Мне было тринадцать лет и учился я в третьем классе гимназии, когда мучительная болезнь всю зиму продержала меня в постели. Я то терял сознание, то приходил в себя. Мое больное воображение часами приковывалось к белевшей на стене гипсовой маске Пушкина, и непостижимых ужасов была исполнена ночная темнота. И посейчас еще зима 1907—1908 года кажется мне беспросветной ночью. Лишь весной солнце вспыхнуло,— я медленно стал поправляться.
Тогда мой отец — педагог по призванию, а отчасти и по профессии — принес и положил передо мной четыре больших тома «Истории всемирной литературы» В. Зотова. Тонкая бумага, убористая печать, таблицы с портретами литературных корифеев, тысячи имен, дат, названий, биографий, характеристик и образцов,— лабиринт из почти бесконечного множества ходов, ведущих во все времена и ко всем народам. Гигантский размах компиляций оживлялся свободным духом оценок, идущих от составителя.
— Читай и запоминай,— сказал мне отец.
Я прихожу в отчаяние, когда сравниваю свою теперешнюю память с тогдашней. Это был идеальный механизм усвоения, работавший столь безупречно, что все услышанное или прочитанное мною хоть однажды запоминалось сразу и навсегда. К лету я прочитал «Историю всемирной литературы» Зотова — три тысячи содержательнейших страниц. И как ни покажется маловероятным, с той поры до сегодня декламирую наизусть и веселые стихи сапожника Ганса Сакса, и печальную лирику Леопарди, и песни Беранже, и рифмованные повести Чосера. Многие из произведений мировой литературы, с которыми впервые познакомил меня Зотов, были потом не раз прочитаны мною в оригиналах. Но всего ярче они вспоминаются мне в переводах и образцах, приведенных у Зотова. Да, конечно, его «История» устарела. Однако фактическая сторона содержащихся в ней данных все еще не боится времени.
Упиваясь Зотовым, я и не подозревал, что моя далекая судьба уже решается. Мне еще думалось, будто в выборе своего будущего я абсолютно свободен. И чувство этой фантастической свободы было необыкновенно поэтично. То была поэзия без стихов — явление, может быть, неизмеримо более прекрасное, чем даже сами стихи.
Попутно откристаллизовывался в моем сознании еще один прогрессивный интерес. Точкой его восторженного приложения была общая история человечества, которую в одном из дневников своей молодости Л. Н. Толстой признает за наилучшее выражение философии. Мысль Толстого была мне тогда и неизвестна и непонятна; но историю как науку и как предмет изучения я уже начинал страстно любить. Много, очень много наслаждений подарила мне впоследствии эта любовь! А обязан я ею моему дорогому учителю Н. А. Клюеву (отец поэтессы Веры Клюевой). В красоте и увлекательности его преподавания впервые открылась для меня художественная радость постижения исторического процесса.
Словно факел чудесной эстафеты, переданный на последнем бегу, горят и до сей поры в моей памяти заветные мысли старого наставника. Что такое настоящее? Переход прошлого в будущее. Да, из настоящего возникает движение вперед. Но ведь настоящее есть вместе с тем и закономерно-неизбежное следствие прошлого. Без настоящего непонятно будущее. А настоящее ни понять, ни разъяснить невозможно вне его связи с прошлым. Так, незаметно для себя, я постепенно привыкал искать и отыскивать на картах прошлого пути движения общественной истории вперед.
Два светлых духа реяли над моей полудетской головой: литература и история. Я устремлялся сразу по обоим направлениям и не без изумления примечал, как в далеких-далеких перспективах они объединяются в одно.
Студенческие годы сомкнулись с военными. Странно: я не вспоминаю за то время ничего, в чем выразилось бы мое тяготение к сфере любимых интересов. Вспоминаю другое. Мутным облаком римского права надолго прикрылся свет. Кодекс Юстиниана, институции Гая, пандекты Ульпиана,— сколько бесплодных усилий мысли, бессонных ночей и утреннего трепета перед профессорским столом! Наконец — государственные экзамены, и уж тут — будто крылья выросли за плечами. Только взлета не последовало...
Вместо взлета — Тверская кавалерийская школа, манеж, берейторы, вольтижировка без стремян, барьеры, в кровь растертые шенкеля. Потом — Александровское военное училище в Москве: строй и стрельба; стрельба и строй; тол, нитроглицерин, тринитротолуол; трехрядная проволока и «максим». Первая мировая война с миллионами неизгладимых впечатлений началась для меня неистовой жаждой подвига. А кончилась — пулей, пробившей мою печень и превратившей меня из полевого офицера в кабинетного слушателя Военно-юридической академии.
Много лет спустя, работая над романом «Когда крепости не сдаются», я приписал свои впечатления от тогдашней войны главному герою этого романа. Не знаю, как бы можно было еще относиться к происходившему и как его понимать. Я же сперва убедился, что война по ряду причин не может быть выиграна царским правительством; затем понял, что неизбежным следствием поражения будет революция и что именно в ней заключается единственный выход из гибельного положения, в котором очутилась страна; наконец, явственно разглядел впереди живое продолжение революции — победоносную гражданскую войну.
Так вступил я в эпоху грозную, жестокую, голодную, тифозную, героическую, полную света, огня и славы,— в дивно чистое, глубоко романтическое время. Как и герой моего романа о несдающихся крепостях, многое пережил я вместе с вооруженным народом тех лет. Вот — 4-я армия Восточного фронта, битвы под Уральском, Лбищенском и навеки памятная встреча с М. В. Фрунзе в Пугачевске. Вот — Кавказский фронт, командование полком, боевой участок от реки Баксан до железной дороги Котляревская — Нальчик, очищение Кабардинской плоскости и переброска на Кубань...
Из Красной Армии я ушел летом 1922 года после зверски осложнившегося сыпняка, «худой, обритый, но живой». Душа моя ныла, стонала. По долголетней привычке к военному делу, да еще и по природной к нему склонности, я никак не мог тогда себе представить, что же такое я — без войны и вне войска. Между тем демобилизация привела меня сразу в советский государственный аппарат и вскоре поставила на одном из ответственнейших его участков. Я говорю о том учреждении, которому были посвящены знаменитые статьи В. И. Ленина: «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше». Народный Комиссариат Рабоче-Крестьянской Инспекции был тогда соединен с ЦКК. Это было, по словам Ленина, «своеобразное слияние контрольного парт, учреждения с контрольным советским». Цель реформы — усовершенствование государственного аппарата, его упрощение, его удешевление и приспособление к задачам советского строительства. ЦКК — РКИ — это массовый рабочий контроль над деятельностью органов управления и рационализация управленческой техники методами научной организации труда.
Я работал сначала в одном из отделов ЦКК — РКИ, а затем в Государственном институте техники управления НКРКИ СССР. С 1923 по 1930 год я прошел здесь целую лестницу должностей, писал статьи и книги (напр., «Структура и документация», М. 1929), читал лекции (Высшая школа рационализации), создавал курсы новых учебных дисциплин («Основы капиталистической и социалистической рационализации»). Я отдавался, этой деятельности с увлечением и страстью,— как прежде воевал, так теперь работал, расходуя мысль без остатка, затрачивая всю энергию до конца. То же было и в Центральном научно-исследовательском институте организации производства и управления промышленностью, где с 1931 по 1933 год я состоял ученым секретарем.
Печататься я начал в 20-х годах. Глядя теперь, с итоговых позиций старости, на тогдашнюю полосу моей жизни, я вижу ясно, какое значение имели для меня эти годы. Они как бы закалили меня в горниле живых ленинских требований к труду. Поставили лицом к лицу с перестраивавшейся до корней громадной действительностью. Приблизили к людям, оставившим заметный след в истории партии и Советского государства (Ем. Ярославский, Д. И. Ульянов, Р. С. Землячка, Е. Ф. Розмирович, А. А. Сольц, Ф. В. Ленгик и многие другие). Включили в круг идей, для реализации которых были необходимы весьма широкие горизонты. Все это действительно так. Уже тогда, во второй половине 20-х годов, багаж знаний, наблюдений, впечатлений тяготил меня своей огромностью, своей готовностью к широкой литературной отдаче. И я пустился писать для газет и журналов то о поисках новой архитектуры, то о марксистских университетах для ученых, то о комсомольцах-изобретателях, то о пушкинском Арбате, то о гражданской войне... Эта полоса закончилась большой книгой о Бестужеве-Марлинском. Книга имела хорошую прессу и несомненный читательский успех.
В 1939 году журнал «Знамя» (его редактировал тогда Всеволод Вишневский) напечатал мой роман «Солдатская слава». Ни раньше, ни после я ничего не писал с такой радостью на душе и с таким теплом в сердце, как этот роман. Словно в светлые времена молодости, я безраздельно отдавал работе над ним всего себя, все средства и возможности, которыми наделила меня природа. Литературного опыта было мало, помощи — никакой, а сказать хотелось гораздо больше, чем могло уложиться в жанровую форму военно-исторического романа. Однако я очень люблю «Солдатскую славу». Иногда мне даже кажется, что она — лучшее из написанного мною. «Литературная газета» так отзывалась об этом романе: «...Тут есть нечто горьковское, этим волнуешься, этому веришь,— такой своей удачей Голубов может гордиться!» (1939, № 59). Любить и гордиться — разные чувства. Но в моем отношении к «Солдатской славе» они слились в одно. Вот как это случилось.
Весной 1941 года роман этот вышел отдельной книгой в Гослитиздате, а в сентябре 1943 года в газете «Красный флот» (№ 223) появилась большая корреспонденция из только что взятого нашими войсками Новороссийска. Она называлась: «Матросская слава. Геройский поступок краснофлотца Ивана Прохорова». Краснофлотец Прохоров служил в десантном отряде морской пехоты, которому предстояло штурмовать Новороссийск с суши, и незадолго до штурма прочитал мой роман. История солдата, взорвавшего сто лет назад пороховой погреб черноморского берегового укрепления вместе с остатками его гарнизона, поразила воображение Прохорова. Он вдохновился твердым намерением повторить славный подвиг и о решении своем доложил командиру десантного отряда.
В день штурма Новороссийска Прохоров сдержал слово. Автоматчики ворвались в город и остановились перед минным полем, преградившим путь к электростанции. Вызвали саперов. Но саперы не шли. Тогда Прохоров кинулся вперед. Корреспондент пишет: «Взрыв на минуту оглушил автоматчиков. Над полем взлетели комья земли, поднялась туча пыли, поплыл едкий дым... Не ожидая, когда дым рассеется, автоматчики устремились в коридор, проложенный в минном поле ценой жизни Прохорова...» Электростанция была взята. И к славе старого русского солдата присоединилась матросская слава молодого советского бойца. Нет слов, чтобы передать чувства, которые я пережил, читая корреспонденцию из Новороссийска и думая о великом подвиге самопожертвования, на свершение которого Иван Прохоров был послан не приказом своего командира, а прямым воздействием литературного произведения.
«Солдатская слава» ввела меня в Союз писателей. Ею же открылся целый ряд моих довоенных работ: повесть «Страдиварий на оброке» (1939), роман «Из искры пламя» (1940), повести «Бекетовка» (1940) и «День Константина Петровича» (1941). Все это — произведения исторического жанра. Тематика их чрезвычайно разнообразна. Временем совершающегося в них действия захватываются два века. Но я не разбрасывался; я писал лишь о том, что мне было хорошо известно. А с другой стороны, история представлялась мне уже и тогда с особенной ясностью именно как процесс, как движение. Я отчетливо слышал голос прошлого, которое как бы говорило мне знаменитыми словами Достоевского: «Полюби не меня, а мое!..» Что — «мое»? Конечно, то самое, чем служит прошлое настоящему, когда настоящее переходит в будущее. Это — процесс истории. Это причина, в силу которой искусство настоящего не может быть в стороне, ни от прошлого, ни от будущего.
Оглядываясь назад, я стремился выводить эту свою временную оглядку из сознания, постоянно обращенного вперед. Писал ли я о солдате Тенгинского пехотного полка, взорвавшем себя вместе с неприятелями, или о горчайшей судьбе крепостного скрипичного мастера, или о декабристах, или о товарище своем по военной школе, герое гражданской войны Николае Рудневе, или, наконец, о сановнике Российской империи, из-за черной тени которого не видели солнца наши деды и отцы,— мне хотелось так осмыслить философию каждой из этих исторических тем, чтобы она помогла читателю лучше познать современность, законы ее развития, ее идейное содержание. Были ли мои усилия вполне тщетными? Думаю, что краснофлотец Иван Прохоров ответил на этот вопрос.
Начало Великой Отечественной войны совпало с неожиданным усилением моей давней болезни (эндартериит).
Мне грозила гангрена и ампутация ноги. Об этих скверных подробностях приходится упомянуть для того, чтобы было понятно, почему я, опытный и еще не старый тогда офицер, вышел на войну не с винтовкой, а с пером. Зато воевал я с величайшим напряжением всех оставленных мне болезнью сил. Повесть «Герасим Курик» была написана и напечатана в первый же год войны. А весной 1943 года появился роман «Багратион».
Я писал «Багратиона» в тяжелую пору — поражения на фронтах, отступающие армии и потери почти без числа. Но я видел, как зреют силы для будущих побед, как воля и мысль советских людей отдаются со всей безраздельностью великим целям войны. Обязанность советских писателей заключалась в том, чтобы укрепить эту волю, вооружить мысль. Вот зачем я писал «Багратиона».
Я смотрел в будущее, великое и славное, и отсюда возникала проекция в прошлое. По множеству понятных причин я выбрал именно 1812 год.
Хотелось написать такое произведение, которое, не будучи учебником военной истории или тактики, заставило бы, однако, шевелиться командирскую мысль. А будучи в то же время художественным произведением, заставило бы биться и командирское сердце. Доведись мне теперь заново писать «Багратиона», я написал бы его совсем иначе — вывел бы действие далеко за пределы театра войны, шире показал народ, глубже и ярче — борьбу общественных классов. Но тогда мне было не до этого. Я писал «главное» — то, чем можно было «заразить» бойцов на подвиг, поднять на героизм. Руководители нашего государства так и поняли смысл романа. В моем присутствии был отдан приказ издать «Багратиона» в таком тираже, чтобы каждый командир, не ниже батальонного, имел у себя по экземпляру.
Появление «Багратиона» возбудило довольно много толков. Смущала попытка органически слить художественную сущность романа со стратегической сущностью большой войны. Казалось странным такое сочетание этих обеих основ, при котором почти невозможно сказать, где кончается массовый боевой маневр и начинается душа отдельного человека. Возник даже термин: «военно-стратегический» роман. Но, конечно, не удержался. Между тем это верно, что «Багратион» вовсе не роман личной судьбы. Это — роман армии, большой человеческой массы, в которой сливаются воли очень многих людей. Его истинный герой — армия, сюжет — война, а фабула — военные операции. Главное в нем боевая психология армии, опыт и быт войны. Сам же генерал Багратион — всего лишь кусок этой огромной жизни. Величие Багратиона не в том, что он дальновиднее Барклая или шире Кутузова, а в народном духе его личности. Он — герой своей эпохи. Только из эпохи открывается вход во внутренний мир ее героя. Генерал Багратион в моем изображении — сгусток того, как я понимаю его эпоху. Другие разновидности моего понимания — Барклай, Кутузов. Читательскому вниманию указаны разные адреса, но получатель — один.
Эпоха общественной жизни России, предшествовавшая первой мировой войне и революции 1917 года, почти вовсе не представлена в советской художественной литературе. Это — эпоха моей молодости. Чем дальше живу я на свете, тем яснее вижу прошлое. Думая о нем, я, прежде всего, радуюсь, громадности общественных явлений, непосредственным свидетелем которых был, в которых сам участвовал, и поражаюсь их величием и целостной красотой. Я видел жизнь почти всех кругов русского общества той решительной поры, когда под не сброшенными еще покровами старых форм творилось содержание нового века, когда, наконец, были сброшены покровы и воспрянул наш великий народ...
Вскоре после Великой Отечественной войны я начал писать большое произведение. Я приковался к этой работе страстным желанием высказать все известное мне о судьбах моей эпохи и моих современников. Задача складывалась из трех частей. Надо было с очевидностью показать, почему Россия не могла выйти победительницей из первой мировой войны. Затем осветить главнейшие пути, по которым шла к спасительной победе великая революция. Наконец, раскрыть те стороны революционного преображения России, которые стали впоследствии источниками невиданной мощи, небывалой славы нашей родины. План обширной трилогии охватывал десять лет нашей общественной истории: 1910—1920.
В 1947 году двумя изданиями вышла первая книга трилогии «Сотворение века. Свет над землей» (1910—1914). Если не тематически, то сюжетно это было вполне законченное произведение со множеством действующих лиц. Все они — разные, из разных слоев общества, с корнями, которые резко расходятся в прошлом, с перспективами, которые неизбежно и жестоко столкнутся в будущем. Трилогия осталась незавершенной. Но это не значит, что у «Сотворения века» нет продолжения.
Новый большой роман мой «Когда крепости не сдаются» появился первым изданием в 1953 году и с тех пор ежегодно переиздается. По существу, «Крепости» есть творческая перелицовка незавершенной трилогии. Широкая общественно-политическая основа трилогии сохранена в значительно более ограниченной форме «военного» романа. Действие романа начинается в 1914 году, кончается в 1945 году. Я писал о том, что мне было хорошо известно и к чему давно тяготела моя душа,— о воспитании военного характера. Главный герой романа о несдающихся крепостях — представитель той части старой русской военной интеллигенции, которая сразу же после Октября перешла на службу народу. К ней принадлежу и я сам. Почти каждое из событий романа есть живой кусок той великой борьбы, имя которой — революционное преобразование нашей родины. Роман о крепостях — это попытка осмыслить с военно-политической стороны громадную эпоху 1914— 1945 годов. В конце концов, задачу романа «Когда крепости не сдаются» я определяю так: показ в художественном выражении закономерностей того исторического процесса, который, проведя нашу страну через огонь и бурю двух революций и трех войн, выковал из нее величайшую социалистическую державу мира и, невиданно умножив силы советского народа, привел его к победе 1945 года.
Недавно я поставил точку, завершившую мое последнее произведение. Оно называется — «Птицы летят из гнезд». Его подзаголовок: «Повесть о детстве и юности великого болгарина Христо Ботева, о друзьях и недругах его ранних лет». И в этом случае сама история дала мне героя в прекрасном образе знаменитого болгарского поэта и революционера. Как политический и литературный деятель Христо Ботев, несомненно, сформировался под глубоким влиянием идеологии русских революционных демократов — Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Поэтому я постарался представить читателю в своей повести не только великолепную и разностороннюю одаренность могучей личности героя, но и самый процесс ее развития и роста. Я считал это тем более важным, что действие повести относится в значительной степени к годам, проведенным Христо Ботевым в России. Сцена, на которой развертывается сюжетная драма повести, и широка и вместительна. Читатели встречаются в ней, кроме самого Христо Ботева и его семьи, с неукротимым Раковским, с воеводой Панайотом Хитовым, с известным славянофилом Раевским, погибшим в 1876 году в Сербии от турецкой пули, с Н. И. Пироговым, с Герценом и Чернышевским, с Любеном Каравеловым, будущим генералом Парижской коммуны Домбровским и еще со многими другими историческими деятелями. Действие повести открывается в 1860 году и кончается в 1866 году — возвращением Христо Ботева из России на родину.
Есть вопросы, которые всего правильнее решаются художником там, где цветут необходимые для его творчества подлинные краски, где живут люди, органически связанные с темой его творчества. Как бы тщательно ни изучал я историю, географию и этнографию Болгарии, используя для этого все богатства имеющейся в СССР литературы, я никогда не овладею тем основным и главным, что дается лишь непосредственностью прямых впечатлений от природы и от людей. Чтобы писать о Болгарии не пером заочного друга, а чувствами подлинно сердечной близости и проникновенности глубокого понимания, надо видеть места, о которых пишешь в своем произведении, и говорить с народом, который изображаешь. Нельзя хорошо рассказать о Христо Ботеве, не побывав на родине его, в горном городке Калофере. Только там, у подножия Юмрук-Чала и на его величественных склонах, можно понять, почему именно здесь родился национальный герой Болгарии, почему он так любил свободу своего народа и с такой пламенной готовностью отдал за нее жизнь. Я поехал в Болгарию, чтобы посетить все места, так или иначе связанные с главными событиями моей повести. Кроме Калофера, я побывал в Батаке, Перуштице, Левскиграде, Вазовграде, Ловече, Тырнове, Плевене, Орехове, Козлодуе, на Веслеце и во Враце. Впечатления от этих путешествий так содержательны и ярки, что им никогда не суждено изгладиться из моей памяти.
Я поехал в Болгарию с повестью «Птицы летят из гнезд». Мне надо было ознакомить с ней болгарских ученых и писателей, получить оценку и советы. Крупнейшие историки Болгарии — академик Михаил Димитров, профессора Александр Бурмов, Петер Динеков, Иван Унджиев — с великой охотой взялись мне помочь. Болгарские писатели Христо Радевски, Ангел Каралийчев, Камен Калчев взяли на себя труд ознакомиться с моей работой и снабдить меня своими полезнейшими указаниями. Естественно, что лишь после всех этих консультаций я мог считать себя на правильном пути.
Повесть была напечатана в первых трех номерах журнала «Новый мир», а в конце того же года вышла отдельной книгой.
Опыт многих лет дал мне возможность выступить в журнале «Вопросы литературы» с большой статьей, органически связывающей задачи профессионального умения с теорией художественного творчества (№ 1, 1958).
Почти одновременно в Гослитиздате вышел сборник моих избранных произведений в двух томах. Он включил в себя романы «Солдатская слава», «Багратион», «Сотворение века», повесть «Бекетовка» и ряд рассказов.
В плане дальнейших работ стоит передо мной роман, которому надлежит явиться свободным развитием темы «Птиц». Место действия — Россия и Париж. Время — 1870—1871 годы. Действуют Герцен, Чернышевский, Герман Лопатин, Ярослав Домбровский, коммунар Жаклар, Софья Ковалевская, Тьер, убийца Пушкина — Дантес и др. Если хватит у меня времени и сил — такой роман будет написан.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +