Проф. Озерецкий Н. И.
НИИ судебной психиатрии им. Сербского. Судебно-психиатрическая экспертиза, ее практика и задачи, ОГИЗ, Москва, 1935 г.
Психиатрическая экспертиза несовершеннолетних настолько многообразна, сложна и, мы сказали бы, филигранна, что охватить в одной статье все вопросы, с ней связанные, крайне трудно. Поэтому мы заранее ограничиваем рамки своей статьи лишь теми вопросами, которые в повседневной и практической работе детского врача-психиатра рисуются нам как наиболее существенные, требующие уже сейчас если не немедленного разрешения, то по крайней мере постановки их на повестку дня.
Основными задачами психиатрической экспертизы в суде (1) являются не только постановка диагноза и прогноза заболевания, не только установление в ряде случаев достоверности свидетельских показаний несовершеннолетних, но главным образом (на основании всестороннего психофизического исследования личности в ее взаимосложных отношениях с окружающими) указание тех путей и методов, при помощи которых может быть осуществлено социально-трудовое воспитание несовершеннолетних, являющихся субъектами или объектами правонарушения. Целого ряда вопросов психиатрической экспертизы мы касались неоднократно в наших предыдущих работах, а потому, чтобы здесь не повторяться, остановимся лишь на наиболее существенных недостатках, которые наиболее остро дают себя чувствовать в повседневной практической работе эксперта-психиатра (2). Наиболее рельефно недостатки психиатрической экспертизы сказывались в работе недавно упраздненной Комонес (3). Мы считаем необходимым прежде всего остановиться здесь на этих недостатках психиатрической экспертизы в Комонес, так как знакомство с ними скорее поможет избежать их в практике суда. Первоначальное (при этом часто и единственное) обследование психического состояния несовершеннолетних правонарушителей осуществлялось врачом Комонес. Если в условиях крупных центров врачами Комонес были лица, более или менее сведущие в детской психиатрии, то на периферии (иногда и весьма близкой к центру) членами Комонес являлись школьно-санитарные врачи, педиатры, а в отдельных случаях и врачи специальностей, совсем уже далеко отстоящих от детства. Недостаточно или совершенно незнакомые с детской психиатрией, эти врачи принуждены были давать заклю-
----------------------------------------
1. Понятие «суд» охватывает в этой статье все органы дознания, следствия, а также суд в настоящем значении этого слова.
2. «Роль и значение врача-педолога в отделении социально-правовой охраны несовершеннолетних», 1924 г. «К вопросу о психиатрической экспертизе Комиссии по делам о несовершеннолетних», 1925 г.
3. Комонес - Комиссия по делам о несовершеннолетних правонарушителях.
-----------------------------------------
чение о состоянии психического здоровья несовершеннолетнего. Поэтому совсем неудивительно, что ими иногда просматривалась грубая патология, не говоря уже о более тонких психических изменениях, или, наоборот, они находили болезненные симптомы там, где речь шла о заострении отрицательных черт характера в связи с социальной запущенностью, безнадзорностью ребенка. Как на иллюстрацию к сказанному, сошлемся на некоторые из таких диагнозов, с которыми врачи с периферии направляли несовершеннолетних к нам в клинику. Более «сведущие в психиатрии» присылали с диагнозами «шизоид», «импульсивный психопат», «эпилептоид» (последний диагноз являлся наиболее излюбленным); при ближайшем рассмотрении эти несовершеннолетние оказывались обыкновенно социально запущенными. У менее сведущих врачей попадались и такие диагнозы, как «половая психопатия» (подсматривание в уборной, онанизм), «клептомания» и даже «моральная дефективность» (попутно отметим, что недостаточная квалификация, отсутствие специального опыта наблюдались однако не только среди экспертов, но также и других членов Комонес). Мы ни на один момент не собираемся вменять эти диагнозы в вину неспециалистам в вопросах детской психиатрии. Не их вина, что они лишены возможности получить на месте консультацию детского психиатра, но мы не вправе обойти молчанием подобные диагнозы. Врач неспециалист в вопросах детской психиатрии не может, не должен давать заключения о психическом состоянии ребенка. Пора, наконец, понять, что подобная постановка дела отбрасывает нас к тем временам, когда оценка болезненного психического состояния признавалась компетенцией философа, а не врача. Вот такими-то «философами» и не должны являться врачи, незнакомые с детской психиатрией. Надо положить также конец и тому, когда знание детской психиатрии подменяется практическим умением провести несложное неврологическое обследование, дополненное тестовым методом исследования интеллекта и некоторыми другими (зачастую примитивными) приемами психологического эксперимента. В подобных случаях получается только видимость «психиатрического обследования», которое в действительности весьма далеко от настоящего изучения патологических особенностей личности ребенка. Этим грешат некоторые из школьно-санитарных врачей, а также иногда те из бывших врачей-педологов, которые без достаточного для того основания (не будучи как следует знакомы ни с невропатологией, ни с психиатрией) стали в последнее время называть себя «психоневрологами». Неудивительно, что у таких «психоневрологов» тестовое исследование часто перерастает в единственное (и притом непогрешимое) диагностическое средство, на основании которого нередко ставится весьма ответственный диагноз. Мы были бы совершенно неправильно поняты, если бы наше высказывание было безоговорочно распространено на всех врачей-психоневрологов. Подобное утверждение совершенно не соответствовало бы действительному положению дел, так как среди врачей этой специальности имеется не мало лиц, хорошо ориентирующихся в вопросах детской психиатрии. Мы лишь хотим предупредить, что за термином «психоневролог» может иногда скрываться врач, весьма далеко стоящий от психиатрии, а потому полагаться на заключение такого врача о психическом состоянии ребенка следует с большой осторожностью. Мы также не хотели бы быть неправильно поняты в отношении тестового исследования интеллекта. Ни в какой степени не отрицая ценности подобного исследования, мы придерживаемся той точки зрения, что метод тестов является лишь одним из вспомогательных средств для диагноза и притом только тогда, когда он проводится опытным в психологическом эксперименте лицом. К сожалению, из-за кажущейся простоты метода тестов им нередко пользуются малоподготовленные, неискушенные в психологическом исследовании лица, чем в значительной степени дискредитируется сам метод. Подобная дискредитация метода тестов, помимо недостаточной психологической подготовки лиц, им пользующихся, происходит также и оттого, что при оценке результатов исследования часто игнорируется та социально-бытовая обстановка, то окружение, в которых растет ребенок. Неудивительно поэтому, что у беспризорных, безнадзорных детей из-за их педагогической запущенности часто при тестовом исследовании получаются плохие результаты, на основании которых делается совершенно неправильный вывод об их пониженной одаренности. Таким образом, не отрицая известного значения за методом тестов для постановки диагноза, мы настаиваем на том, чтобы этот метод проводился лишь подготовленными для психологического эксперимента лицами, а не случайными «любителями», как бы они себя при этом ни именовали. Только тогда метод тестов не будет перерастать в единственное и непогрешимое средство для диагноза и займет свое скромное место в ряду других методов психологического исследования личности (1). Подводя итог сказанному, мы должны констатировать, что в тех случаях, когда заключение о психическом состоянии ребенка дается врачом неспециалистом, это заключение является весьма неудовлетворительным. К сожалению, и в тех случаях, когда заключение дает специалист - детский психиатр, все же еще встречается много существенных недостатков. Зависит это от целого ряда причин, на которых мы здесь остановимся подробнее.
Прежде всего в подавляющем проценте случаев заключение о психическом состоянии несовершеннолетних дается психиатром на основании амбулаторного обследования. В условиях амбулаторного приема психиатру обыкновенно удается подметить грубые недостатки интеллекта (боле тонкие иногда удачно маскируются знанием практической стороны жизни и тогда сходят за социальную или педагогическую запущенность), выделить больных с формальными расстройствами психики, больных с органическими поражениями нервной системы и пр. Наиболее трудно распознаются в условиях амбулаторного приема психопатические личности и патологическое развитие. Обыкновенно точная диагностика не только в смысле определения характера психической аномалии, но главным образом в смысле назначения соответствующих лечебно-педагогических мероприятий, возможна лишь после длительного наблюдения и тщательного всестороннего анализа личности. В аналогичных же наблюдении и исследовании (опять-таки преимущественно с точки зрения рекомендуемых лечебно-педагогических мероприятий и, пожалуй, до известной степени, профконсультации, трудового устройства) нуждается также и целый ряд несовершеннолетних с органическими поражениями центральной нервной системы, а также и некоторые из олигофренов. В условиях амбулатории подобные исследования и наблюдения невозможны, а поместить этих несовершеннолетних для экспертизы в стационар психиатр в большинстве случаев лишен возможности. Если в виде исключения (при этом не частого) детские психиатрические отделения берут нервных органиков, иногда особенно беспокойных олигофренов, то для психопатов двери больницы обыкновенно закрыты наглухо. Таким образом в отношении психопатов психиатру волей-неволей приходится ограничиваться только амбулаторным обследованием.
----------------------------------------
1. Само собою разумеется, что все здесь сказанное нами о методе тестов в равной мере распространяется и на другие методы психологического эксперимента.
----------------------------------------
Этому обследованию могли бы в значительной степени помочь педагогическая характеристика и социальный анамнез. Но педагогическая характеристика часто отсутствует, так как несовершеннолетний уже успел выбыть из школы, а социальный анамнез нередко собран настолько неудовлетворительно, что из него можно лишь почерпнуть формальные сведения, характеризующие в самых общих чертах семейную обстановку и окружение, и крайне скудные, отрывочные сведения, относящиеся к личной характеристике испытуемого. Если к этому добавить, что в целом ряде случаев отсутствует и медицинский анамнез (родители в другом городе и несовершеннолетний скрывает их адрес, родители умерли или упорно не являются на вызов и пр.), то ясно будет, как затруднительно в таких случаях амбулаторное обследование. В подобных случаях диагноз психопатии ставится на основании личных впечатлений психиатра от поведения испытуемого на амбулаторном приеме. Надо ли говорить, насколько неполноценен подобный диагноз, уточнению которого сравнительно мало помогают даже повторные аналогичные обследования в амбулатории. В результате - ошибки в диагнозе, когда под видом психопатов к нам в детскую психиатрическую клинику направлялись несовершеннолетние с заострением отрицательных черт характера, препсихотики, с остаточными явлениями после лараинфекционного энцефалита и пр. В ряде случаев из-за невозможности стационирования у нервных органиков на амбулаторном приеме просматривались прогредиентные заболевания (сифилис мозга, прогрессивный паралич), под видом олигофренов встречались эпилептики с редкими припадками и шизофреники в начальном периоде заболевания или в конечном состоянии. Все перечисленные ошибочные диагнозы являются излишними «издержками производства» (дети долго блуждали по различным учреждениям, куда они неправильно засылались), без которых можно было бы обойтись, если бы психиатру была обеспечена возможность изучения подобных случаев в условиях стационара (1). Вот некоторые из многих таких случаев.
Р. Н., 17 лет, направлен в НИИОП из серпуховской школы ФЗУ. Осужден по ст. 35 УК «до получении квалификации». В пересланной ФЗУ характеристике основными жалобами являются: недисциплинированность Р., упорный отказ от учебы, пьянство.
Из анамнестических данных, полученных только от испытуемого (родителей не знает, с тех пор как себя помнит - воспитывался «в приюте»), известно, что лет 7-8 он убежал из детдома «странствовать». С этого времени начинается его беспризорная жизнь, прерываемая то более длительными, то короткими помещениями в детдом. Так например около трех лет пробыл в музыкальной школе, откуда сбежал, и в дальнейшем на длительный срок в детдомах ее задерживался. До 13-14 лет был живым, веселым, общительным, любил компанию ребят, с которыми вместе воровал, пил водку, играл в карты. Лет с 14 стали довольно часто появляться периоды тоскливого настроения, когда никого не хотелось видеть. В такие периоды уходил от ребят, проводил время один, «думал»; в эти периоды много пил. С 12 до 16 лет занимался онанизмом. С 16 лет поло-
-----------------------------------------
1. Для целей изучения психопатических личностей приемно-распределительные пункты в том виде, в каком они существовали, были мало пригодны. Обыкновенно в приемных пунктах текучий состав детей, дети часто весьма различны как по степени социальной запущенности, так и по своим характерологическим особенностям; на педагога и воспитателя приходилось большее количество детей, чем им под силу изучать. В результате пребывания на пункте личность ребенка часто оставалась нераскрытой, или в лучшем случае на него составлялся «обвинительный акт», т. е. педагогическая характеристика с перечислением одних только отрицательных свойств его характера, без какой бы то ни было положительной оценки. По тем же причинам и врачебное заключение часто бывало поверхностным, и рекомендованные врачом лечебно-педагогические мероприятия нередко не оправдывали себя на практике.
------------------------------------------
вая жизнь - случайные связи с «домашними» девушками. «Раньше был большой охотник до женщин, а теперь нет». - Свое охлаждение к женщинам ставит до известной степени в связь с рубцом на носу, образовавшимся в результате падения с параллельных брусьев. Считает, что рубец его очень безобразит, а потому женщины будут над ним смеяться, если он обратится к ним с половыми притязаниями. В эти же годы он меняет и свою воровскую «специальность»: из карманного вора «переквалифицируется» в домушника. Ворует преимущественно один.
После падения с брусьев стал чаще задумываться о своем здоровье, чаще приходили мысли о смерти. В это же время появляются «оклики». Знакомые и незнакомые голоса окликали по фамилии, по имени; иногда казалось, что с ним заговаривают незнакомые прохожие, и он подходил к ним, чтобы узнать, о чем они его спрашивают. Оклики бывали как в пьяном, так и в трезвом виде, продолжаются изредка и сейчас. Других обманов чувств не отмечает.
В 1933 г. был взят по изоляции и помещен в серпуховскую школу ФЗУ. С ребятами ни с кем не сошелся, учиться в школе не захотел, от работы отказывался, состоял лишь в музыкальном взводе.
Во время пребывания в институте отмечено, что испытуемый в ясном сознании, ориентирован в месте и времени. Контакт с ним скорее внешний, неглубокий. Просил об отправке его в ФЗУ - так как в институте «он только губит свое здоровье и теряет понапрасну время, когда как ему нужно готовиться к поступлению в консерваторию». Малоподвижен, вял, целый день проводит на койке, от работы в мастерской категорически отказывается. С товарищами по отделению не общается, держится особняком. Настроение подавленное, озабочен мыслями о своем здоровье. Убежден, что он болен туберкулезом, что ему недолго осталось жить. Приглашенный терапевт не нашел никакого заболевания, но его заверения о том, что испытуемый физически здоров, остались тщетными. Р. остается твердо убежденным в том, что он тяжело болен: «Нет уж, чего там говорить, от меня теперь одна копия осталась». Разговоры о близкой смерти не сопровождаются соответствующим эмоциональным переживанием; говорит об этом как-то вяло, безразлично, часто в одних и тех же выражениях. О своих «окликах», наблюдающихся у него в отделении, говорит неохотно, «а то вы нивесть что подумаете и отправите куда-нибудь в психиатрическую больницу». Такое состояние держится все время пребывания в институте (почти в течение трех месяцев). Постепенное изменение личности испытуемого, - из общительного и веселого стал вялым, задумчивым, склонным к уединению,- падение продуктивности, отсутствие каких-либо интересов, слуховые галлюцинации, ипохондрические жалобы, близкие по существу к бредовой концепции - все это вместе взятое послужило основанием к тому, что комиссия института признала Р. страдающим психическим расстройством в форме шизофрении и направила его в психиатрическую больницу. В данном случае нам хотелось бы отметить то обстоятельство, что Р., прежде чем он был направлен к нам в НИИСП, проходил неоднократно через Комонес, через суд, перебывал в ряде детских учреждений и нигде до 1934 г. не возбуждал сомнений в своем психическом здоровье, в то время как болезнь началась у него пять лет назад. Приводим второй случай. К. Д., 14 лет 10 месяцев, ученик 6 класса ФЗС, обвиняется в убийстве своего двоюродного брата и его малолетнего сына. Комонес рассматривала убийство как акт мести и, признавая подростка психически здоровым, считала необходимом направить его в детское учреждение открытого типа. Случайно узнав со слов врача, работающего в приемнике, об обстоятельствах дела, которое показалось мне недообследованным (также неясна была мне и личность К. Д.), я предложил собрать дополнительные сведения и положить К. Д. для экспертизы к нам в клинику ЛПИ (1).
---------------------------------------
1. В клинике были собраны следующие дополнительные данные: 1) В последние дни, после обнаружения краж, убитый брат прятал от К. Д. деньги и, уходя, запирал комнату, а К. Д. и своего сына Валентина отсылал к родственникам. 2) Ограбление брата задумано К. Д. месяца за полтора до совершения убийства, после ссоры с братом. Тогда же он вел по этому поводу переговоры с своим товарищем Ильиным. 3) Ильин - плохой ученик, «первый бузотер» в школе, занимается кражами. 4) За несколько дней до убийства (2/VII) К. Д. ездил к Ильину в Саблино, и они сговариваются уехать во Владивосток. 5) Около 5/VII К. Д. берет в школе справку о том, что он окончил 6 классов. 6) День убийства К. Д. проводит с братом достаточно мирно - они ужинают вместе, затем чинят сапоги, смеются. Перед сном происходит ссора из-за мыла. 7) Установлено, что ящик комода, где хранились деньги, был сломан, т. е. что его пытались открыть каким-то инструментом, например стамеской. Испытуемый вначале показывал, что он открывал комод ключами.
----------------------------------------
За время пребывания испытуемого в клинике было установлено следующее. По физическому развитию он несколько превышает свой возраст, физический профиль гиперпластичен; по типу строения тела диспластик: имеется значительное преобладание длины нижних конечностей. Со стороны внутренних органов резких уклонений не отмечается; лишь в последние дни пребывания в клинике были обнаружены явления сухого плеврита.
Со стороны нервной системы отмечаются: повышенные сухожильные рефлексы, повышенная механическая возбудимость, легкий тремор век. Со стороны вегетативной нервной системы отмечается неустойчивость вазомоторов. Психический статус. Интеллект по экспериментальным данным достаточно высок. Высота профиля по методу Россолимо 9,0. По отзывам школы, это лучший ученик. Хорошо ориентируется в ситуации, сообразителен. Объяснить его правонарушение недостаточным интеллектуальным развитием, неуменьем разобраться в жизненной ситуации нет никаких данных. С момента поступления в клинику он находился в подавленном состоянии - заторможен; при расспросах о совершенном преступления плачет. Жалуется на плохой сон. Указывает, что жизнь в семье убитого была для него чрезвычайно тяжела: дети мешали ему заниматься, жена брата проявляла к нему враждебность, одежда его была настолько плохой, что вызывала насмешки окружающих. Мотивом убийства выдвигает озлобленность против семьи брата и его самого; аффективное состояние обострилось в связи с избиением его двоюродным братом. На фоне общего подавленного состояния у него отмечается неустойчивость настроения: легко переключается при разговорах на темы, не имеющие прямого отношения к совершенному им преступлению, его легко привести в веселое, жизнерадостное настроение. Высказывает ряд предположений о будущем (работе, учебе). Депрессия его не очень глубока, связана с ожидаемым наказанием. Это реактивная депрессия. Судя по неоднократным его высказываниям, убитого он не жалеет; лишь формально соглашается, что жаль ребенка. Слезы его - результат жалости к самому себе, страх за свое будущее, что дает повод говорить о значительной эмоциональной притупленности испытуемого. В то же время, на основании его собственных высказываний и анализа показаний свидетелей, можно установить, что жизнь его в семье убитого брата не была столь тяжелой, как он это изображает, что в отношении его проявлялась известная заботливость и внимание, но что в последнее время действительно отношения с братом были испорчены, причем причиной этому было плохое поведение испытуемого - он совершал кражи денег и вещей у брата. Это заставило последнего запирать от него комнату и деньги и приводило к конфликтам между ними. Кроме того испытуемый проявлял грубость в отношении жены убитого, ничем не помогал ей в работе, обижал и дразнил ребенка. Эти данные характеризуют его как личность эгоистическую, ставящую себя и свои интересы на первый план. По характеру реакций он должен быть отнесен к стеничным. В этом убеждает анализ его поведения до совершения преступления: поссорившись с братом и зная о намерении последнего вернуть его в деревню к матери, он ищет для себя выхода, строит план ограбления брата, причем достаточно хорошо продумывает все детали, ведет переговоры о побеге во Владивосток с товарищем своим, Ильиным, пытается взять справку из школы об окончании шестого класса. В борьбе за свои интересы не останавливается перед убийством, в дальнейшем, желая скрыть похищенные вещи, прибегает к системе тонко продуманной лжи и чрезвычайно активно сопротивляется при попытках вскрыть истину.
Вместе с этим он обнаруживает и большую приспособляемость. Так, находясь в распределителе на Охте, он усваивает язык и манеры несовершеннолетних правонарушителей, выдает себя за вора, сочиняет им вымышленную историю о причине помещения его в распределитель. В школе он примерный ученик, а вне школы сближается с Ильиным, известным «бузотером», и совместно с ним обдумывает план побега из дома, причем в разговоре о способе, при помощи которого можно достать деньги на дорогу, определенно называет ограбление «жильца», подразумевая под ним впоследствии убитого брата. Можно было бы подумать, что убийство совершено в состоянии патологического аффекта, на что в деле имеются некоторые указания: бросился на соседа с ножом, когда последний отказался дать ему мандолину; бывали несколько раз резкие импульсивные вспышки. Против такого патологического аффективного состояния говорит следующее: испытуемый отчетливо помнит все моменты, предшествовавшие убийству, вспоминает приготовления к убийству (принес топор в 3 часа, убил в 4, долго не решался). Вспоминает ясно и акт убийства (знает, куда нанес первые раны). Хладнокровно ведет себя в самый момент убийства, когда перетягивает горло брата веревкой, впоследствии замывает пол. Поведение после убийства не дает никому из окружающих никакого повода заподозрить наличие какого-либо нарушения сознания, повышенной аффектации. «Вел себя спокойно»,- так характеризуют видевшие его после совершенного правонарушения. Такое же спокойствие (установлено свидетельскими показаниями и показаниями исследуемого) было и в вечер, предшествовавший убийству: шутил с убитым, мирно ужинал, занимался вместе с ним починкой сапог. Правда, испытуемый указывает на то, что после этого произошла ссора из-за мыла, но сам он эту ссору не считает крупной.
Таким образом в данных дела нет никаких сведений, говорящих за аффективный характер убийства, - оно было преднамеренным.
Отвергнув по ранее указанным мотивам убийство из-за озлобленности, мести, убийство в аффективном состоянии (патологический аффект), можно сделать лишь заключение, что был заранее обдуман грабеж, убийство же являлось лишь следствием грабежа. Согласуется ли подобное предположение с личностью испытуемого? Скрытный, хитрый, замкнутый, резко эгоцентричный, самолюбивый, эмоционально тупой, он встал на путь мелких правонарушений - краж. Кражи раскрыты братом, предстоит отправка к родным, куда он ехать не хочет, а потому необходимо достать немедленно деньги, чтобы бежать из дому. Подыскивается для этой цели и товарищ (Ильин). Но совершить ограбление не так просто, так как после мелких краж квартира держится на запоре. И тогда задумывается ограбление ночью. Когда во время ограбления просыпается брат, то испытуемый, не задумываясь, убивает его, а вместе с ним устраняет тем же способом и «лишнего свидетеля» - его малолетнего сына. При ограблении забирается все, что только можно увести. Похищенные вещи - единственный ресурс впоследствии «устроить» свою жизнь, и испытуемый долго путает, прежде чем рассказывает об их местонахождении. Если суммировать все свойства личности испытуемого, выявленные как свидетельскими показаниями, так и наблюдением, исследованием в клинике, то следует притти к заключению, что К. Д. является личностью патологической, психотатом эпилептоидного круга. Основные черты этого круга: резкий эгоцентризи (только собственная личность с ее мелкими, но важными для самой личности интересами), эмоциональная тупость, позволяющая не задумываясь устранять с дороги насильственным путем всякого, когда он мешает осуществлению желаний, жадность, прилипчивость, внешне благопристойное поведение («тихий омут»), приспособляемость к окружающему, жалость к себе, при полном отсутствии сострадания к потерпевшему, холодная расчетливость, вспыльчивость, мстительность, повышенное самолюбие, крайняя жестокость - все эти черты характера полностью встречаются у К. Д. Отсутствие сведений о его прошлой жизни (известна лишь жизнь в Ленинграде) не дает возможности подробно высказаться о наследственном отягощении и тех социально-бытовых факторах, которые сформировали эту личность. Принимая во внимание все сказанное, можно сделать следующие выводы.
К. Д. не является психически больным и отмеченные у него патологические черты характера не подлежат коррекции в условиях психиатрической больницы. Социальная опасность его подчеркивала неправильность решения Комонес о направлении его в учреждение открытого типа и диктовала применение более надежных мер воздействия. Следующий случай стоит несколько особняком от только что описанных. Он приводится нами в качестве иллюстрации того, что постановка психиатрического диагноза далеко еще не решает вопроса о степени социальной опасности испытуемого, вследствие чего в заключении обязательно должны быть указаны пути и методы, при помощи которых может быть осуществлена правильная система воздействия на испытуемого.
Г. Г., 15 лет. Патологическое отягощение в роду матери отрицается; сведений об отце ребенка мать дать не может (рано с ним разошлась). Испытуемый - от первой беременности. Роды в срок, физиологические. Раннее физическое развитие, без запозданий. В детстве перенес много инфекционных заболеваний; страдал кишечными расстройствами, после которых был сильно истощен.
Учиться начал 9 лет, школой особенно не интересовался, успевал плохо. В возрасте 12 лет мальчик оставил школу, уехал (в связи с материальными затруднениями семьи) «устраиваться в детдом в Ленинграде». Пронищенствовал 2 месяца, после чего возвратился снова в семью. Проучился 2 1/2 месяца; в это время школа отмечает длительное беспокойство, неуравновешенность. Однажды у него был отмечен какой-то судорожный припадок. Второй припадок, со слов мальчика, случался с ним на улице той же зимой. Мать об этих припадках ничего не знает. 11 мая 1933 года на одной из станций близ Ленинграда был убит трехлетний ребенок; убийцей его оказался Г. Г. Судебным следствием было установлено, что Г. Г. отозвал ребенка от дома, около которого тот играл, и, заманив его в ров, убил камнем по голове, нанеся ему 22 раны. Труп ребенка он свалил в канаву! После убийства обедал в столовой, играл на балалайке, словом, ни до убийства, ни после него каких-либо признаков повышенного аффективного состояния не проявлял. При допросе вначале от всего отпирался, но при обнаружении у него на рубашке пятен крови сознался в совершенном преступлении. При освидетельствовании в Комонес был признан социально и педагогически запущенным и направлен для уточнения диагноза в клинику ЛПИ. Ввиду того, что клиника на лето закрывалась, Г. Г. мог быть принят всего на несколько дней, а потому диагноз был поставлен предположительно: «Органическая психопатия», для уточнения диагноза нуждается в более длительном наблюдении и в ряде дополнительных лабораторных исследований. Убийство носит импульсивный характер. Как социально опасный нуждается в помещении в детское отделение психиатрической больницы». Г. Г. был принят в детское отделение одной из ленинградских психиатрических больниц, откуда нерез 3 недели с диагнозом «психопатия эксплозивного типа на фоне умственной отсталости» он был выписан в учреждение открытого типа (школа-санаторий для психопатов в Слуцке). Из санатория он бежал и через несколько месяцев снова совершил убийство. Убитым и на этот раз также оказался трехлетний мальчик. Г. Г. сохранил отчетливое воспоминание о всех обстоятельствах совершенного им убийства; спутанности сознания или каких-либо других нарушений его ни по обстоятельствам дела, ни расспросами испытуемого не устанавливается. Мотивы убийства объясняет по-разному: то убил, чтобы отомстить отцу ребенка (отец-воспитатель), то потому, что мальчик его дразнил, а то и просто заявляет: «Так, и сам не знаю для чего». 8 июля 1934 г. он был принят в детское отделение больницы им. Скворцова-Степанова. При исследовании больницей отмечено: понижение зрения слева. Глазное дно типеремировано, расширение сосудов, особенно правого соска зрительного нерва. Левостороннее наружное косоглазие, асимметрия лица, правая носогубная складка сглажена. Реакция зрачков на свет живая. Резкая гиперрефлексия верхних и нижних конечностей. Непроизвольные подергивания отдельных мышечных групп. WaR в крови и спинномозговой жидкости отрицательная; другие серологические реакции не дают также никаких указаний на lues. Интеллект незначительно снижен. Эмоционально бледен, притуплен (в частности его безразличное отношение к совершенным убийствам). На фоне спокойного настроения (эндогенных смен настроения не отмечалось ни разу) бывают взрывы раздражительности, гневливости, недовольства, возникающие всегда неизменно в связи с ограничениями, вызываемыми установленным режимом и содержанием его в больнице. Выйдя из равновесия, хлопает дверями, угрожает побить врача, иногда бывает агрессивным в отношении сверстников.
Аффект нестоек, застревания на аффекте не отмечается, за время пребывания в больнице с 8 июля 1934 г. по настоящее время (сентябрь 1936 г.) судорожных припадков отмечено не было. Во время пребывания в больнице психоаналитическим путем (М. Топорова) удалось выявить мотивы его убийства. После целого ряда колебаний он написал на бумажке следующее: «Я вбил потому, что я хотел пыпку в ж... сунуть» (1). Сунув бумажку, которую он долго колебался отдать, он убежал из кабинета. Таким образом и в том и в другом случае было покушение на педерастический акт с малолетними и, как сокрытие следов преступления - устранение свидетеля путем убийства. Наличие в прошлом единичных судорожных припадков, выраженные неврологические симптомы, эмоциональная уплощенность, импульсивность, гиперсексуальность (при отсутствии прогредиентностн заболевания)- все это вместе говорит за то, что Г. Г. перенес какое-то мозговое заболевание, резидуальные явления которого и составляют все вышеперечисленные симптомы. Этиологическим моментом этого мозгового заболевания, невидимому, является одна из бывших в детстве инфекций, так как отрицательные серологические реакции и отсутствие прогредиентности говорят против lues.
На данном примере нетрудно убедиться в том, что ограничиться при психиатрической экспертизе одной только постановкой диагноза совершенно нельзя, необходимо предугадать также дальнейшее поведение больного, учесть степень его социальной опасности. Ведь и та психиатрическая
-----------------------------------
1. Г. Г. - украинец, чем объясняется такое начертание отдельных слов.
-----------------------------------
больница, где Г. Г. находился на испытании в первый раз, поставила более или менее близкий к нашему диагноз, но она не учла нашего предупреждения, сделанного в заключении ЛПИ, о социальной опасности больного, и выписала его в учреждение открытого типа. Прокламируя необходимость указания в заключении мероприятий для перевоспитания правонарушителя, мы должны особенно подчеркнуть, что рекомендованные мероприятия не всегда осуществлялись. Нередко это происходило из-за того, что недостаточно была развита сеть учреждений для различных категорий правонарушителей, вследствие чего они помещались в совершенно неподходящие для них учреждения. Например, до последнего времени для психопатов-правонарушителей (и притом только для мальчиков) имелось всего одно учреждение (в Слуцке) на 50 человек. Принимались дети в возрасте от 8 до 11 лет, психопатов более старшего возраста поместить было некуда. Поэтому психопаты обыкновенно или попросту оставались в семье или направлялись в детские дома для трудновоспитуемых, в военизированные школы, где они нередко срывали налаженный педагогический процесс, бежали из этих учреждений, чтобы снова оказаться на улице. В отдельных случаях, когда Наркомпрос, отделы народного образования, отказывались брать психопатов в свои учреждения (в сети Наркомздрава, как уже упоминалось, для них соответствующих учреждений нет), врачу приходилось итти на сознательное искажение диагноза и, чтобы устроить ребенка в существующей сети, писать в своем заключении, что он не психопат, а социально запущенный. Олигофрены с криминальными задатками нередко направлялись в общие детские дома для умственмоотсталых (сеть учреждений для умственно-отсталых с чертами трудновоспитуемоети также недостаточна), где они являлись «учителями» по части правонарушений для остальной массы детей. Нервных органиков нередко совершенно некуда было пристроить; особенно это касалось детей с остаточными явлениями после энцефалитов различной этиологии с резко выраженными характерологическими отклонениями (в Америке для постэнцефалитиков организуются специальные учреждения).
Недостаточность амбулаторного диагноза, часто невозможность пристроить ребенка в подходящее для его перевоспитания учреждение заставляли врача рекомендовать различные (иногда тут же на месте им придуманные, непроверенные) лечебно-педагогические мероприятия, проследить эффективность которых он масто был лишен возможности, так как систематический катамнез об этих детях собирался в виде редкого исключения. Все это вместе взятое делало психиатрическую экспертизу в Комонесе крайне неполноценной, нуждающейся в немедленной реорганизации. Проведенная постановлениями правительства от 7 апреля и 31 мая 1935 г. полная реформа системы борьбы с детской преступностью и беспризорностью заставляет провести резкую грань между опытом прошлых лет и тем, что становится в порядок дня теперь. Мы таким образом осветили положение вещей и недочеты экспертизы несовершеннолетних, существовавшие до последнего времени. Для повышения квалификации экспертов и упорядочения экспертизы в суде, основываясь на печальном опыте Комонес, мы считали бы нужным следующее:
1. Включение в курс детской психиатрии, читаемый на педиатрических факультетах медицинских институтов, избранных глав из судебной психиатрии и введение аналогичного курса детской психиатрии на лечебных факультетах.
2. Организацию при психиатрических больницах, имеющих детские отделения, интернатуры по детской психиатрии. Кроме того необходимо восстановление при педвузах (может быть при педтехникумах) отделений СПОН (социально-правовой охраны несовершеннолетних). Лица, работающие в настоящее время в детдомах для трудных на педагогическо-воспитательских должностях, в известном проценте случаев не являются достаточно квалифицированными для этой работы, что в частности отражается и на собирании ими материала, необходимого для психиатрической экспертизы, и на лечебно-педагогических мероприятиях, применяемых в отношении несовершеннолетних правонарушителей. 3. При создании сети учреждений для несовершеннолетних по линии здравотдела необходимо открытие учреждений для психопатов с антисоциальными наклонностями, а также специальных учреждений для постэнцефалитиков с резкими характерологическими отклонениями. По линии отделов народного образования должна быть расширена сеть оздоровительных школ, расширена сеть для трудновоспитуемых девочек, увеличено количество детских домов для умственно отсталых с чертами трудновоспитуемости, социальной запущенности, организованы специальные мастерские и пр. Обратимся теперь к экспертизе, проводимой в суде, которой мы коснемся также лишь в нескольких словах, отметив наиболее существенные, с нашей точки зрения, недостатки. В случаях, когда несовершеннолетний является потерпевшим, эксперту-психиатру чаще всего предлагаются для разрешения следующие вопросы: а) достоверны ли свидетельские показания малолетнего или несовершеннолетнего; б) был ли пострадавший психически здоровым до совершения над ним правонарушения и не обнаруживает ли он сейчас или не будет ли обнаруживать в дальнейшем каких-либо психических отклонений в связи с пережитым; в) какие лечебно-педагогические и профилактические мероприятия можно рекомендовать для коррекции уже наступивших психических отклонений или для их предупреждения. Хотя последний вопрос часто и не ставится эксперту, но нам думается, что постановка такого вопроса не является излишней. Поставив перед собою этот вопрос, эксперт яснее представит себе последствия психического ущерба для испытуемого. Да и кому же как не ему, знакомому со всеми обстоятельствами дела, оказать первую помощь, дать обоснованный врачебный совет, как в дальнейшем следует воспитывать пострадавшего. Обыкновенно весьма трудным для разрешения является вопрос о достоверности свидетельских показаний несовершеннолетних или малолетних. Несовершеннолетние и малолетние привлекаются судабно-следственными органами в качестве свидетелей не только тогда, когда они являются потерпевшими (подобные случаи наиболее часты в практике психиатра), но также и тогда, когда они не являются непосредственно пострадавшими, но их показания могут пролить свет на обстоятельства дела. Без сомнения, в ряде случаев будет известное различие в степени объективности показаний этих свидетелей в зависимости от того, являются ли они лицами незаинтересованными в данном процессе, только сторонними наблюдателями или пострадавшими, аффективно пережившими и переживающими как момент совершения над ними правонарушения, так и все последующие перипетии дела. Степень достоверности свидетельских показаний зависит также от возраста, интеллектуального развития, характерологических особенностей, средового окружения, силы нанесенной психической травмы, времени, протекшего от момента события до момента допроса, частоты допросов и многого другого. Не напрасно наша и заграничная литература уделяет такое значительное внимание технике допроса и специальной методике психологического исследования, помогающей определению степени достоверности показаний юного свидетеля (1).
В подавляющем проценте случаев эксперту приходится присутствовать не в момент первых показаний свидетеля, а знакомиться с этими показаниями по материалам дела, которые, к сожалению, часто бывают весьма неудовлетворительно собраны (2). Нередко прежде, чем юный свидетель будет предъявлен эксперту, его по нескольку раз допросят родители, педагоги, а также иногда и судебно-следственные органы - милиция, следователь). При этих допросах на достоверность показаний свидетелей влияют: обстановка, в которой производится допрос, служебное положение допрашивающего лица (следователь, педагог, врач), его приемы допроса (наводящие, внушающие вопросы), способ письменной фиксации показаний (дословная запись, свободный пересказ с оборотами речи, выражениями взрослых), частота передопросов и пр. Предусматривая опасное влияние неправильно произведенного допроса на объективность свидетельских показаний несовершеннолетних и малолетних, за границей в ряде стран разработаны специальные инструкции по технике допроса. Основные положения различных инструкций сводятся к следующему: допрос юного свидетеля должен производиться немедленно, вскоре после происшествия; допрашивать могут только сведущие лица и притом один раз, прибегать к передопросам следует лишь в исключительных случаях; допрос должен происходить в соответствующей обстановке; показания свидетелей и задаваемые им вопросы стенографируются. Мы не настаиваем на текстуальном применении этой инструкции у нас, но, учитывая огромное, подчас решающее значение показаний несовершеннолетних и малолетних, когда они по делу являются единственными свидетелями, мы вправе требовать, чтобы их показания были собраны с максимальной тщательностью. Очень часто допрос юных свидетелей, проведенный неопытными лицами, настолько искажает истинный смысл свидетельских показаний, что вынести какое-либо суждение эксперт бывает бессилен. В таких случаях он больше руководствуется «интуицией» да опытом прошлой практики. Выходом из этого положения должно явиться сосредоточение подобных дел у определенных следователей, хорошо знакомых с психологией малолетних и несовершеннолетних. В качестве эксперта обязательно должен вызываться детский психиатр, имеющий достаточный опыт в судебной психиатрии. Врачи других специальностей, если приглашение их диктуется обстоятельствами дела, от расспросов юного свидетеля о происшедших событиях устраняются; они, если это им необходимо для заключенля, знакомятся с обстоятельствами дела при помощи собранного материала и путем расспроса сведущих лиц. Мы бы так не оттеняли здесь этого момента, если бы в практике не наблюдались случаи, когда расспрашивают из-за пустого любопытства, даже не подозревая того, что этим расспросом обесценивают психиатрическую экспертизу.
------------------------------------------
1. Мы не имеем возможности коснуться здесь обширной литературы вопроса о свидетельских показаниях несовершеннолетних и малолетних. Отсылаем интересующихся этим вопросом к работе В. Внукова и А. Брусиловского «Психология и психопатология свидетельских показаний малолетних и несовершеннолетних». Юридическое издательство Украины, 1929 г. В этой книге имеются литературный указатель и многочисленные ссылки на работы других авторов.
2. Мы не рассматриваем здесь крайне важного вопроса, который не часто встречается в практике психиатра, когда от него по документам, и свидетельским показаниям (например, в случаях самоубийства ребенка) требуется установление психического облика несовершеннолетнего или малолетнего, а также и проверка степени достоверности его показаний (предсмертные записи, дневники и пр.). Этому вопросу мы намерены посвятить особую работу.
-------------------------------------------
Если продолжать развивать высказанную нами точку зрения о желательности сосредоточения дел о несовершеннолетних и малолетних в руках определенных опытных следователей, то мы неизбежно придем к выводу о необходимости подготовки судебно-следствеиных работников не только в области законодательства о детях, но и в области детской психологии и психопатологии.
Подобная специализация (по вопросам детских правонарушений) отдельных работников суда и судебно-следственного аппарата имеет целый ряд неоспоримых преимуществ, из которых мы назовем лишь некоторые, более близко стоящие в связи с темой нашей статьи. 1) Оудебно-следственные функции и экспертиза сосредоточиваются в руках специально подготовленных для этой цели лиц. 2) Все сведения о несовершеннолетних, а также предпринятые для их перевоспитания мероприятия не распыляются по различным инстанциям, а сосредоточиваются в одном месте, благодаря чему получается возможность систематического накопления и научной разработки материала с целью использования его для дальнейшей практики. Такой материал, собранный специалистами, будет иметь подлинную научную ценность. 3) При такой постановке дела и психиатрическая экспертиза будет более полноценной как в отношении достоверности показаний юных свидетелей, так и в отношении изучения личности несовершеннолетних и малолетних.
В качестве иллюстрации трудности определения достоверности свидетельских показаний приведем следующий случай.
В железнодорожную будку, расположенную приблизительно в 1/4 км. от деревни, часов в 8 вечера зашел сильно подвыпивший гражданин и попросим напиться. В будке в это время находились старуха 67 лет и ее внучка 6 1/2 лет. Напившись воды, гражданин вначале стал просить, а потом требовать у старухи водки, которую, он полагал, должны были припасти к празднику (Ильин день). Получив отказ, он сам стал шарить в шкафу, угрожая переколотить всю посуду. Испуганная старуха решила сбегать в соседнюю деревню, куда отлучились на праздник ее зять и дочь. Послать внучку, которая была больна и лежала в постели (расстройство кишечника, повышенная температура), она не решилась, к тому же думала, что маленькой девочке пьяный ничего не сделает, а ее, старуху, чего доброго, еще и приколотит. Улучив минуту, она побежала в деревню, оттуда, по ее словам, вернулась с зятем, дочерью и еще одним знакомым через 3/4-1 час (замешкалась, так как не могла отыскать их сразу).
По возвращении они застали девочку, лежащей на кровати и громко плачущей; низ платья девочки был в крови, из промежности текла кровь, бедра были оцарапаны и на них несколько синяков. Около кровати девочки находился гражданин, который, по словам бабки, безобразничал у них в будке, требовал от нее водки. Этот гражданин был задержан отцом девочки и его знакомым (оба были подвыпивши) и доставлен в сельсовет {в тот момент девочку никто не спросил, кто ее изнасиловал, задержанный гражданке был предъявлен ей впервые через три дня, и она в нем опознала лицо, совершившее над ней насилие). При задержании гражданина, который назвался Д., работающим на торфоразработках, от него плохо вином, штаны его были расстегнуты, на нижнем белье обнаружено несколько пятен крови. Виновным в изнасиловании девочки Д. себя не признал, объясняя свое присутствие в будке тем, что, проходя мимо и остановившись помочиться, он услыхал громкий плач и решил найти узнать, в чем дело. Не успел он войти в будку, как почти тотчас же прибежали задержавшие его лица (отец девочки и его знакомый). Он не отрицал того, что выпил в деревне на празднике, помочившись, не успел застегнуть штаны, так как поспешил на плач девочки; пятна на кальсонах - менструальная кровь, так как перед этим он имел в деревне половое сношение со своей знакомой М. На допросе М. категорически отрицала coitus с Д. Вскоре после ареста у Д. развилась реактивная депрессия, и я был приглашен к нему в качестве эксперта. При ознакомлении с делом мое внимание обратила на себя показания девочки, и я попросил у следователя разрешения ее освидетельствовать. Она оказалась несколько дебильной, легко внушаемой; опознать Д. среди других -предъявленных ей лиц не могла и указала на первое случайно попавшееся ей лицо, никакого сходства с Д. не имеющее. Вторая свидетельница - бабка также оказалась в известной степени неполноценной: она путала события во времени, обнаружила некоторые пробелы памяти, к тому же была подслеповата. Хотя она и опознала Д. среди других лиц, но я все же высказал следователю свое подозрение о малой достоверности показаний этих двух основных свидетельниц. Д., как страдающий реактивной депрессией, был направлен мною в психиатрическую больницу, куда во время его пребывания пришло извещение о прекращении его дела. Оказалось, что в этот же вечер (часов около 11) на железнодорожной станции был задержан по другому делу (поножовщина) гражданин З., ранее привлекавшийся за хулиганство. Радом свидетельских показаний было установлено, что праздник он провел в деревне, расположенной неподалеку от железнодорожной будки, его видели входящим в будку, при задержании у него и была отобрана бритва, которую отец девочки признал за свою. После опознания его бабкой З. сознался в изнасиловании девочки, (бабка более категорически утверждала, что именно З., а не Д. буянил у них в будке; девочка и на этот раз не могла опознать лицо, совершавшее над ней насилие). Интересно отметить, что после сознания З. вторично вызванная на допрос гражданка М. признала бывший у нее с Д. coitus. Свое запирательство в первый раз она объяснила тем, что напугалась огласки, причем она стыдилась не столько самого факта полового сожительства с Д., сколько того, что это случилось «во время кровей». Мы привели этот случай с целью иллюстрации затруднений в оценке достоверности свидетельских показаний в случаях, когда уликовая сторона дела может действовать на психиатра повышенно внушающе. Приведем еще один случай, который более типичен в практике психиатра, чем только что описанный.
Дело возникло по заявлению девочки Д., (15 лет 8 мес., обвинявшей учителя своего класса в том, что он с ней гулял по улицам, звал ее в кафе, провожал ее до дому, объяснялся в любви, обнимал, целовал. Приведем записаные педологом школы некоторые из показаний девочки: «Мы дошли до угла Садовой, дальше направились мы по Невскому; около «Европейской» гостиницы повернули и дошли до садика. И. И. предложил мне пойти в садик, я отказалась, ибо мне нужно было пойти к В. Е. (соученица) учить физику - завтра должен быть опрос. Тогда я предложила не спрашивать на следующий день меня по физике. И. И. согласился. Я, несмотря на это, все-таки направилась уходить. Тогда И. И. говорит: «Неужели ты не можешь мне уделить несколько минут внимания?» И так мы пошли в садик. Заходя в садик, я говорю: «И. И., зачем так далеко?» Сад был не освещен, но у входа горели фонари. Сели мы на скамейку, я уложила на свои колени портфель, И. И. убрал его и положил в другой конец скамейки. После этого И. И. расстегнул пальто и предложил мне сесть ему на колени. Я на колени не села, тогда он подвинулся ко мне, обнял и поцеловал. Предложил мне поцеловать его, я отказалась... Дальше я ему сказала: «И. И., что вы делаете, ведь у вас жена». Он на это ответил: «Любовь ни с чем не считается. И то, что между нами большая разница в летах, тоже ничего. Дальше он говорит, что летом мы будем ездить за город, будем хорошо время проводить. После этого мы пошли по ул. Ракова. Пройдя возле кафе, он предложил зайти, но я отказалась. Дальше мы вышли на ул. 3 июля и возле парадной моего дома мы разошлись. В этот же вечер я была у В. Е. (соученица) и ей все рассказала. Потом рассказала об этом Н. П. и Н. Ж. (соученицы). Все ребята заметили мои отношения с И. И. Я часто просила И. И. меня не спрашивать и он меня не спрашивал. Один раз меня попросили ребята повлиять на И. И., чтобы не было опроса. Я ему сказала, и опроса не было». Заканчивается показание Д. следующей фразой: «Сейчас я слышала, что меня исключают из школы, а потому я и решпла обо всем рассказать».
Отец Д. был болен сифилисом, сильно пил, в пьяном виде из-за проститутки убил своего собутыльника, осужден на 5 лет. Мать по поводу нервного расстройства (характер заболевания не выяснен) лежала 5 мес. в институте им. Бехтерева. О родственниках по линии отца сведений нет, по линии матери патологическое отягощение отрицается. Испытуемая (первая беременность) зачата в пьяном виде (муж, по словам матери, ее изнасиловал). Раннее физическое развитие, без задержки. Жалобы на трудности поведения качались с очага. Два раза была исключена из школы: один раз за неуспеваемость, другой - за плохую дисциплину; в этой школе, где произошло событие, учится первый год. Дублировала 3 и 4 классы, сейчас учатся в 6. Трудности поведения особенно усилились за последний год: поздно возвращается домой, дерзит матери, ворует. Крайне сексуальна. Разговоры с подругами и товарищами пронизаны пошлыми романами, любовью, фантазией. Четко вырисовывается ее больное воображение, что все на нее смотрят, все ей интересуются, все влюбляются» (из показания педагога). А вот показания соседки по квартире: «Я услышала через стену крик матери Д. о помощи... Я прибежала, оттащила Д. от матери, но она продолжала рваться к ней с поленом в руке, с озверелым лицом, подбила мне глаз». Другая соседка характеризует девочку как исключительно распущенную в половом отношении. При неврологическом исследовании отмечаются легкая анизокория, живая реакция зрачков на свет, незначительное косоглазие, сглаженная носогубная складка; живая игра вазомоторов. Интеллект в пределах низкой нормы. Психопатические черты характера (с преобладанием истерических компонентов). Данное нами заключение по поводу достоверности ее показаний мы приводим в сокращенном виде. Девочка с патологаческми чертами характера, обостренной сексуальностью, неправильно интерпретирует (эротизирует) ряд безразличных самих по себе фактов, имевших место в действительности. Свидетельскими показаниями других лиц установлено, что педагог И. И. (чего он не отрицает и сам) ходил из школы к себе домой не только с Д., но и другими детьми, которым было с ним по пути. Сама Д. впоследствии не отрицала того, что И. И. ходил с ней не чаще, чем с другими мальчиками и девочками. Вначале факт прогулки она истолковала так, что И. И. ходил только с ней одной. Другой факт, также безразличный сам по себе - ключ от комнаты стабильных учебников - также интерпретируется Д. как знак особого доверия именно ей, а не кому другому. Установлено, что ключ и работа со стабильными учебниками практиковалась педагогом И. И. как мера педагогического поощрения в отношении целого ряда детей (приводятся фамилии), обнаруживших те или иные трудности поведения (Д. в школе была одна из трудных по поведению, за что ее, а также и за неуспешность и хотели исключить из школы). Третий факт - отмена опроса учащихся - также имел место несколько раз. Практиковалось это педагогом И. И. не только в этом, но и других классах, когда ребята заявляли ему, что не успели достаточно подготовиться к опросу. Не исключена возможность (чего не отрицает и И. И.), что опрос был когда-нибудь отменен по заявлению Д., просившей от лица ребят. Остановимся еще на следующем факте: после того как Д. рассказала своим подругам об «ухаживании» за ней педагога И. И., подругам в самом деле показалось, что имеются признаки этого ухаживания. Интересно, что это стали замечать лишь те подруги, которых Д. «посвятила» в свои отношения с И. И., другие же ребята ничего не замечали. Основной факт обвинения Д., что И. И. обнимал и целовал ее в саду, не подтвердился обстоятельствами дела. При осмотре указанного ею в саду места (а она указывала то одно место, то другое, то третье), где якобы происходили поцелуи и объяснения в любви, не нашлось ни одного укромного малоосвещенного уголка, который бы остался скрытым от глаз гуляющей публики. Не могла она также толком объяснить, почему И. И., предлагая ей сесть к нему на колени, расстегнул пальто.
Ко всему здесь сказанному следует добавить установленную опросом лиц, близко знающих Д. (в их числе ее мать), ее большую лживость («врет, по всякому поводу», обвиняет в проституции свою мать, чего не подтвердил ни один свидетель, и т. д.), склонность к различным случайным знакомствам (в поезде знакомится с моряками, которым первая отправляет записку, задевает прохожих и т. д.). Вся совокупность приведенных здесь данных заставляет нас притти к выводу, что обвинения Д. являются ложными, имеющими целью дискредитировать И. И., которого она считает одним ив главных виновников ее предполагаемого исключения из школы. Обвинения педагогов в половых посягательствах на целомудрие детей и подростков встречаются в практике не так уже редко, причем в значительном проценте случаев подобные обвинения оказываются ложными. В. Гофман и В. Штерн за период времени 1921-1925 гг собрали 552 таких случая; в сборнике общества германских учителей за 1920-1928 гг. содержится анализ 154 аналогичных случаев. Анализ собранных данных поучителен в том отношении, что он не только вскрывает трудности пути и методы экспертизы, но также ярко подчеркивает и те провоцирующие моменты, которые часто служат поводом для неверного истолкования их детьми как сексуального посягательства на них со стороны взрослых. В этом последнем отношении часты случаи педагогически бестактного поведения (поддразнивание, шутки, нежности, прикосновения, встречи наедине в школе и вне школы и пр.), нередко невинного, сексуально не окрашенного, но приобретающего в глазах учеников совершенно иной характер, что и служит в дальнейшем причиной возбуждения против учителей уголовного преследования.
Приведенные примеры, как нам думается, достаточно наглядно показывают трудности психиатрической экспертизы в тех случаях, когда речь идет о степени достоверности показаний несовершеннолетних и малолетних свидетелей. Но ведь экспертиза свидетельских показаний совершенно невозможна без экспертизы личности самого свидетеля. Подробная экспертиза личности в суде (имеем в виду самый суд, а также органы дознания и следствия) часто крайне затруднительна, особенно в тех случаях, когда бывает необходимо дать заключение о личности малолетнего, обыкновенно фигурирующего в качестве объекта правонарушения, сравнительно реже - вызванного в суд в качестве незаинтересованного в деле свидетеля. В таких случаях приходится ограничиваться лишь амбулаторным освидетельствованием, в то время как иногда бывает настоятельная необходимость направить испытуемого для уточнения диагноза на стационарное обследование или временно изолировать его от внушающего влияния окружающих, травматизирующей его обстановки и пр. В этих случаях речь чаще всего идет о различных реактивных состояниях, подчас заслоняющих собой истинную природу личности ребенка. Эти состояния мало пригодны для изучения и лечения в стенах психиатрической больницы, где нередко очень тяжелый состав детей, вследствие чего родители справедливо протестуют против помещения их ребенка в подобную обстановку. Направить же испытуемых в учреждение типа санатория для нервных детей не всегда удается, так как для малолетних, если они не являются школьниками, такие учреждения у нас пока единичны. В результате ребенок, продолжая оставаться в тех же условиях, лечится амбулаторно, в связи с чем иногда на длительное время затягивается его невроз, прочнее фиксируется пережитая травма. Не многим лучше обстоит дело с экспертизой в тех случаях, когда психиатру (чаще в связи с тем или иным правонарушением, несколько реже - при определении степени достоверности свидетельских показаний) приходится давать заключение о личности несовершеннолетнего. В суде психиатр часто не располагает никакими объективными сведениями об испытуемом, так как нередко подсудимый - или беспризорный, или скрывающий свое родство подросток. Обыкновенно в этих случаях заключение выносится на сновании данных, полученных от амбулаторного осмотра, о недостатках которого мы подробно говорили выше, когда речь шла о практике Комонес. Анамнестические данные, обыкновенно полученные только от испытуемого, часто полны противоречий, в которых трудно сразу разобраться, нелегко установить за ними истинный фон личности. В качестве такого примера может служить следующий случай. Г. В., 16 лет, ученик ФЗУ, осужден за кражу. Сообщить что-либо о себе категорически отказался и лишь одному врачу в НИИСП после настойчивых расспросов рассказал, что он жил с матерью на Украине. Мать его работала буфетчицей, несколько лет назад (точно не указывает времени) она умерла, и с тех пор он живет на улице, занимаясь кражами. За исключением этих скудных, отрывочных сведений, полученных на протяжении полуторамесячного пребывания в институте, других данных о его прошлом у нас не имеется. Во время пребывания в институте замкнут, отгорожен, резко негативистичен. Настроение обычно пониженное, злобно-тоскливое. Иногда бывают вспышки немотивированного возбуждения, когда он становится несколько развязным, дурашливым. В такие моменты его шалостя нелепы, совершенно не вяжутся с его возрастом. Своеволен, считается только со своими желаниями, часто нарушает режим, причем в таких случаях никаким уговорам не поддается; при противодействия приходит в ярость, бывает агрессивен. От работы в мастерской категорически отказывается; вдруг неожиданно соглашается, но, проработав несколько дней, снова упорно уклоняется от работы. Большую часть дня проводит в палате, чернит стереотипные геометрические фигуры. Формальных рассщюйств интеллекта не обнаружено. Со стороны нервной системы симптомов органического заболевания не отмечается. Комиссией института был признан психически больным (шизофрения). Этот диагноз вызывает вполне законные сомнения в своей правильности, так как по существу мы совершенно не знаем о прошлом испытуемого, о тех факторах, которые формировали эту личность. Возможно, что здесь имеется не психическая болезнь, а лишь патологическое, конфликтное развитие личности, рано вытолкнутой в жизнь. На эти размышления наводит совершенно ясно выраженное комплексное отношение ко всему тому, что связано с разговорами о семье, в особенности о матери. Но если это даже и так, то все же неправильное поведение испытуемого, его подчас нелепые выходки, тяжелый, угловатый характер и прочие особенности заставляют думать о патологической почве (шизоидная психопатия), на которой и разыгрался этот конфликт. Только длительное пребывание (которое поможет восполнить недостающие сведения прошлого) в условиях психиатрической больницы (в других учреждениях не уживется) поможет окончательному выяснению диагноза. С этими сомнениями в диагнозе Г. В. и был переведен в конце декабря 1934 г. в психиатрическую больницу. В некоторых случаях сведения полученные от испытуемого, настолько определенно и красочно рисуют симптомы заболевания (чаще судорожные припадки), что психиатр, во избежание ошибки в диагнозе, направляет такого подростка на испытание в психиатрическую больницу. А этого только и добивается испытуемый, и весь его рассказ, в который он вложил опыт прежнего пребывания «на испытании», или сведения, почерпнутые им во время сидения в месте лишения свободы, клонятся исключительно к тому, чтобы хоть временно попасть в психиатрическую больницу, из которой легче бежать. Подобные неоднократные посещения психиатрической больницы в качестве испытуемого происходят вследствие того, что подросток судится в различных участках города, имея лишь формальные данные (да и то не всегда полные) о количестве прежних судимостей. Эти случаи служат лишним доказательством необходимости специализации по вопросам детской преступности отдельных работников суда и судебно-следственных органов, в руках которых будут сосредоточены все сведения о подростке и где он не будет являться перед судьей и экспертом всякий раз новым лицом, «не помнящим родства». Иногда психиатрическая экспертиза осложняется тем, что испытуемые находятся в периоде полового созревания, когда заостряются отдельные черты их характера, симулирующие в некоторых случаях психопатическое состояние, начальные или мягко текущие формы психоза. В таких случаях одного амбулаторного осмотра бывает недостаточно, и выходом из положения является направление в стационар, где также при отсутствии анамнестических данных экспертиза не всегда бывает легкой. Иногда эти испытуемые направляются в психиатрические больницы, но не в детские отделения, а в отделения для взрослых; тогда трудности экспертизы усугубляются еще тем, что психиатр, работающий со взрослыми, не всегда правильно ориентируется в особенностях детской патопластики и находит патологию там, где речь идет о возрастном кризисе развития. Все изложенное дает лишь в самых общих чертах представление о трудностях судебно-психиатрмческой экспертизы несовершеннолетних, о задачах, которые в связи с этим возникают. Советские психиатры сделали немало в изучении этой области. Последнее постановление правительства от 7 апреля 1935 г. о рассмотрении дел о несовершеннолетних в органах юстиции выдвигает перед экспертами-психиатрами ряд новых и срочных задач в разработке проблем, затронутых выше.
Популярные статьи сайта из раздела «Медицина и здоровье»
.
Поможет ли имбирь сбросить лишний вес?
Не столь давно в качестве лучшего средства борьбы с лишним весом преподносился ананас, теперь пришла очередь имбиря. Можно ли похудеть с его помощью или это разбитые надежды худеющих?
Чего только не пробуют желающие расстаться с ненавистными килограммами - обертывания, травяные настои, экзотические продукты. Можно ли похудеть с помощью пищевой соды?
Далеко не все рекламируемые средства действительно помогают сбросить вес, но абсолютно все они клянутся помочь. Сегодня на пике популярности находится зеленый кофе. Что же в нем особенного?
Метод клеточной терапии применяется для коррекции возрастных изменений в организме. Но как же работает клеточная терапия? И действительно ли эффективна клеточная косметика?
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +