена.
В 1941 —1947 годах тема Южного Азербайджана и Ирана очень волновала меня. Именно в эти годы был создан мною цикл рассказов под названием «Южные рассказы», куда входят «Азад», «Привет тебе, Россия!», «У костра», «Конец страданиям» и «12-е Декабря». Мой интерес к южной тематике увенчался, наконец, созданием романа «Наступит день», над которым я работал с октября 1947 по март 1948 года. После первого издания в 1948 году я беспрерывно работал над этим романом, который в течение восьми лет переиздавался пять раз на азербайджанском языке, шесть раз на русском языке, и перед каждым новым изданием я вносил в него поправки, дополнения и изменения, писал новые главы, сокращая отдельные части, вносил даже новые образы. И я ничуть не жалею о затраченном труде: роман стал лучше.
В последние годы, находясь на посту Председателя Президиума Верховного Совета Азербайджанской Советской Социалистической республики, я часто ездил в сельские районы. Подышав вновь чистым воздухом деревни, увидев кипучую деятельность колхозников, я почувствовал, как старая, знакомая тема вновь влечет и волнует меня. И я вернулся к роману «Великая опора», который начал писать еще в 1952 году. Я постарался показать в этом произведении бурную созидательную работу, развернувшуюся в деревне на основе последних решений нашей партии, борьбу сельских трудящихся за новый, крутой подъем хозяйства. В марте 1957 года я закончил роман и опубликовал в журнале «Азербайджан». Читатели в своих письмах и критики в своих выступлениях дали роману положительную оценку. Он был выпущен отдельной книгой, а затем переведен на русский язык и опубликован в журнале «Дружба народов» под названием «Слияние вод».
В настоящее время я продолжаю писать роман «Маяк» (название условное), над которым работаю уже много лет,— о жизни и труде азербайджанских нефтяников.
Когда я пишу о современной жизни, стараюсь не оказаться в плену у фактов и событий. Длинное, нудное изложение голых фактов и явлений, в стороне от животворного организующего, направляющего дыхания глубокой художественной мысли, может привести к натурализму. Социалистический реализм, партийность, конечно, проявляются не только в выборе темы и материала, но и в стиле писателя, в построении сюжета и композиции произведения. Именно социалистический реализм открывает самый верный путь для наиболее рационального, эффективного использования внутренних законов и возможностей каждого жанра, для их дальнейшего совершенствования. По мере сил своих я всегда стремлюсь найти соответствующую форму теме, предлагаемой самой действительностью. Но должен сказать, что внутреннее чувство недовольства собой, результатами своего труда и сейчас не оставляет меня в покое. Мне еще неясны многие тайны сложного писательского труда. Ясно, что предстоит еще длительная большая работа. Часы этой работы являются самыми счастливыми в моей жизни.
Создание достойных произведений о жизни советского народа, о его героической борьбе за построение коммунизма я считаю большой честью для себя и высшим своим гражданским долгом.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +